Тюрьмой Варяга не сломить - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 18

— Я тебя понял, для меня это не составит большого труда. Я распоряжусь, чтобы завтра подготовили соответствующие бумаги для того, чтобы оформить его персоной нон грата. Это твоя единственная просьба?

— Джуди, у тебя есть возможность перевести начальника исправительного центра Томаса Ховански куда-нибудь в другое место? Парень там явно заработался и давно заслуживает повышения.

В трубке возникло некоторое молчание, после чего прокурор заговорил с расстановкой:

— После всей этой шумихи, что творится вокруг тюрьмы, общественность может не так понять… Да и… Это не в силах моего ведомства. — Фрэнки почувствовал, как холодный пот выступил на шее и белая рубашка неприятно обтянула спину. Все пропало! Словно почувствовав напряжение Фрэнки, Джуди спросил: — Это тебе очень надо?

— Да!

— Сделать это будет непросто. Но хорошо, я кое-что придумаю. В этом ведомстве работают мои друзья, которые мне многим обязаны, и я постараюсь убедить их перетащить его к себе.

— Это было бы очень здорово!

— Я тебе позвоню завтра утром и сообщу, куда он будет переведен.

— Я твой должник, Джуди.

— У тебя есть еще что-нибудь, Фрэнки? Ты что-то недоговариваешь.

— Джуди, не знаю даже, как тебе сказать…

— Не тяни, в чем дело?

— Джуди, твоя жена путается со Смитом Холлом… Извини, я должен был это сказать. Я подумал, что пусть лучше ты услышишь это от меня.

Некоторое время Джуди молчал, стойко выдерживая удар. После чего произнес совсем тихо:

— Спасибо тебе за откровенность, Фрэнки.

Через секунду раздались частые и громкие гудки.

Джуди Хант не обманул — в восемь часов утра он разбудил Фрэнки телефонным звонком и сообщил, что для Ховански он сумел подыскать неплохое место в Министерстве юстиции и теперь его польский приятель будет курировать половину тюрем штата.

С этой новостью Галлахер перешагнул порог исправительного учреждения, где его с унылым видом дожидался Томас.

Происшествие в тюрьме по-прежнему продолжало оставаться событием дня, и у ворот учреждения дежурили толпы назойливых журналистов, рассчитывая хотя бы на небольшое откровение начальника тюрьмы.

Однако Ховански третьи сутки не покидал территорию тюрьмы и стойко пережидал осаду репортеров. Поглядывая из окон своего кабинета на журналистов, шумно наскакивающих на каждый выезжающий автомобиль в надежде отыскать в салоне самого популярного человека недели, он думал о том, с какой радостью засадил бы всех этих репортеров в одну камеру, а потом бы с радостью выгуливал их по тюремному дворику.

Своей неуемной прытью журналисты напоминали ему стаю воробьев, атакующих брошенную корку хлеба. Особенно раздражал его высокий и рыжебородый детина, который совал микрофон в зубы каждому входящему. Даже через толстые стекла он слышал его резкий и пронзительный голос, который задавал один и тот же вопрос:

— Не собирается ли Томас Ховански уходить в отставку?

Машину Фрэнки он тоже заметил из окна и понял, что не способен усидеть в своем кабинете, и поспешил навстречу агенту ФБР: час назад Фрэнки сообщил ему по телефону, что он сдержал свое обещание и у него имеются неплохие новости.

— Как ты себя чувствуешь? — бодро поинтересовался Галлахер. — Подъезжая к тюрьме, я сначала подумал, что у ворот проводится какой-то митинг в защиту заключенных. А потом понял, что для собственной рекламы ты переманил к исправительному центру всех журналистов города. Объясни мне, приятель: чем ты их взял? Может быть, предложил им поменять свои дома на комфортабельные камеры? Я смотрю, они клюнули на твою уловку! А ты ловок! Я ведь сам давно мечтаю о том, чтобы упрятать всех надоедливых журналистов как можно дальше.

Фрэнки излучал благополучие. Его улыбка красноречиво говорила о том, что он доволен жизнью и даже казенная атмосфера тюрьмы не способна подействовать на него угнетающе.

