Один на один - Внуков Николай Андреевич - Страница 19

Бросив мешок на камни, я попрыгал и покрутил руками, отогреваясь. Потом стал выжимать трусики. Когда снова повернулся лицом к морю, увидел, что скалы у выхода из бухты стали как будто выше, а та, с которой я только что обдирал мидий, обнажилась до основания. Да и сам берег стал как будто пошире…

Я снова взглянул на небо, на горизонт, на Правые и Левые Скалы, и тут до меня дошло. Вода уходила из бухты, как будто ее что-то оттягивало в открытое море! Вон уже видна полоса полегших мокрых водорослей и камни, которых никогда не было на берегу даже во время самых сильных отливов.

Натянул на себя одежду, сунул ноги в кеды, подхватил мешок и подался к палатке. Во время своих хождений к бухте я проложил тропу по сравнительно ровным местам, и мне не приходилось сейчас ломать ноги между камнями.

Я прошел половину подъема, когда вспомнил о пленке, которой хотел закрыть дыры в палатке. Надо просто накинуть несколько кусков сверху на брезент и притянуть к колышкам шнурками.

Оставив мешок на тропе, побежал к берегу.

Отыскал в водорослях два куска полиэтилена почище и побольше, свернул их в рулоны и переметнул на шнурке через плечо.

Не успел добраться до места, где оставил мидий, как за спиной сильно чмокнуло, а потом раздался длинный всасывающий звук.

Я обернулся.

Вся Бухта Кормы была сухая, будто вода разом ушла из нее через какой-то провал. Высоко торчали щербатые зубья рифов. На дне маслянисто горбились груды водорослей, похожие на китов, выброшенных на мель. А от горизонта двигалась ко мне широкая светлая полоса.

Я как загипнотизированный смотрел на нее, и не мог понять, что это такое. Спокойная, с пологим, почти незаметным волнением ширь воды, потом как бы приподнятая над ней светлая ступень, и дальше опять спокойная ширь, уходящая во мглу.

Пока стоял, глазея на это чудо, полоса придвинулась ближе к острову. Над ней белыми лоскутьями метались чайки, сотни чаек. Я не видел, где начиналась и где кончалась полоса. Она перечерчивала море от Левых до Правых Скал и ярко блестела на солнце.

С вершины сопки в сторону моря потянул ветерок. Он усиливался с каждой секундой, и только сейчас я понял, что нужно спасаться.

Я побежал к палатке. По пути подхватил мешок с мидиями и, задыхаясь, весь в поту, выскочил на поляну саранок.

Ветер уже не дул, а резал лицо. Ветви кустов, росших вокруг поляны, вытянулись в одну сторону и трепетали, как проволочные. Полоса подошла почти к самым рифам. И тут, наконец, я увидел, что это такое.

В следующий миг ветер переменил направление и рванул в сторону сопки с таким напором, что я захлебнулся воздухом. Рулоны пленки слетели с плеча и укатились в заросли у ручья. Я уцепился за кусты и наклонился навстречу воздушной струе.

Метрах в ста от рифов Бухты Кормы поднялся высоченный желто-зеленый вал с пенной, загибающейся вперед верхушкой. У Левых и Правых Скал вода взревела низким подземным голосом, в один мах водяная стена взлетела над рифами и со звуком грома опрокинулась на землю. Под моими ногами вздрогнул весь остров. А потом все исчезло — и рифы, и Правые и Левые Скалы, и сама Бухта Кормы. Осталось только крутящееся дымное месиво, которое со скоростью вихря помчалось вверх по тому пути, по которому я только что шел.

Брызги ударили в лицо, и не успел я моргнуть, как свистящая пена залила меня по грудь. Мимо пронеслись какие-то доски, переворачивающиеся ветки, растрепанные лохмы водорослей. Меня тряхнуло так, что чуть не оторвало у запястьев руки.

Свист воды перешел в клокотанье, потом в шипенье, пена начала оседать, открывая изломанные, перепутанные кусты с повисшими на них ошметками тины. Вода начала отбегать назад.

Я видел, как из белых водоворотов вынырнули Левые и Правые Скалы, как высунулись наружу рифы Бухты Кормы и как берег стал снова похож на то, что я видел уже сотни раз.

Скользя по мокрой траве, я перебежал поляну и бросился к палатке.

Вода до дерева не добралась. Палатка стояла на месте сухая, нетронутая. Матрац лежал в ней так, как я его положил. И сверток с огневыми палочками, и связка досок от ящиков, и дудки, которые я нарезал для салата. Каким уютным, родным все это мне показалось!

Отсюда просматривался только узкий участок бухты до Правых Скал.

