Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав - Страница 5

Василий Николаевич снял в Киеве квартиру на Некрасовской, с великими трудами и шумными хлопотами собрались, погрузились, переехали, наконец, зажили, как прежде, все вместе, одной большой семьей. Да, все, как прежде, вот даже Варвара – верная душа – с Анютой-кухаркой тут, все, как прежде, и все – другое, совсем не похожее на милую нежинскую жизнь. И квартира тесна, и без хозяйства сиротливо, и дети не те уже, взрослые, самостоятельные, и город – чужой, большой, шумный. И большая, шумная, совсем незнакомая жизнь проникала сквозь стены новой квартиры, принося с собой неизведанные тревоги – никуда не уйти от них...

Уже открылись первые госпитали. Нюша работала сестрой милосердия, делала перевязки, дежурила по ночам. Однажды взяла с собой сестру. Мария Николаевна всю ночь просидела подле умирающего прапорщика. Он метался в бреду, выкрикивая обрывки ругательств, потом замолкал, откидывался весь мокрый на подушки, просил пить. Под утро удивленно улыбнулся Марии Николаевне и сказал:

– Никогда не думал, сестрица, что я такой крепкий: никак помереть не могу... Через час его отвезли в палату умирающих, а доктор сказал Марии Николаевне:

– Вам, я вижу, нехорошо. Не советую приходить к нам. Вы человек образованный, сможете приносить пользу в другом месте...

Мария Николаевна училась и работала в канцелярии курсов. За это ее освободили от взносов за учение и еще платили двадцать рублей. Но денег в семье все равно не хватало. Цены росли как на дрожжах. Варвара возмущалась:

– Даже хлеб и картошка вдвое дороже!

На Крещатике бестолково шумели «патриотические» демонстрации: «За Россию, за победу!», а рабочие бастовали. Недовольных стригли в солдаты, на их место присылали военнопленных. На «Ауто», «Арсенале», у Гретера и Криванека, Фильверта и Дедины работали немцы. Киевские окраины роптали. В городе появились листовки. А с фронта ползли тревожные слухи: армия отступала, военные неудачи весной и летом 1915 года вызывали у всех какое-то нервное, взвинченное настроение, незнакомую резкость в разговорах, недобрую суетность в мыслях. И не верилось, что так недавно существовал тихий зеленый Нежин, чаепития за закрытыми ставнями, восторги после полета Уточкина... Другой мир...

И опять всем как-то было не до Сергея. В архиве Академии наук СССР хранится одна его короткая запись, выдающая в нем мальчишку наблюдательного и отчасти характеризующая атмосферу киевской его жизни:

Он все время чем-то занят: раскрашивает картинки, клеит модельки, собирает марки, играет в солдатики, строит дома из кубиков. А однажды Григорий Михайлович принес ему сразу несколько цветных шаров...

Они познакомились уже давно, еще когда Сергей жил в Нежине. Высокий стройный мужчина лет тридцати с приятным, несколько удлиненным лицом, спокойными ясными глазами. Это и был Григорий Михайлович Баланин.

Курсисткой Мария Николаевна снимала комнату на Фундуклеевской. У хозяина был сын-тупица, и Григорий Михайлович натаскивал его по математике. Так Мария Николаевна познакомилась со своим вторым мужем.

Баланин был человек интересный. Сын объездчика в лесничестве, он окончил городское училище, потом учительскую семинарию, готовившую сельских учителей, которая, к его собственному удивлению, не убила в нем охоты учиться дальше.

Он уехал в Петербург, где ему удалось поступить в Учительский институт. Положенные годы отработки провел он в Финляндии и Карелии, накопил там денег и уехал в Германию. Из Германии Григорий Михайлович вернулся с дипломом инженера по электрическим машинам и блестящим знанием немецкого языка. Однако в России немецкий диплом считался неполноценным, и, чтобы получить звание инженера, Баланин поступает в третий институт – Киевский политехнический, открытый в 1898 году. Ко времени знакомства с Марией Николаевной он числился в студентах, но студенческого в нем было мало: взрослый, сложившийся человек, отличный инженер, который, однако, не мог доказать это на деле. Лишь в 1913 году получил он диплом.

Но тогда, в Нежине, маленький Сережа еще не мог знать, что человек этот сыграет в судьбе его одну из важнейших ролей, принесет ему много добра и немало огорчений. Тогда было первое знакомство.

В Киеве Баланин часто бывал в доме Москаленко, потом он уехал в Петроград, оттуда в Борисоглебск, в Тамбовскую и Воронежскую губернии, где консультировал строительство первых в тех краях элеваторов. Наконец похудевший, загорелый, воротился в Киев и в первый же вечер пошел навестить Москаленко. Вскоре бабушка как-то вечерком объяснила Сереже, что мама выходит замуж за Григория Михайловича, что теперь он, мама и Григорий Михайлович будут жить вместе.

– А ты? – спросил Сережа.

Бабушка улыбнулась.

С жестоким отроческим эгоизмом, так свойственным детям, Сергей почувствовал вдруг неприязнь к Баланину. Разрушался уже не только мир дедовского дома, но и мир людей, доселе населявших его. Дети консервативны. Он не хотел никаких перемен. Пусть всегда будут рядом мама и бабушка, усталая тетя Нюша и веселый дядя Вася. Других не надо. Их появление сломает привычную гармонию семьи – он чувствовал это интуитивно и интуитивно сопротивлялся грядущим переменам. Но не в силах было предотвратить их. Мария Николаевна добивалась развода, но Королев упорствовал, дело затягивалось. Вскоре вместе с сестрой Нюшей она уезжает в Саратов, куда эвакуируют Высшие женские курсы. Начинается трудная, голодная, зыбкая пора «хождения по мукам». А Сережа опять остался с бабушкой.

Наверное, если бы Мария Николаевна не уехала из Киева, не было бы этих смешных и трогательных писем мальчика, стоящего на границе детства и отрочества:

«Милая мама и тетя Нюша. Получили вы мои письма или нет. Напишите мне. Очень благодарю Вас за конфетки и за книжечки. Книжечки очень интересныя и конфетки вкусныя. Уже до рождества осталось три недели, и мы скоро увидимся... Прошу писать чаще, а то я когда дней десять не получу письма, то уже начинаю скучать и беспокоюсь об вас...»

Интересно, что вот эта любовь к уменьшительным суффиксам: «конфетки», «книжечки», – осталась у С.П. Королева на всю жизнь.

Но мамы на рождество он не дождался: к ней в Саратов приехал Григорий Михайлович.

6 января 1916 года Сережа пишет:

Только в октябре даст наконец Павел Яковлевич согласие на развод. Только в ноябре станет Григорий Михайлович мужем Марии Николаевны, но в письме Сережа называет его «папой», а себя «Баланиным». Детали эти говорят: вопрос решен.

«Мне было очень скучно 28 февраля и теперь не весело, учиться трудно... Милая и дорогая мама, я сделаю 25 марта4 крем, на свои деньги куплю сметаны на 90 коп. и устрою угощение, а Юра мне обещал рубль. Погода то плохая, то хорошая... Мне очень, очень трудно учиться. По закону божьему и арифметике...

Милая мама, я о тебе не скучаю и прошу писать, как твое здоровье, а то ты снилась мне нехорошо... Я ел за вас блины и съел штук восемь, а перед этим штук 5... Аэроплан склеил, очень красивый...»