Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 20

– Хочешь меня запугать? – гопломах неожиданно рассмеялся. – А ведь ты меня боишься, Авл Порций.

– Признаюсь честно – побаивался. Но теперь… – римлянин пренебрежительно пожал плечами. – В этом эргастуле ты уже мертвец, Рутилий. Впрочем… – Авл Порций понизил голос. – Если мы с тобой договоримся…

– А вот это и впрямь на тебя похоже. Я никогда не сомневался, что ты недоношенный выкидыш Эриды[139]. Какую новую гнусность затеваешь?

– Зачем грубишь? Можешь не поверить, но я пришел в эту зловонную дыру, чтобы вытащить тебя отсюда. Ты считаешь меня своим врагом – не имею возражений. Это твое личное дело. Но я зла на бывшего стратега Аристоника не держу. И, согласись, победил тебя я. Как сумел – на мечах, сам понимаешь, я тебе не соперник.

– Что тебе нужно?

– Вот так оно лучше… – римский агент приободрился. – Ты выйдешь отсюда. Сегодня. Прямо сейчас. Но дай слово, что исполнишь одно мое поручение. Я знаю, клятве ты верен, потому не сомневаюсь, что не обманешь.

– Какое поручение?

– Поклянись, Рутилий. Только тогда я скажу. Поклянись, и ты снова увидишь солнце, будешь свободен, как птица. Свобода стоит дорого, и это тебе хорошо известно. А я прошу всего лишь о незначительной услуге. Дай слово.

– Я тебе не верю. Сквозь твои медовые уста проглядывает змеиное жало.

– Рутилий, подумай. Повторяю – я тебе не враг. Так уж случилось, что наши пути пересеклись. Сражаясь против римских легионеров, ты просто заблуждался. Не обещаю тебе прощение Сената, но жизнь и свободу ты получишь. Мы ведь с тобой римляне. И помощь, оказанная тобой, будет во благо Рима. Цель не менее достойная, чем та, за которую ты сражался в Пергаме.

– Красно говоришь, Авл Порций. Не растрачивай понапрасну свой ораторский пыл. Он тебе пригодится в другом месте. И больше не упоминай Пергам. Ты все равно ничего не поймешь. По поводу твоего предложения… Любому человеку прежде всего нужна свобода. Все дело в том, какими дорогами ты к ней идешь. А вот тут мы с тобой и расходимся во мнениях. Потому я не хочу заниматься твоими грязными делишками, а что это так, готов побиться об заклад. Я достаточно хорошо знаю тебя, Авл Порций. Ты всегда мягко стелешь, да жестко спать приходится. Уходи.

– Это окончательное решение?

– Да, – твердо ответил Тарулас, глядя прямо в сузившиеся от гнева глаза римского агента.

– Пожалеешь… – зашипел Авл Порций, приблизив лицо вплотную к прутьям решетки. – Ты еще не знаешь, что тебя ждет. Внемли и содрогнись! Ты будешь закован в кандалы и отправлен в Рим, где тебя распнут, как паршивого раба. А затем положат твою голову на весы, и я… – Авл Порций торжествующе рассмеялся, будто зарычал, – слышишь, я! – узнаю точно, сколько она весит.

– Думаю, больше, чем твоя, – гопломах совершенно успокоился и стоял, скрестив руки на груди. – За мою голову ты получишь золотом, а вот за твою я бы не дал и медного асса[140]. Разве что мне когда-нибудь понадобится огородное пугало.

Авл Порций не ответил – захлебнувшись гневом, он круто повернулся и почти побежал по коридору темницы, мысленно изрыгая самые страшные проклятья.

Лишь на городской агоре возле фонтана он немного успокоился. «Строптивец негодный… – думал, наблюдая за радужными струйками. – Надо отдать должное, ты разгадал мои замыслы. Живым из Понта после этого я, конечно же, тебя бы не выпустил… Но мне так нужен был твой меч и верная рука. Один удар – и юный Митридат лег бы на погребальную колесницу. Чего проще для тебя, Рутилий. Отказаться от свободы, чтобы заживо гнить в эргастуле или быть распятым? Нет, я этого не понимаю…»

– Кто этот человек?

Робкий девичий голосок прервал размышления Таруласа. Он сел и дружески подмигнул испуганным глазам, смотревшим на него сквозь дыру в стене.

– Негодяй, по ком давно плачет петля.

– Он убьет тебя, – с тоской сказала Селино. – И я останусь здесь одна. И крысы…

– Не бойся, девочка. От судьбы еще никто не ушел.

