Я шел с Ганнибалом - Бауман Ганс - Страница 24

На следующий день облачный покров начал рассеиваться. В течение часа он растаял в южной стороне, обнажив долины и равнины. На север от перевала облака еще держались, скрывая от нас ущелье. На юге мы видели всю страну до самой реки Пад[51]. Огромная река лежала вдали, как блестящая лента.

Ошеломленные наемники смотрели вниз, в долину. Даже едва тащившиеся раненые выпрямились. Ганнибал вскочил на обломок скалы, чтобы все его хорошо видели. Он долго смотрел на юг. Потом повернулся к солдатам.

— Там находится Рим! — закричал он, обращаясь к наемникам и вытянув руку в направлении Италии. — Мы стоим у дальних стен Рима! Скоро мы спустимся и встретим тех, кто нас ждет. Из-за предательства наша армия в горах уменьшилась, но на равнинах она снова вырастет и будет еще сильнее. Самое худшее позади. Внизу наши друзья, а за ними стоит враг, которого мы сметем в сражениях, и сражений этих будет меньше, чем пальцев на моей руке. И тогда никто не встанет на нашем пути, пока мы не постучимся в ворота Рима. Для вас, которые перебрались через горные стены, упирающиеся в небо, городская стена Рима уже не будет препятствием. Вы покорили Альпы, и Рим будет для вас наградой. Берите этот город! Я отдаю его вам! Посмотрите назад! Там смерть. Вы покорили ее; она не осмеливается вам больше показываться. А теперь посмотрите на юг! Там жизнь. Она ждет вас…

Ганнибал кончил. Мы слушали его, вытянув шеи. Он соскочил со скалы и подошел к раненому солдату, опиравшемуся на копье.

— Мы были вместе в аду, — сказал он громко, чтобы его услышали другие. — А теперь мы возьмем награду за то, что повыдергали зубы у дьявола.

Речь Ганнибала прогнала наши мрачные мысли. Мы лихорадочно ждали, когда можно будет спуститься вниз, — там, по другую сторону гор, наши друзья и наши враги. В последний раз зажглись на перевале костры. Были розданы последние запасы пищи, все старались угостить друг друга. Карталон стал угощать Силена.

— Теперь мы братья, — провозгласил он торжественно, — мы стали братьями в аду.

Лицо у Карталона горело. Когда он начал говорить со мной, я увидел, что он в лихорадке.

Перевал напоминал обширный стол для пиршеств, где происходило дикое празднество. Мы были пьяными без вина.

23

Пришла ночь, и лагерь затих. Становилось холоднее. Карталон закутал меня и себя в шкуру и два покрывала, и мы согревали друг друга.

— Слоны делают так же, — сказал Карталон.

От него шел жар. Мы лежали неподалеку от слонов.

— И для них самое трудное позади, — уверял он меня. — Для всех нас наступают лучшие дни.

Мы лежали и смотрели в ночь. Она была полна сияющих звезд. Вокруг нас сверкал лед, и в нем отражались звезды. Мороз пощипывал кожу лица. Но мне не было холодно. От Карталона шел жар, как от печки. В нем бушевала лихорадка. Он лежал так тихо, что я иногда слышал быстрые удары его сердца. Когда он что-нибудь говорил, над его лицом поднимался белый пар.

— Осталось сделать только два шага, — сказал он вдруг, — в Рим и назад в Карфаген, в мой город, в твой город, мой маленький карфагенянин! — Он повернулся ко мне и спросил, горячо дыша: — Чем был бы африканский берег без Карфагена? — Потом приподнялся и глянул в широкий темный просвет на юге, открывавшийся между горами. — Вот он, сияющий город! — прошептал он в большом волнении. — Видишь желтый берег и белокаменный корабль? Это Карфаген, хозяин всех западных морей. Он навечно встал на якоре у берегов Африки…

Я тоже оперся на локоть и взглянул туда… Но я увидел только ледяные пики и блестящие звезды.

Карталон все еще говорил. Я закрыл глаза и увидел белокаменный корабль под синим небом Африки. Я увидел гавани, о которых он говорил: внешнюю — для торговых кораблей и внутреннюю — для военных. В середине военно-морской гавани я увидел маленький островок с башней коменданта, и корабли, пристающие к берегу между нарядными колоннами.

— Где еще есть такие стены? — восторгался Карта-лон. — Внутри их есть место для трехсот слонов, для шести тысяч лошадей и двадцати тысяч наемников! Над стенами высоко вздымается Бирса[52] — холм, на котором основан Карфаген. На его вершине возвышается замок, а между гаванью и замком раскинулся город. Его крутые узкие улицы полны шума, грязи и толкотни. На базарах кипит жизнь, большие дома теснятся, отнимая друг у друга море и небо.

