Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 41

– Ты сам выбрал свою судьбу, – с необычайным спокойствием сказал Селевк, обнажая кривой меч. – Пусть теперь нас рассудят мойры, – и он зловеще покривил губы в небрежной ухмылке.

Гриф напал молниеносно. Он был отменным бойцом, мастером абордажных атак, сильным, как бык, и храбрым до безумия. Но в этот день грубая физическая сила столкнулась в смертельном поединке с юношеской ловкостью и железной волей, подкрепленными незаурядным фехтовальным мастерством.

Невозмутимый Селевк с изяществом отражал наскоки Грифа, потерявшего от гнева голову. Правда, несколько рубящих ударов сверху, заставили его побледнеть от боли в кисти руки, но, закусив губу до крови, чтобы сдержать невольный крик, Селевк закружил вокруг противника в вихревом танце, пытаясь достать того снизу. Решив, что Селевк испуган и уклоняется от схватки, Гриф оскалил крупные волчьи зубы в злобной усмешке и обрушился на него с еще большим напором.

Тем временем окружившие их пираты начали волноваться, словно море при первых порывах штормового ветра. Здесь были сторонники и Грифа и Селевка. Кое-кто, припомнив старые распри, уже недвусмысленно поглаживал рукояти мечей, выискивая в толпе своих обидчиков, как настоящих, так и мнимых – зрелище смертельного поединка подогревало кровь и хмелило головы. Вожди киликийцев, более сдержанные и умудренные жестоким житейским опытом, мысленно молили и своих и чужых богов, чтобы поединок закончился как можно быстрее. Их уже не волновало, кто победит. Главным было предотвратить неминуемое побоище среди своих, что случалось нередко, особенно при разделе добычи.

Словно услышав немую мольбу сотоварищей по пиратскому промыслу, Селевк неожиданно изменил тактику боя. Он принял высокую стойку и стал рубиться с Грифом, как одержимый, отвечая ударом на удар. Встретив такой нежданный отпор, Гриф, уже считавший свою победу в поединке лишь делом времени, взбеленился и на какое-то мгновение потерял бдительность. Взревев хриплым басом, он замахнулся мечом из-за плеча, чтобы покончить с противником одним мощным ударом. И в этот миг Селевк пригнулся, и, распластавшись в стремительном прыжке, вогнал меч едва не по самую рукоять в живот Грифа.

Пираты замерли. В неестественной тишине, воцарившейся на побережье, Гриф медленно опустился на колени и ткнулся лицом в песок. Селевк неторопливо снял шейный платок, вытер клинок и небрежным движением бросил меч в ножны.

– Я знаю и чту законы вольного братства, – обратился он к пиратам. – На тризну по Грифу даю две амфоры лучшего вина. Команда его судна получит мою долю добычи с последнего набега. Это плата за его жизнь. И вы знаете, что плата очень щедрая, – надменно вскинув голову, Селевк пошел на толпу, и она, расступаясь, приветствовала своего предводителя кличем пиратов-киликийцев.

Только команда миопарона, над которым начальствовал Гриф, молчала. Впрочем, сожалели о случившемся немногие. Остальные мысленно подсчитывали, сколько перепадет на их долю от щедрот Селевка – пай предводителя пиратов представлял собой и впрямь сумму весьма значительную. Затаился и келевст, заваривший эту кашу: он боялся гнева Селевка и вождей и, кроме своих небезосновательных страхов, прикидывал, какое место в судовой иерархии теперь предстоит ему занять, конечно, предварительно умаслив, кого следует…

Когда с трапезой было покончено, и благодушествующие пираты развалились в самых причудливых позах, неожиданно раздался крик дозорного с уступа на скальном мысе:

– Хей-я-я! Сигнал!

Селевк, задремавший после сытной еды, вскочил на ноги и с кошачьей ловкостью и взобрался на скалу. С ее вершины открывался великолепный вид на дремлющие Спорады в голубовато-серебристой вечерней оправе моря. На одном из соседних островков то загорался, то затухал трепещущий огонек сигнального костра.