— Ты спрашиваешь, как я себя чувствую? А как должен чувствовать себя человек, которого жарят на сковородке? Я уже не сплю по твоей милости третьи сутки. Не выхожу из тюрьмы, чтобы не столкнуться нос к носу со сворой борзописцев, которые только и жаждут, чтобы поместить мою физиономию, помятую бессонными ночами, на первые полосы газет, — сухо пожал Том протянутую руку.

— Том, дружище, у тебя отныне нет повода для беспокойства, — слегка приобнял здоровяка за плечи Фрэнки. — Завтра из министерства придет важная бумага о том, что ты получаешь новое высокое назначение.

— И где же я буду работать? — недоверчиво посмотрел Том в жизнерадостную физиономию Фрэнки.

— Тебя переведут в Министерство юстиции. С завтрашнего дня в твоем ведомстве будет половина тюрем штата. Ты идешь на повышение, Том, тебе очень пойдет эта должность. Только обещай мне, что когда меня арестуют за мои явные и мнимые грехи, то ты подыщешь для меня тюрьму поприличнее.

Томас Ховански широко и добродушно улыбнулся: все-таки этот фэбээровец неплохой парень.

— Разве я могу отказать своему другу в такой малости. А что будет с русским?

— С русским вопрос тоже решен. Послезавтра он будет выслан из страны. А теперь, я думаю, ты угостишь меня чашкой кофе? Знаешь, у меня был тоже очень непростой день.

Глава 14 Отлет на родину

Аэропорт Сан-Франциско гудел как потревоженный улей. Возбужденные туристы, нагруженные яркими баулами и чемоданами, и похожие друг на друга как две капли воды деловитые командированные с портпледами через плечо толпились у стоек регистрации, баров, журнальных киосков. Под высоким потолком международного терминала то и дело гулко раздавались объявления о прибытии очередного рейса. В этой шумной толчее никто не обращал внимания на компанию четырех мужчин, решительно разрезавших толпу пассажиров. На первый взгляд могло показаться, что эти четверо — небольшая официальная делегация. Подчеркнуто строго держались трое двухметровых молодцев, аккуратно, с трех сторон оберегавшие от неосторожных авиапассажиров четвертого — крепкого мужчину с колючим настороженным взглядом. Четверка, искусно лавируя между стайками туристов, миновала мужской туалет и комнату службы безопасности аэропорта, подошла к узкой стальной двери без вывески и, мягко толкнув ее внутрь, исчезла в черном зеве коридора. Дверь бесшумно затворилась…

Егор Сергеевич не спеша извлек из сумки бинокль и поднес его к глазам. Мощные окуляры многократно приблизили к себе стоящие в ряд самолеты. Нестеренко перевел бинокль на группу пассажиров у трапа российского «Ил-96». Рассекая взлетное поле, к самолету подъехал черный джип, из которого вышли четыре человека. Нестеренко разглядел Варяга в окружении троих мужчин. Коротко постриженные затылки, уверенные взгляды, подтянутость и независимость, с которой они держались среди пассажиров, указывали на то, что это люди из ФБР.

Нестеренко посмотрел на руки Варяга. Конечно, этого следовало ожидать: на правом запястье он рассмотрел наручники, которые крепко сцепили его с левой рукой одного из сопровождающих. Они остановились у трапа, пропуская вперед всех пассажиров, о чем-то недолго посовещались и потом стали подниматься по ступенькам. Варяг ничем не отличался от троих охранников и был одет так же строго: неброская дубленка поверх серого костюма в полоску. Вот только выглядел он несколько устало, даже гладко выбритое лицо не сумело скрыть отпечаток пережитого. Наконец они поднялись на площадку, где их встречала молоденькая стюардесса. В ее лице было столько ласки, как будто к ней одновременно пожаловали четверо любовников. Варяг повернулся лицом в сторону стеклянного купола аэровокзала и поднял вверх свободную руку, а потом, увлекаемый фэбээровцем, шагнул в салон.

Самолет заглотил четверку последних пассажиров.

Когда люк закрылся, Нестеренко упаковал бинокль в футляр и достал из кармана маленький ключик.

— Возьмите, это вам.

— Где они лежат?

— Здесь, в аэропорту. Камера хранения. Ячейка 1794.

Фрэнки Галлахер задержал на старике строгий взгляд и спросил: