Фантастика - Акунин Борис - Страница 7

И стало Робу так хорошо, так спокойно под этот ее поток сознания, и музыка не то чтобы пропала, но стала тихая, умиротворяющая, без барабанной трескотни.

– Мама, да всё нормально, я в порядке, – прогнусавил он в нос, уже стыдясь, что так раскис.

Вытер слезы, надел очки, посмотрел мамхену в глаза…

– Аа!

Затравленно вжал голову в плечи.

Искры! Зеленые! Из глаз! У родной матери!

Ну, это был уже чистый фильм ужасов.

– Что? Что? – переполошилась Лидочка Львовна, но другой голос – хрипловатый, с придыханием, заглушил ее причитания: «Ах ты, ах ты, Ефимович этот, ну конечно, райбольница, мальчик мой бедненький, в Первую градскую, там настоящие специалисты, у Зинпрокофьевны брат, ах ты, ах ты, бледненький-то, бледненький, и глазки, как у маленького, когда ветрянкой, машину, в Москву, скорее…»

Замер Роб, прислушиваясь к хрипловатому голосу. Еще не окончательно врубился, но уже тепло было, даже горячо. Голос был совсем чужой, незнакомый, но слова мамины: и это «ах ты, ах ты», и библиотечная начальница Зинаида Прокофьевна, у которой брат заведующий отделением в Первой градской больнице.

Это я мысли мамхена слышу, дошло наконец до отличника. А раньше слышал мысли врача – про тефтели, про граммулечку в запертом кабинете, про какого-то Ефимыча, который, наверное, и есть главврач Семен Ефимович. Нянечка думала про утку и пела. Журналист волновался, что батарейка в магнитофоне сядет, и кого-то я ему напомнил, соученика по школе, что ли.

И происходит эта аномалия, когда я смотрю человеку в глаза. Сначала вижу зеленый сполох, будто искра проскакивает, потом слышу внутренний голос. Как только раньше не допер? Видно, и в самом деле во время аварии здорово башкой стукнулся – мозги плохо работают.

Он стиснул пальцами пылающий лоб. От поразительного открытия всего колотило, а музыка в голове звучала опять невпопад – печальная такая, с подвыванием. Чистый блюз.

Глава третья

Костольеты

Серый, очнувшись в больничной палате, тоже услыхал кое-что чудное, но не симфонию и не блюз, а звонкое, сухое пощелкивание примерно следующего звучания: «То-так, то-так. То-так, то-так».

Сначала, пока в голове не прояснилось, он подумал: часы тикают. Но через минуту-другую, когда малость оклемался и оглядел белую комнату, увидел, что никаких часов нет. Тогда допер: ё-моё, это ж у меня в башке щелкает!

Постукивание было лихое, звонкое. Где-то он такое уже слышал. И до того важным показалось вспомнить, где именно, что ни о чем другом в первые минуты Серый думать просто не мог. Наверно, не вполне еще очухался.

Короче, поднатужился, вспомнил.

По телеку, вот где. Тетки испанские плясали, отщелкивали пальцами. Ну, не пальцами, а там у них такие костяные стукалки, как их, блин.

Костольеты, что ли.

Вспомнил – и тут уж окончательно пришел в себя. Задумался, что за комната такая, да почему он в койке лежит, и что это за хреновина, от которой к его руке шланг тянется.

Но голову ломал недолго. Пришел бородатый врач и всё Серому разъяснил.

Что автобус, на котором он ехал, грохнулся. Что Серому и еще какому-то пацану повезло, а всех остальных пришлось с асфальта соскребать.

Неужто мы об стеклянный столб так приложились, хотел спросить Серый, но тут доктор велел ему разинуть рот и высунуть язык – особо не побазаришь.

– Ты Сергей Дронов, правильно? – говорил врач, давя на высунутый язык ложкой. – Так в студенческом билете сказано. Нашли твой адрес, позвонили. Там какой-то мужик пьяный. Отец что ли? Или сосед?

Когда бородатый вынул ложку, Серый хмуро ответил:

– Отчим.

То-так то-так, то-так то-так, постукивали костольеты.

– Ну, а как общее самочувствие, везунок? Не мутит? В глазах не двоится?

– Да вроде нормально, – сказал Дронов и сдуру ляпнул про стук в голове.

Врач сразу бровями зашевелил, придвинулся. Оттянул одно веко, потом другое. Крякнул. От бородатого несло водярой, вчерашнего распива. Этот запах Серому был хорошо знаком.