Тарулас неожиданно встрепенулся: какая-то новая мысль пришла ему в голову.

– Послушай, Селино, – заговорил он шепотом, плотно прильнув к стене темницы. – Если выйдешь отсюда – а так будет, верь! – выполни одну мою просьбу.

– О, Тарулас, пусть твои слова услышит Великая Матерь! Клянусь всеми богами галатов, если меня выпустят, я исполню все, о чем бы ты ни попросил.

– Выпустят, не сомневайся. Провинность твоя ничтожна, а царица, – гопломах хмуро улыбнулся, – не захочет нести убытки, покупая новую рабыню. Такие, как ты, Селино, дорого стоят… Ты знаешь, где находится харчевня «Мелисса»?

– Приблизительно. Найду.

– Разыщешь хозяина харчевни, его кличут Сабазий, и попросишь, чтобы он свел тебя с Пилумном. Запомни хорошенько это имя – Пилумн. Расскажешь ему, где я нахожусь. Если ты кому-либо проговоришься, то погубишь и себя, и меня, и еще человек десять.

– Я скорее проглочу свой язык, чем сболтну лишнее. Верь мне, Тарулас…

Галатку выпустили из эргастула через двое суток – Тарулас оказался прав. Лаодика в услужение к себе ее пока не взяла, а отправила в назидание исполнять на кухне самую грязную и тяжелую работу – мыть полы и посуду. Впрочем, и этой немилости девушка была рада без памяти.

Спустя четыре дня, вечером, Селино отправилась на розыски «Мелиссы», упросив повара, чтобы он доверил ей закупки дешевого кислого вина для кухарок. Харчевня, как всегда, полнилась людьми. В этот вечер их было даже больше, чем обычно – ремесленники Синопы отмечали праздник Вулканалий[141].

Чужеземцу, впервые приехавшему в Понт, трудно было разобраться в обычаях и верованиях понтийцев. Невообразимое смешение племен и народов породило не менее невероятную смесь религий. Здесь поклонялись богам олимпийским и каппадокийским, фригийским и сирийским, божествам Персии, Египта, Фракии, Галлии, Иудеи – всех не перечесть.

Главенствующее положение в этом сонме божеств занимала богиня Ма, жрецы которой пользовались поддержкой понтийских царей и знати. Главный храм Ма-Эннио находился в Комане Понтийской, а верховный жрец богини имел право носить диадему и был вторым лицом в государстве после царя.

Римляне и италики[142], наводнившие Синопу в последние годы, тоже внесли свою лепту в многоликость религиозных верований, что весьма поощрялось коллегией понтификов[143] Рима. Поэтому, Вулканалии, как и другие праздники римского календаря, щедро оплачивали купцы и ростовщики-квириты, устраивая дармовые угощения для демоса. Пусть вино было прокисшим, а лепешки черствыми, и вместо мяса подавали кости, но нищим попрошайкам и полуразорившимся из-за тех же римлян ремесленникам и это казалось даром небес…

– Иди к нам, красотка! Выпей!

– Дай обнять тебя, п-птичка… М-му…

– Оставь ее в покое, пьяный сатир! Она моя, я плачу. Иди ко мне, девочка, я сегодня щедр…

Такими возгласами встретили в харчевне оробевшую Селино. Кто-то из гуляк схватил ее за руку, но она вырвалась и спряталась за спину старой гетеры, тощей галатки с плоской грудью и желтым, испитым лицом.

– Вы, курощупы! – прикрикнула гетера на пьянчужек. – Не про вас товар. Убери свои клешни, сын ослицы, не то тресну по башке кувшином! – голос у нее был хриплый, словно простуженный.

– Спасибо тебе… – пролепетала испуганная Селино.

– Еще чего… Не за что. Зачем пришла сюда? – опытным взглядом гетера окинула с ног до головы стройную девичью фигуру. – Если хочешь хорошо заработать, у меня есть на примете богатый господин. Тебе он заплатит, сколько попросишь. Но учти – отдашь мне четвертую часть. Ну, идем?

– Мне нужен Сабазий…

– А! – воскликнула гетера с непередаваемой смесью презрения и удивления в голосе. – Ты меня сразила наповал, милочка. Зачем тебе нужен этот скопец? Что он будет с тобой делать? – она расхохоталась и добавила такое, от чего Селино покраснела до ушей. – Да он скорее удавится, чем переплатит лишний обол.