Представление для богов - Голотвина Ольга - Страница 11

Стражник продолжал говорить. Заинтересовавшись, Джилинер положил ладонь на сиреневый шар. В комнату ворвался рев водопада, в который был вплетен рассудительный басок:

— ...И мы, приятель, прямо удивляемся: ну чего ты из себя героя корчишь?

— Правда? — перебил его дерзкий звонкий голос. — Ты ожидал, что я закачу глаза и рухну в обморок?

— А мальчик-то не из крестьян! — удивился Джилинер. — Если судить по его речи...

Стражник начал терять терпение.

— Не зли меня, гаденыш! Мне рукой махнуть — и в твоей шкуре шесть новых дырок будет!

— А что ее беречь, шкуру-то мою? Не соболь, не куница...

— Не дури, — посоветовал стражник, с трудом сдерживаясь. — Молод еще помирать. Сдавайся по-хорошему...

— По-хорошему? — В глазах парня плеснулось горькое отчаяние. — Чтоб на всю жизнь в рудник, под землю? Нет, собака ты гончая, живым ты меня не возьмешь, лучше попробуй сам себя за ухо укусить...

— Ну все, — тяжело выдохнул стражник. — Шутки кончились. Или клади меч на землю, или стреляем!

Лицо разбойника вдруг стало серьезным, словно он вспомнил что-то важное.

— А раз шутки кончились, — изменившимся голосом сказал он, — попробую сказать кое-что всерьез. Показал мне как-то учитель одну штуку...

Договорить парень не успел.

Шайса охнул. Его зоркие глаза первым заметили расширяющуюся у ног юноши черную змейку трещины.

Крупный обломок скалы с грохотом съехал в водопад. Разбойник извернулся, как кошка, перепрыгнул было на уцелевший край утеса, но под ногой осыпались камни, и юноша, взмахнув руками, сорвался в клокочущую воду. Потрясенные стражники на безопасном расстоянии вытягивали шеи, стараясь заглянуть в кипящую бездну.

— Смелый парень, — уважительно сказал Шайса.

— Смелый дурак, — уточнил Джилинер. — Заработал смерть без погребального костра.

Шайса зябко передернул лопатками.

— Однако, — задумчиво сказал маг, — пора заставить зеркало вспомнить, кто его хозяин...

Он ласково и легко провел пальцами по деревянной раме, а затем приложил ладони к стеклу. Вокруг зеркала вспыхнуло белое сияние. Изображение исчезло, словно стекло залило молоком.

Джилинер повернул к слуге потрясенное лицо:

— Шайса! Змей ты мой ручной! Знаешь, что это было? Будущее! Мы заглянули в будущее!

— То есть... это как? Разве такое бывает?

Джилинер отвел ладони от стекла и заставил себя успокоиться.

— У моего прадеда было зеркало, которое показывало будущее. Перед смертью он это зеркало разбил. И я его понимаю... Но ты видишь, как возросла моя мощь? Много ли на свете осталось такого, что мне не под силу?

— Мастерство господина потрясает меня. Но... если знать все наперед, нельзя ли изменить будущее?

— Шайса, ты смотришь в самую суть... Прадед утверждал, что можно. Но ему самому это ни разу не удалось.

— А этот разбойник... Почему зеркало показало нам его смерть?

— Хотел бы я это знать... То, что мы увидели, произойдет где-то... где-то в начале Звездопадного месяца.

— Меньше чем через два месяца, — прикинул Шайса. — Может, мне найти это место, отбить парня у стражи и дознаться, с чего он так понравился нашей стекляшке?

Ворон немного подумал.

— Пожалуй, не стоит. У нас большие планы и мало времени... Конечно, любопытно было бы узнать, как судьба этого мальчишки связана с моей судьбой... — Тонкие губы тронула усмешка. — Может быть, этот щенок — мой незаконный сын и зеркало решило, что я ринусь его спасать?

Шайса фыркнул при мысли, что кто-то — хотя бы и безмозглое стекло — может заподозрить его хозяина в подобной чувствительности.

— Нет, — принял решение Джилинер. — Все равно мальчишка погибнет, не успев ни помочь, ни помешать мне. Мы не можем ставить под угрозу великие замыслы, пытаясь изменить будущее ради сомнительной цели. — Узкая кисть сделала небрежный жест, словно смахнула на пол что-то нестоящее. — Кем бы ни был этот парень — о нем можно забыть.

