Не стреляйте в рекламиста - Гольман Иосиф Абрамович - Страница 69

— Среднее. Сашкин портрет и описание его деяний.

— Понятно. Значит, с учетом возраста, — он любовно погладил серый лоснящийся бок офсетного пресса, — будем шлепать пять тысяч краскопрогонов в час. Два миллиона на пять тысяч, получаем…

— …четыреста рабочих часов. Чуть больше месяца работы, — подвел итог Береславский. — Отменяется.

— Жаль, — огорчился Филиппыч.

— Ничего, вы тоже пригодитесь, — утешил его Ефим. — В этот месяц всем будет тошно. Я найду, где напечатать. В принципе, я уже почти договорился с Озерным.

Он поехал в офис, где Сеня Тригубов подготовил новые эскизы. Эти понравились Ефиму гораздо больше. Семен использовал фотографии из многочисленных офисных альбомов, благо, с учетом увлечения шефа, недостатка в сюжетах у него не было. Выбирать старался снятые с нижних ракурсов, и не самые послед-ние, когда Толстый все же был похудее. Кроме того, при изготовлении электронного коллажа, он увеличил Сашкины габариты по сравнению с размерами изображений жены и детей.

Композиция была несложной. На первом плане — суровый толстяк, по-видимому, только что порешивший пучок бандитов. Рядом с ним — влюбленно смотрящие на него жена и дети. И на заднем плане, фоном — многочисленное столичное население, нуждающееся в защите бесстрашного Сашки.

— Отлично, юноша! — поощрил Ефим.

Семен, бывший на три года старше Береславского, только хмыкнул.

— Работая с тобой, научишься лепить всякую гадость, — сказал он.

— Во-первых, это невежливо, — заметил Ефим. — А во-вторых, это слизнуто. У Карлсона.

— Какого? — не понял Сеня.

— Который живет на крыше.

И поехал в расположенную сразу за кольцевой автодорогой (так дешевле аренда и меньше зарплаты) новую типографию, к Геннадию Озерному.

— Здорово, Озорной!

— Озерный, — поправил Геннадий. Он не любил, когда Ефим называл его Озорным, Речным, Морским или Источниковым.

— Ладно, хвастайся своей обновкой.

Строго говоря, Геннадий здесь хозяином не был. Хозяева были где-то «за бугром». Но он с гордостью повел Ефима в машинный зал.

Да, уж! Это не беоровская типография! В первой части на специальных платформах стояли высокоскоростные фотовыводные устройства. Их задачей было, получив файл с плакатом заказчика, разложить его на четыре основных цвета и вывести, соответственно, четыре фотоформы. С безумным разрешением и, что немаловажно, с высокой повторяемостью. Формы выходили последовательно, одна за другой, и даже на восьмой фотоформе каждая точка, засвеченная лазерным лучом, отклонялась от такой же на первой форме не более чем на пять микрон!

Далее стояли копировальная рама и проявочный процессор.

Полученная ранее фотоформа накладывалась на алюминиевую пластину (будущую печатную форму) с нанесенным на ее поверхность чувствительным слоем и засвечивалась мощной ультрафиолетовой лампой. В проявочном процессоре эта пластина проявлялась и промывалась, после чего готовую печатную форму натягивали на формный цилиндр офсетной машины.

Офсетная же машина, пятикрасочная, первого формата (восемь обычных «писчих» листов сразу), шлепала за один прогон полноцветный плакат, да еще и лаком покрывала!

— Какая у нее реальная скорость? — не скрывая зависти, поинтересовался Ефим.

— Как в паспорте: 18 000 оттисков в час!

— Блестяще! — восхитился Береславский. — Значит, если на одной форме можно положить четыре формата А3, то ты напечатаешь мне два миллиона оттисков меньше чем за сутки! А если я ограничусь миллионом, то вообще полторы смены.

— Чего это я должен печатать тебе миллион?

— Я тебе печатника на неделю обещал?

Это было полной правдой. Печатник Озерного запил, а второй оказался неопытным и уже наделал браку на тысячи долларов. Огромная машина при наличии «живых» заказов простаивала, и Озерный Христом-Богом умолил Ефима и Филиппыча откомандировать к нему хотя бы на неделю их опытного Сергея. Пока не найдутся кадры.

Они всегда выручали друг друга.