Вода снова отходила от рифов, открывая дно с китовыми спинами водорослей, и от горизонта к берегу катилась вторая светлая полоса. Над ней так же беспорядочно метались чайки, а выше темно-зеленой стрекозой к острову летел вертолет.

Мне показалось, что я сплю или сошел с ума. Я стоял у палатки, открыв рот, и как дурак смотрел на небо. Если это за мной, они наверняка меня не заметят: ни один из моих костров не горел. Нодья, наверное, кончила дымить к полудню, а в очаге я еще не успел развести огонь из-за шквала. Кроме того, сверху меня закрывало дерево.

Я снова вернулся на поляну саранок, сбросил с плеч куртку и начал крутить ею над головой. Как и тогда, завидя катер, кричал: «Здесь! Спасите, я здесь!»

Вертолет снижался. Он шел прямо над полосой пены, приближающейся к бухте.

Снова в сторону сопки рванул ветер, над рифами подскочила стена мутно-зеленой воды, переломилась и ухнула в бухту, съедая все пенными водоворотами. Что-то большое, длинное мелькнуло в кипящих вихрях у Левых Скал, полетели, вставая на попа, бревна, ныряя, завертелись доски, вырванные с корнем кусты. И снова со свистом и шипеньем начал взбираться по склону белый, изорванный в клочья гребень.

Вертолет завис между мной и пропавшей под волной бухтой. Сквозь стекла фонаря кабины я видел силуэты двух пилотов, а на борту хорошо различал красную звезду в белой каемке.

Я бесновался на поляне до тех пор, пока вертолет не набрал высоту, медленно развернулся и направился на юго-восток.

…Они видели меня, честное слово, видели! И, наверное, полетели за помощью.

Скоро все затянуло белесой мглой и начал накрапывать дождь.

Мешок с мидиями я нашел в кустах недалеко от источника. Там же валялся и мой перемет с пленкой.

К ночи так завалило горло, что я не мог глотнуть. Тело невыносимо чесалось и горело. Кожа на руках вспухла, стала багровой. Меня лихорадило. С трудом разжег огонь в очаге. Потом разбил киркой доски, втащил их в свою конуру и кое-как укрепил пленку на скатах палатки. Голова разламывалась от боли. Я плохо соображал, что делаю. Тянуло прилечь, закрыть глаза и не думать ни о чем.

Когда в яме очага нагорели уголья, бросил на них десятка три мидий. Даже есть не хотелось. С отвращением выковыривал из раковин мясо и жевал только для того, чтобы совсем не обессилеть.

Перед глазами стоял вертолет.

Почему он не опустился, почему улетел на материк? Не увидел? Побоялся волны или силы ветра? Ведь он мог дождаться, когда шквал схлынет, потом зависнуть над землей и сбросить мне веревочную лестницу.

Значит, меня не увидели, если пилоты не сделали этого.

А может, он почему-то не мог зависнуть и полетел за другим? Другой прилетит завтра, и завтра же я буду дома.

Я начал представлять дом, он привиделся мне почему-то в форме очень широкой и высокой палатки. Кругом горели костры, дым от них ровными столбами поднимался в небо. В кострах пеклись яйца чаек. В каждом яйце, свернувшись, лежал цыпленок, похожий на курицу. Одного такого цыпленка мне бы хватило на целый день. А всех, что пекутся в кострах, хватит на всю жизнь, потому что я всегда буду жить на острове. Только надо отрывать ноги и головы — они костяные и несъедобные.

Я пошарил рукой вокруг, чтобы найти нож. Сорвал круглый зеленый стебель. Ха, да это же мангыр! Он вырос прямо из пола палатки, и я могу его рвать, сколько угодно.

Я хотел выхватить из огня яйцо, но оно почернело и лопнуло. Это не яйца, это большие мидии! И в каждом куске мяса жемчужина с лесной орех. Я должен съесть все мидии, собрать жемчуг и принести его на станцию.

Палкой я раздвинул створки раковины. В ней кипела какая-то зеленая вонючая смесь. В смеси лежал компас, тот самый, что хранился в моем письменном столе. Я схватил его и посмотрел на стрелку. Но стрелка не двигалась, ремешки обвисли скользкими лентами. Из раковины шел дым, там шевелились красные угли а что-то лопалось и трещало. От дыма кружилась голова, я зажал пальцами нос и меня стало тошнить. Тошнота начиналась в самом низу живота, поднималась по всему телу и вырывалась через рот. Меня тошнило цыплятами, мангыром, жемчужинами. Стало так плохо, что я лег, положил голову на землю и начал умирать.