Купцы, боявшиеся киликийских пиратов, пожалуй, больше мифической лернейской гидры, недоумевали, каким образом морские разбойники узнают о передвижениях торговых караванов и обычно нападают в самый неподходящий момент и с превосходящими силами. Все объяснялось просто: почти в любой более-менее значительной гавани у пиратов были соглядатаи, передающие добытые сведения при помощи сигнальных огней ночью и тщательно отполированными бронзовыми зеркалами, своего рода гелиографом, солнечным днем. На островах были расположены сигнальные посты, периодически сменяющиеся, и любая весть молниеносно преодолевала огромные расстояния, находя тех, кому она предназначалась, в самых укромных и отдаленных уголках южных морей.

Азбука световых сигналов была известна немногим, только избранным: вождям киликийцев и сигнальщикам. За разглашение ее наказание было однозначным и страшным: долгая, мучительная смерть провинившегося, его семьи и родственников.

Селевк, прочитав сообщение, в ликовании вскинул руки – добыча предполагалась знатная! Не дожидаясь, пока сигнальщик даст ответ, что сведения приняты, он спустился вниз и собрал вождей киликийцев на совет. А еще через некоторое время голос рога возвестил псам удачи, что охота началась.

Сборы прошли слаженно и быстро. Еще не на всех судах успели приковать гребцов к банкам, а стремительный «Алкион» уже рассекал ласковые воды Эгейского моря, нацелив форштевень на север. Гребцам по указанию Селевка выдали по дополнительной чаше вина, и они гребли изо всех сил. Келевст «Алкиона» от нечего делать пощелкивал кнутом по палубе, на всякий случай стараясь держаться подальше от Пилумна с Таруласом. Юный Савмак скрипел от натуги зубами, мысленно призывая на головы пиратов гнев скифских богов и желая им поражения в предстоящей битве.

Море шумело мягко, убаюкивающе, словно степной ковыль…

ГЛАВА 7

Командир римской триремы[229] в досаде стукнул кулаком по мачте и выругался: о, боги, надо же быть таким невезучим! С вечера ветер утих, растворился в черной теплыни южной ночи, и белые паруса торговых судов безнадежно обвисли, словно тряпье на веревке, вывешенное для просушки. Купеческие суда были беспалубными и не имели весел, потому что гребцы занимали бы слишком много полезной площади. Для этих неуклюжих лоханей ветер служил и кнутом и манной небесной, ибо от его милостей зачастую зависела жизнь и благосостояние хозяина.

Триремарх[230] с тревогой пересчитал огни сигнальных фонарей: шесть больших – это у медлительных торговых посудин, и два маленьких, но ярких – биремы конвоя. Все семь судов, в том числе и его трирема, держались кучно, но с таким расчетом, чтобы было пространство для любого маневра – не ровен час, нагрянут киликийские пираты, которых было немало в этих наполненных негой водах, и тогда придется уповать только на милость богов. Триремарх еще раз посетовал на свою судьбу – до ближайшей гавани оставалось всего ничего, но ведь не бросишь купцов, подрядивших его в качестве конвоя.

Он прошелся по палубе, где вповалку спали гребцы и воины охраны, разыскивая первого помощника, кибернета[231]. Тот, уже слегка навеселе, беседовал с кормчим. Между ними лежал полупустой бурдюк с вином, и, судя по их настроению, совсем скоро он должен был превратиться в плоскую, как лепешка, козью шкуру.

– Хлебни, – кибернет протянул триремарху полную чашу. – У этих богачей вино, словно божественный нектар. Еле выпросил. Обидно, понимаешь, – они нашего брата ни во что не ставят. Мы для них просто слуги, дешевые наемники. Испей, вино отменное.

– Выпросил, говоришь? – спросил насмешливо триремарх. – Ну-ну…

Он осушил чашу и закусил вяленым фиником. Кибернет, блудливо ухмыляясь, последовал его примеру. Кормчий, здоровенный детина с узловатыми, как корни старого дуба, ручищами, тоже не стал ждать приглашения, выпил чашу до дна одним могучим глотком и удовлетворенно крякнул.

– Поставь дополнительное охранение, – сухо приказал триремарх. – И на остальные суда пусть просигналят о том же. Если кто уснет на посту, подвешу за ноги на наклонной мачте.