У Шайсы было на этот счет свое мнение, но он не посмел его высказать.

5

Колокол на Драконьей башне королевского дворца гулко ударил три раза. Третий светлый звон — полдень.

Тайверан, столица Великого Грайана, жил привычной жизнью, чопорной и размеренной.

Впрочем, в эти дни столица слегка изменила обычной своей степенности и солидности. Цветущий месяц веселым завоевателем ворвался в тесные, кривые улочки и тут же посрывал с горожан теплые плащи. Солнце высушило последние лужи и разлилось по плоским крышам домов, где в деревянных ящиках рвались вверх перья лука, курчавилась морковь, весело вилась вокруг высоких палочек фасоль. Хозяйки с удовольствием отложили домашние дела, которые все равно до конца никогда не переделаешь, и выбрались наверх (якобы для того, чтобы прополоть и полить рассаду, а на самом деле — позубоскалить и посплетничать, перекликаясь от крыши к крыше).

Даже у старух в эти дни голоса помолодели и летели над городом, как птичий щебет. И веселым чириканьем отвечали им стайки ребятишек, снующих по всем улочкам и залезающих в каждую щель.

Пританцовывая, весна шла по Тайверану — но робко обошла стороной ворота, преграждающие путь к большому каменному дому, что грозной крепостью встал на одной из улиц, выходящих к дворцовой площади.

Казалось, мрачная зима еще простирает над этим домом свою руку. Ни один лучик не смог бы пробиться в окна, наглухо как в Лютом месяце, закрытые ставнями. На каждом из этих тяжелых дубовых щитов был вырезан сокол со сложенными крыльями.

Никто с улицы не видел ослепшие окна — высокий забор укрывал дом от любопытных взглядов. Но редкие прохожие, боязливо ускорявшие шаг, и так знали о траурных ставнях.

Ни один торговец с лотком не смел заорать здесь, нахваливая свой товар. И не только потому, что на улицах, ведущих к дворцовой площади, разносчикам торговать было запрещено (запрет-то этот часто нарушался), а потому, что сегодня на барыши тут рассчитывать не приходилось.

И бродячие певцы не затягивали здесь баллад о героях Огненных Времен в надежде получить пару медяков (если не за песню, так хотя бы за то, чтоб певец заткнулся и убрался прочь). В любой миг в доме могли начаться события пострашнее тех, о которых сложены баллады.

И не крутились у ворот нищие, которых обычно здесь было что комаров на болоте, поскольку Мудрейший Клана Сокола славился щедростью. Даже у нищих не хватило наглости сунуться туда, куда властно вошла смерть — причем смерть неотомщенная, кричащая о крови, стали и огне...

Двое стражников, препоясанных зелено-красными кушаками, тоже не собирались задерживаться у ворот, над которыми была прибита громадная еловая лапа (хотя десятник строго-настрого приказал почаще наведываться именно к этому дому и быть при этом настороже).

— Лишь бы при нас заварушка не началась, — опасливо бормотнул один.

А второй хмыкнул:

— Клянусь патлами Серой Старухи, не хотел бы я сейчас быть на месте здешнего хозяина!

И если бы Мудрейший Клана Сокола слышал эти слова, он бы хмуро усмехнулся. Все правильно. Его место было сейчас не из уютных.

Худой, с глубоко запавшими глазами старик в тяжелой, шитой золотом одежде тронул высохшими пальцами приколотую на груди маленькую еловую веточку, поправил на лбу серебряный обруч с чеканным изображением сокола, удобно устроил руки на резных подлокотниках кресла, вздохнул и тяжело взглянул на людей, ожидавших его слова.

Четверо крепких, рослых мужчин угрюмо стояли перед ним. Они были одеты в бархат и шелк, на камзоле у каждого была вышита оскаленная волчья морда. Прямая осанка, спокойные, отрешенные лица... а ведь эти люди знали, что могут больше никогда не увидеть дневного света!

Пятый опустился перед креслом на колени. Голова низко склонилась, скрещенные в запястьях руки были вскинуты ко лбу, длинные волосы скрыли лицо. Эта унизительная поза раба совсем не подходила сильному, плечистому, едва начавшему седеть человеку в дорогом плаще, скрепленном на плече застежкой в виде волчьей пасти.