– Стук, говоришь? С эхом или нет? Хм. Не нравится мне это. Энцефалограмму мы тебе сделали, вроде бы проблем нет. Но с психикой шутки плохи. Такая авария – это, брат, не комар чихнул. Провериться надо. Кости-мышцы у тебя целы, внутренние органы тоже, ушиба головы нет, так что мариновать тебя здесь незачем. После обеда перевезем тебя в Бузыкино, в психоневрологическую больницу. Там с тобой поработают специалисты, обследуют. Мало ли что.

И давай в тетрадке строчить, только ручка заскрипела.

Серого аж в холодный пот кинуло. Слыхал он про бузыкинскую психбольницу. Рожнов там в ЛТП две недели отмокал. Говорит, хуже, чем зона строгого режима. Санитары резиновыми палками по почкам лупят, кормят помоями, а чуть пикнешь – могут засадить хоть на десять лет, без суда, без помиловки. А пацаны рассказывали, что в Бузыкине над психами опыты ставят. Типа вколют нормальному человеку, ну, может, немножко нервному, какую-нибудь хренотень или таблетками потравят, и он становится на всю жизнь идиотом. Да Серый и сам, еще когда маленький был, лазил в дурдом через забор – на психов поглядеть, похохотать. Ходят там доходяги в драных халатах, кто руками машет, кто плачет, кто волосы себе ерошит. А раньше, наверно, были люди как люди.

– Может, тебе курс укольчиков пропишут. Или таблеточек поглотаешь. Слуховые галлюцинации – это, Сережа, серьезно, – строго сказал бородатый, закрывая тетрадку с приговором.

Как услышал Серый про укольчики-таблеточки, сердце от ужаса чуть из груди не выпрыгнуло.

И стук в башке перешел со спокойного «то-так то-так, то-так то-так» на пулеметно-быстрое «токо-так, токо-так, токо-так».

– Не поеду в Бузыкино! – выкрикнул он. – Не имеете права!

Врач очень медленно поднял голову.

– Чтооо тыыы скаазааал? – протянул он чудным голосом – лениво-прелениво, врастяжечку.

– Нормальный я! И ничего у меня в башке не стучит!

(Это Серый наврал, костольеты молотили вовсю, будто целый табун лошадей отстукивал по мостовой коваными копытами.)

– Э-э-э-э-э, брааат, даа у-у теебяаа ещёоо и реечь нарууушенааа, – пропел бородатый и плавно, будто в такт тягучей песне, покачал головой. – Ниичевооо нее поняатноо. А-а что-то это тыы такоой блеедныый? Нуу-кааа дай-кааа пуульс.

Торопиться ему, паразиту, похоже, было некуда. Он очень медленно взял Серого за руку и потом ужасно долго пялился на циферблат часов.

Серый не выдержал, тоже на часы посмотрел. Удивился. Врач был мало того что вялый, но еще и тупой. Никак не мог врубиться, что часы у него сломаны. Секундная стрелка ни хрена не двигалась. То есть двигалась, но еле-еле, от одного перескока до другого можно было до десяти досчитать.

Посмотрел Серый на урода, от которого сейчас зависела его судьба, и увидел, что у бородатого ползут вверх брови, поднимаясь всё выше и выше.

– Скоолькооо?! Теень-теерее-теень, – протянул он. – Чтоо заа… – И не договорил, стал подниматься со стула, неспешно так. – Нуу-каа, откииньсяаа, леежиии ии нее шеевелиись. Яаа сейчаас! Тыы толькоо деержиись, нее отруубайсяа!

И побежал к двери, но тоже как-то по-уродски. Поднимет ногу, подержит на весу, опустит. Вроде спешит человек, а сам еле ноги переставляет. Вот кого по-хорошему в дурдом бы отправить.

Короче, свалил бородатый. Наверно, чтоб Серого поскорей в психушку отправить.

Тут лоховаться было нельзя. Как только дверь за доктором закрылась, Серый вскочил с кровати и рванул к окну.

Ништяк, первый этаж.

Дернул раму. Она, видно, совсем старая была, ветхая – слетела с петель. И стекло посыпалось. Ну и хрен с ним!

Был Серый в трусах и больничной рубашке. По улице особо не пройдешься. А что делать?

Надел он казенные клеенчатые шлепанцы, чтоб об осколки не обрезаться. Подоконник накрыл одеялом.

Прыг-скок, и оказался снаружи. Вроде никто не видел.

Через больничный двор еле-еле полз грузовик.