Ищите Солнце в глухую полночь - Бондаренко Борис Егорович - Страница 44

– Может, и мне дадите закурить? В честь грядущего Нового года, а?

– Ну, разве что в честь грядущего...

Шелестин с наслаждением закурил.

– Что-то вы сегодня добрый, доктор... Умасливаете, да?

Он засмеялся, но глаза его оставались серьезными.

– Вы бы сели, – сказал Минский.

– Да нет, зачем же... Все важные разговоры я предпочитаю вести стоя. А ведь разговор, кажется, будет важным, а?

«Догадывается! Хотя и вряд ли обо всем...»

– Да, конечно...

– Так что же вы молчите?

– В общем так... – негромко начал Минский. – После Нового года поезжайте куда-нибудь на юг. Если не достанете путевку у себя в университете, позвоните мне – попытаюсь помочь...

Минский замолчал; очень трудно было сказать ему это.

– Спасибо, доктор, – сказал Шелестин, не сводя с него глаз. – Но ведь не за этим же вы позвали меня?

– Конечно... Вы должны бросить факультет, Шелестин.

Шелестин улыбнулся.

– Но я об этом слышу не в первый раз. И четыре года назад мне говорили то же самое, однако...

– Вы не так меня поняли, – решительно прервал его Минский. – Вы должны уйти из университета и вообще прекратить учебу. Совсем, понимаете?

Улыбка медленно сходила с лица Шелестина. Минский отвернулся.

– Так... – тихо проговорил Шелестин низким, сразу изменившимся голосом. – Настолько плохи мои дела?

– Да... Послушайте, Шелестин, – Минский повернулся к нему, – давайте разбираться объективно... – «Господи, какая глупая фраза!..» – и досадливо поморщился.

– Что ж, давайте разбираться объективно...

– Ваши дела действительно плохи, но ведь никаких дел – ни хороших, ни плохих – вообще могло не быть... Вы должны были умереть еще там, в тайге, вы знаете это? Один бог ведает, почему вы остались живы. Вы должны были умереть здесь, но вопреки всем предсказаниям опять-таки остались живы. Откровенно говоря, я до сих пор не могу понять почему. Целый месяц вы путешествовали между жизнью и смертью, и не было ни одного дня, когда я с уверенностью мог бы сказать себе, что на следующее утро застану вас в живых. И все-таки вы остались живы. Что ж, лучшего и не придумаешь. Живите. Но не так, как раньше, иначе вы неминуемо погибнете... Вы слушаете меня?

– Да, – сказал он, не поднимая головы.

– Еще два-три обострения – и вам конец, – не сразу сказал Минский. – И мы ничем не можем вам помочь – слишком много потрясений обрушилось на ваш мозг. Но вы еще долго проживете. Лет тридцать-сорок я вам гарантирую, Шелестин. – Минский попытался улыбнуться. – Но бросайте физику, бросайте учебу и вашу работу. Уезжайте отсюда куда-нибудь в город поменьше, потише. Поступите на какую-нибудь спокойную работу – библиотекаря, например. Поменьше читайте и избегайте всего, что связано со значительным умственным напряжением. Вы понимаете меня?

– Да, конечно, доктор, – не сразу отозвался Шелестин. – Я отлично понимаю вас... Ведь все это очень просто. Маленький домик на окраине, сад, красивая жена, трое прелестных ребятишек... Утром традиционный кофе – не слишком крепкий, конечно, ведь мне нужно беречься, неизменная газета – а что новенького на четвертой странице? Дважды в неделю кино, в субботу танцы – смотрите, вот идет муж красивой жены, и где она только откопала такого? И целых тридцать, а то и сорок лет жизни впереди... Какая идиллия, доктор, не правда ли?

– Но что же делать...

Шелестин низко опустил голову и задумался.

Во дворе круглый как шарик малыш пытался взобраться с санками на гору. Ему удалось продвинуться только на два шага, он шлепнулся, заплакал, размазывая слезы по лицу, потом снова полез на горку. «Взберется или нет?» – подумал Минский.

Взобрался.

– Почему вы молчите?

– Я думаю, доктор, я думаю... – медленно проговорил Шелестин. – А сколько лет я проживу, если, допустим, все же не брошу ни работу, ни учебу, и что из всего этого выйдет?

– Что вы надумали?

– Пока ничего. Просто интересуюсь. Ведь это же очень интересно... Так все-таки сколько?

– Не знаю. Все зависит от того, насколько интенсивно вы стали бы убивать себя... Может быть, только год, а может быть, и десять лет...

– Может быть, и больше?