— Так что, друг мой, долг платежом красен. Или ты печатаешь мне два миллиона…

— Миллион, — согласился Озерный.

— Вот и славненько. Я пришлю Филиппыча с готовыми формами.

— Ты террорист, Береславский, — на прощание обиженно заявил Озерный.

— А кому сейчас легко? — вздохнул Ефим.

Похоже, этот бесконечный день заканчивался. Но прежде чем ехать к Наталье, Ефим решил навестить Лену и Атамана. Похоже, из-за своего путешествия в Феодосию он начал сильно отставать от жизни.

По дороге с «мобильника» позвонил своему другану-банкиру. Тот был человеком чрезвычайно веселым, эпикурейского склада. Потому, видимо, и не вышел в олигархи. Но был уж, конечно, побогаче беоровцев.

Именно он ссуживал деньги на их «Хейдельберг» под вполне приличные проценты. Сейчас ссуда была практически полностью возвращена.

— Да, — послышался в трубке веселый голос.

— Вовка, мне денег надо.

— Всем денег надо, — радостно заржал Ефимов собеседник.

— Мне надо много и срочно.

— Еще один «Хейдельберг» берешь? — спросил банкир.

— Нет. Продвигаю Сашку в полицмейстеры.

— А что с ним?

— Он в тюрьме.

— Как в тюрьме? Он же тихий!

— Ты что, газет не читаешь?

— Нет, — опять засмеялся банкир. — Только эротическую литературу. И то мне ее читают чтицы. Ты же знаешь, я умею только считать.

— Короче, Вовка. У меня куча дел. Дашь мне сорок тысяч?

— Рублей?

— Баксов! Обеспечение — наш «Хейдельберг».

— Не люблю я отдавать деньги, — вздохнул банкир. — Люблю получать.

Но Ефим уже понял, что избирательный фонд его кандидата возрос на 40 тысяч долларов.

Совесть его особо не мучила. В крайнем случае, продаст «Ауди», вернет долг Ольшанскому, а банкир получит «Хейдельберг». Кроме того, если он женится на Наташке, то его собственную двухкомнатную квартиру можно загнать. В конце концов, должны же быть какие-то удовольствия от потери свободы…

Тем более что его наследников, воспитанных мамами, к сожалению, более интересуют квартиры в Хайфе и Чикаго, чем в столице его Родины.

Береславский позвонил в квартиру по домофону. Ответил Атаман.

На этот раз Ефим был так вымотан, что даже есть не стал. Лена рассказала последние новости. Атаман помалкивал.

Ефим рассказал про свои с Ивлиевым подвиги. Лена тряслась от ужаса, а Атаман слушал с большим одобрением.

Потом он сделал знак Ефиму, что хочет пообщаться наедине.

— Говори при ней, — отмахнулся Береславский. Он не был готов из-за излишней секретности покинуть удобное, продавленное Сашкиным задом, кресло.

— Я «завалил» Психа, — спокойно объявил Атаман.

Лена вздрогнула. Она уже достаточно знала своего жильца, чтобы счесть его заявление черным юмором.

— Какого психа? — не понял Береславский.

— Натурального. Три года с ним «чалился» на Урале.

— За что?

— Он хотел убить ее. — Атаман протезом показал на Лену. — Получил отвертку под ребра.

Лена вся сжалась.

— Откуда ты знаешь?

Он рассказал все подробно и отдал фотографии Лены и детей, которые вытащил из бумажника убитого. Сомнения отпали. Эти же фото Ефим видел у Кунгуренко.

— Я уже хозяину звонил, — продолжил доклад Атаман.

— Какому?

— Который его послал.

— С чего ты решил? Тебе Псих сказал?

— Нет, он его не сдал. В записной книжке нашел телефон.

— А откуда ты знаешь, что это его хозяин?

— Псих очень его не любил. На букву "Т" записал: «Труп». Разве бывает такая фамилия? И трупов с телефонами не бывает. Вот я и решил. Попал точно.

— Ладно, Атаман. Дело сделано. Но тело могут найти, будут проблемы.

— Не найдут до весны.

— Почему?

— Сейчас он уже не завоняет. Похолодало.

— А если дворник зайдет?

— Туда лет пять никто не заходил. Только вот еще что…

— Что еще? — уже со страхом спросил Ефим.