В бреду Карталон повел беседу с моряками в красных куртках, с торговцами и красильщиками, которые привезли на рынок товары: пурпурные, красно-коричневые и малиновые ткани… Куда бы Карталон ни шел, повсюду он встречал старых знакомых. Он хлопал по шее ослов, когда они возвращались от колодца Тысячи кувшинов — единственного колодца в городе… У каждого осла на спине привязаны высокие кувшины, до краев наполненные свежей водой… Ослов ведут мальчишки, которые с восьми лет начинают ходить за водой к колодцу.

И тут Карталон разозлился.

— Эти уличные мальчишки! — проворчал он сердито. — Видишь человека в короткой тунике с орнаментом из колосьев? За ним бегут мальчишки и кричат: «Маленькая крыса!» Это один из тех торговцев, которые заставляют рабов таскать на базар партии товара. Он будет очень богатым, потому что копит деньги. Его отец копил деньги, он сам низкий человек, и его сын будет одним из тех, которые спят на мешке с деньгами. У него будет загородный дом в Мегаре[53], среди садов и виноградников, между горами и морем, где родился Барка и где Ганнибал впервые увидел свет. Посмотри на деревья — они гнутся под тяжестью фруктов! Как тучны поля, простирающиеся до самой пустыни! И посмотри на каналы, вырытые между полями и пустыней, как между двумя врагами. Даже пустыня не смеет нападать на Карфаген! Всюду жизнь, а это именно то, что любит карфагенянин. Жизнь кипит и в крестьянских хижинах, где пахнет капустой и чесноком, и в ночлежных домах, где неимущие спят на земляном полу. Все они дружно справляют праздники, пекут пироги из муки, сыра, меда и яиц. Они любят сдобные пироги — богатые и бедные, молодые и старые. Стеклодувы и плотники, моряки и крестьяне, богатые купцы и нищие бродяги — все полны кипучей жизни и не хотят быть никем иным, кроме как карфагенянами! И только рабы проклинают жизнь, которая им больше не принадлежит. Такая судьба ждет и римлян! Мы будем громить их до тех пор, пока из каждого римлянина не сделаем раба. Но мы, — он притянул меня к себе, трясясь в лихорадке, — мы навеки заживем счастливо после всего этого… Карфаген, мы на пути к тебе! Лед не заморозит нас, потому что ты согреваешь нас, ты — белокаменный корабль, который никогда не потонет!

Он прижался к моему лицу своим грубым, горящим, покрытым шрамами лицом. Потом он взглянул на меня, и его глаза заблестели в темноте.

— Мы будем там счастливы — ты, Сур и я, — и там не будет ни льда, ни снега, ни римлян. А теперь давай спать, маленький карфагенянин. Завтра мы спустимся с гор и покончим с Римом!..

Его горячие руки отпустили меня. Он откинулся назад, измученный. Я поплотнее закутался в шкуру.

На следующее утро Карталон разбудил меня, когда небо еще серело. Его опять лихорадило, но он кpeпилcя. Все вылезали из-под покрывал, стряхивая снег; надо было готовиться к спуску. Небо нависло очень низко и касалось горных вершин. Шел снег, и было ясно, что снегопад еще долго не перестанет. Но никто уже не обращал на него внимания. Мы уже видели зеленые долины — они звали нас к себе, и мы были уверены, что в этот же день снег останется позади нас.

По приказу Ганнибала слонов поставили впереди колонны. Мы шли рядом со слонами, они охотно двинулись в путь, гонимые голодом. Никогда им еще не приходилось так голодать. Кожа на слоновьих боках обвисла, болталась. Все же слоны увереннее находили под снегом дорогу, нежели лошадь или даже человек. Мы без отдыха шагали по широкой, стремительно спускавшейся серпантином дороге, пока это было возможно. Но когда дорога стала круче, начали падать даже некоторые слоны. Под слоем вновь выпавшего снега лежал пласт прошлогоднего, который образовал ледяную корку. Под ногами людей и животных свежий снег превратился в месиво. Местами можно было продвигаться вперед только на четвереньках. К тому же мы потеряли видимость из-за вьюги. Но слонов не так-то легко было сбить с пути. Коварству гор они противопоставили свою ловкость. Когда дорога превращалась в крутой ледяной склон, они садились наземь и осторожно катились вниз, выставив, как тормоз, передние ноги. А острые копыта вьючных лошадей вонзались в предательскую поверхность и застревали в ней, как в клещах.