Он был удивительно спокоен, и это спокойствие сбивало Минского с толку. Он все еще не мог понять, чего Шелестин хочет.

– Да нет, не думаю...

– А чем это кончится?

– По всей вероятности, кровоизлиянием в мозг и немедленной смертью.

Шелестин улыбнулся.

Минский с изумлением взглянул на него.

– Но ведь это в худшем случае, доктор.

– Нет, Шелестин, – решительно сказал Минский, – это в лучшем случае. В худшем случае вы сойдете с ума от боли и еще два-три месяца протянете на наркотиках. Ведь вы, наверно, и сами видели таких больных...

– Да, видел... – Шелестин опустил глаза и сказал: – Значит, в среднем пять с половиной лет...

– Бросьте шутить, Шелестин.

– А я не шучу, доктор, – он поднял на него глаза, и только тут Минский все понял. – Я серьезен, насколько вообще можно быть серьезным. Итак, пять или шесть лет – это реально? При том, конечно, условии, что я буду достаточно осторожным?

– Слушайте...

– Пожалуйста, не перебивайте меня. Я спрашиваю – это реально?

– Да.

Шелестин немного помолчал и сказал:

– Дайте мне выписку из истории болезни.

– Зачем она вам сейчас?

– Дайте, – повторил он.

Минский протянул ему листок и сел. Только сейчас он почувствовал, насколько устал. Что-то странное происходило в этой комнате...

Шелестин внимательно прочел выписку, повторил вслух последнюю фразу: «По состоянию здоровья учебу продолжать не может...» – и, разорвав листок, развел руками.

– Извините, доктор, но это не годится. Надо будет написать еще раз. И не забудьте изменить последнюю фразу. Уберите слово «не» – и только.

– Это невозможно.

– Вы сделаете это, доктор.

– Нет.

– Почему?

– Но вы же понимаете...

– Да, – прервал его Шелестин, – понимаю. Именно поэтому я и прошу вас.

– Я не могу этого сделать.

Шелестин смотрел прямо на него пристальным, немигающим взглядом и тихо говорил:

– Не думайте, что ваша новость застала меня врасплох... Я и без того подозревал, что мои дела неважны. Правда, я не знал, что они настолько плохи, но и этот вариант я тоже учел. И я все это уже обдумал, доктор. И еще раз прошу вас – дайте мне другую выписку.

– Нет, – так же тихо ответил Минский.

Шелестин помолчал и неожиданно спросил:

– Сколько вам лет?

– Сорок два...

– Вам еще только сорок два года... За плечами у вас большая жизнь, наверняка интересная и богатая. Вы многое успели сделать, а сделаете, может быть, еще больше. Впереди у вас еще так много лет – ведь вам только сорок два... А мне уже двадцать три, доктор, и мне очень хочется жить... Не надо принимать это как парадокс. Забудьте на минуту о том, что вы врач, и попытайтесь понять меня. То, что предлагаете вы, невозможно. Поймите же, что жить иначе, чем я жил все эти годы... Жить без любимой работы, отказаться от всего, что так дорого для меня, от того, в чем я вижу смысл своего существования... Примириться с тем, что тебя выкинули за борт, и тихо сидеть где-то в уголке, зная, что ничего не можешь сделать для того, чтобы изменить эту землю, на которой живешь и любишь... Жить в мелочных заботах о завтрашнем куске хлеба... Я не библиотекарь, доктор, я физик... Это всего лишь одна из многих тысяч дорог, по которым шагают люди, но это моя дорога. Одна из тех опасных и трудных дорог, по которой дано пройти не каждому, – вы это знаете. Но ведь я еще могу идти и, значит, должен идти. Так должно быть, доктор. Свернуть с моего пути уже невозможно, и я не могу и не хочу делать этого... И не старайтесь силой заставить меня бросить физику. Еще раз прошу – поймите меня. Я говорю вещи довольно простые и понятные. Вы же знаете – жизнь иногда не подчиняется правилам арифметики и дважды два не всегда получается четыре. Вы обещаете мне тридцать лет жизни. Но ведь это не моя жизнь, это чья-то чужая жизнь. Моя жизнь – это моя работа, мои ошибки, мои неудачи, мои поиски. Это те пять или шесть лет, которые мне удастся отвоевать у болезни и смерти. Наверно, пять лет очень немного по сравнению с теми годами, которые отпущены на жизнь человеческую. Но этого много, очень много, если знать, что у тебя нет ничего, кроме этих пяти лет. Я сумею сделать хотя бы часть задуманного. И согласитесь, доктор, что это именно тот случай странной жизненной арифметики, когда пять неизмеримо больше тридцати. Вы меня поняли, доктор, благодарю вас...