Правда о программе Apollo - Голованов Ярослав - Страница 13

Не будучи специалистом, я не берусь судить, достаточно ли было двух пусков «Аполлонов», чтобы посадить в этот корабль экипаж. Я понимаю, что такое решение принимается на основании многих аргументов и зависит от тщательности наземных испытаний. Для сравнения могу лишь сказать, что космический корабль «Восток», прежде чем в него сел Юрий Гагарин, прошел пять полетных испытаний в космосе с манекенами и животными.

Уже известно было, кто полетит на первом «Аполлоне»: командиром был назначен Вирджил Гриссом – ветеран и общий любимец. В этом 40-летнем подполковнике ВВС было много от мальчишки: самый маленький по росту, он всегда и везде хотел быть первым. Когда набирали астронавтов в первый отряд, Гриссома сначала забраковали: он страдал сенной лихорадкой. Вирджил устроил страшный скандал. Кричал, что в космосе неоткуда взяться сену, что он абсолютно здоров. Его приняли, и он полетел уже на втором «Меркурии». Это был суборбитальный полет, который длился всего 16 минут. После приводнения капсула наполнилась водой, и Вирджил чуть не утонул.

Океанская купель не охладила его пыла, и в марте 1965 года он стал командиром первого пилотируемого «Джемини». Гриссом и Янг летали почти пять часов и даже пробовали маневрировать в космосе. Теперь ему непременно хотелось первому полететь на «Аполлоне».

Если он не ловил рыбу (очень любил это занятие), всегда был на людях – неизменно веселый и приветливый. Никогда не обижался, когда подшучивали над его маленьким ростом.

– Когда я что-нибудь начинаю делать, я всегда боюсь, что не смогу сделать все так хорошо, как высокие, – улыбался Вирджил. – Когда я залезу в «Аполлон», я испугаюсь сначала, но это быстро пройдет.

О если бы только знал он, как страшно он испугается и как растянет этот страх на годы и века последние мгновения его жизни...

Старшим пилотом в экипаже Гриссома был Эдвард Уайт из второй группы астронавтов. Он тоже уже летал в космос на «Джемини-4» вместе с Джеймсом Макдивиттом и был первым американцем, который повторил сложный эксперимент нашего Алексея Леонова, выйдя в открытый космос. Врачи считали Уайта самым здоровым среди астронавтов, а астронавты – самым прожорливым. Обычно он съедал два обеда, но на его теле нельзя было найти ни грамма жира – клубок мускулов. Он лазал по канату легче, чем другой поднимался по лестнице. Проснувшись, он бегал, а днем не расставался с каучуковым мячиком – разминал пальцы.

Отец Эдварда был генералом ВВС и с двенадцати лет таскал его по всем базам и аэродромам. Никто никогда не спрашивал, кем он будет, это было ясно: больше всего хотел, а потом – лучше всего умел он летать.

Третий член экипажа – самый молоденький (31 год) морской летчик Роджер Чаффи. Его приняли в отряд сравнительно недавно – в третьей группе, в июне 1963 года, и в Хьюстоне его мало кто знал: он был молчаливый, диковатый. Мало о себе рассказывал. Гриссом и Уайт знали, что он футболист и играл в школьном оркестре, – вот и все, пожалуй. Чаффи, как и многие новички из третьей группы, очень хорошо знал технику, работал методично, упорно, поддразнивал друзей, когда они не могли в чем-то разобраться, но делал это как-то очень честно, открыто и по-доброму. Обычно «умников» не любят, а его любили.

У Роджера была очень хорошенькая жена Марта и двое ребятишек: сын и дочка. Как и Уайта. А у Гриссома – оба мальчишки. И любимый пес Сэм...

Старт этого экипажа планировали на ноябрь, потом на декабрь, передвинули на январь, затем назвали конец февраля 1967 года. Больше всего барахлили система жизнеобеспечения и топливные магистрали «Аполлона». Перед самими рождественскими праздниками астронавты примеряли скафандры. За две недели до этого Джим Леблан, испытатель, чуть не погиб в таком скафандре: он работал в вакууме, а кислородный трубопровод отключился. Два техника – Роттер и Хесс – успели спасти Джима и получили за это награды от директора Центра. Теперь все починили, укрепили-закрепили. 6 января «Аполлон» установили на старте после пятимесячного заточения в МИКе. Серо-белый, он красовался на «Сатурне-1Б», как на пьедестале. Была назначена точная дата старта: 21 февраля.

Все ждали этого дня большого праздника и готовились к нему не только на космодроме. В командном модуле «Аполлона» установили телеаппаратуру, чтобы каждый день четыре раза астронавты вели передачи из космоса, так что теперь вместе с дублерами – Ширрой, Эйзелом и Стаффордом – надо было осваивать эту аппаратуру. Много было работы, и вся работа была срочной.

В тот день в Белом доме состоялась подписание договора о мирном использовании космического пространства. Президент пригласил на церемонию фон Брауна. Из Хьюстона в Вашингтон прилетели пять астронавтов. Купер, Карпентер, Гордон, Ловелл, Армстронг должны были украсить своим присутствием это оживленное и нарядное событие.

По иронии судьбы именно в эти праздничные минуты на космодроме умирали их товарищи.

Гриссом, Уайт и Чаффи тренировались в «Аполлоне». Сидящие на связи с кораблем вдруг услышали тревожный голос Чаффи:

– Пожар... Небольшой пожар...

Телеэкран, демонстрирующий работу экипажа, озарился яркой вспышкой и погас. Медики у своих пультов с удивлением отметили неожиданное повышение частоты пульса. На другом пульте поползла вверх кривая температуры внутри «Аполлона».

– Пожар в кабине! – крикнул Уайт, и Дик Слейтон, который услышал этот крик, даже не сразу понял, что кричит Эдвард, таким резким и непривычно настойчивым был его голос.

Через три секунды:

– Сильный пожар в космическом корабле! Это был уже не крик, а леденящий душу вопль. Уже нельзя было понять, кто это кричит, уже ясно – творилось что-то ужасное, кошмарное.

В атмосфере чистого кислорода маленькая вспышка электрических проводов под креслом Чаффи выросла мгновенно, охватила все – кресла, приборы, пульты и три человеческих фигуры – сплошным гудящим пламенем. Они успели отстегнуть ремни кресел. Гриссом бросился к люку и пытался открыть его, но понимал, что сделать это он уже не успеет. Несколько мгновений Уайт помогал ему. Их тела нашли потом прямо на люке. На металле рукояток были отпечатки пальцев и запекшаяся кожа.

Последнее, что услышали операторы, был крик Чаффи, крик человека, жить которому остался один миг:

– Мы горим! Вытащите нас отсюда!!

Все произошло мгновенно. Между первым возгласом Чаффи и моментом, когда из щелей лопнувшего от жара «Аполлона» повалил дым, прошло всего 14 секунд. Стенки корабля пламя прожгло, словно газовая горелка. Стартовая команда комплекса №34 бросилась к «Аполлону», но когда через пять минут люк удалось открыть, струя раскаленного воздуха и дыма заставила спасателей отступить. Примчались три врача, но все это было уже не нужно...

Тела астронавтов были обезображены пламенем до неузнаваемости. Известие о катастрофе задержали на два часа, пока не были предупреждены семьи.

Через три дня состоялись похороны. Уайта похоронили на военном кладбище в Вест-Пойнте, Гриссома и Чаффи – на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Президент что-то шептал на ухо окоченевшим от горя вдовам и ласкал ребятишек...

Первым человеком, который влез в обугленный корабль, когда сбили пламя, был астронавт Фрэнк Борман. Бывают роковые совпадения: именно он, Борман, выступая в родном городке Гэри в Индиане после своего полета на «Джемини-7», сказал:

– Мы совершенно неизбежно потеряем какой-то экипаж. Это одна из тех вещей, которые постепенно начинаешь признавать... Я надеюсь, что публика смотрит на вещи достаточно зрело, чтобы понять, что нам приходится оплачивать космос не только деньгами, но и жизнями...

К словам Бормана тогда никто не прислушался, а зря. За месяц до катастрофы Борман был назначен командиром третьего пилотируемого «Аполлона», он варился в этой каше уже давно и дело знал.

Теперь, когда похоронили Гриссома и его друзей, об этих словах вспомнили. Почему Борман «постепенно начинал признавать» неизбежность катастрофы? Не потому ли, что на его глазах со скоростью все возрастающей, словно смерч, закручивалась в смертельную удавку вся эта столь блестяще начатая «общенациональная программа»?