Ищите Солнце в глухую полночь - Бондаренко Борис Егорович - Страница 27

Я опять вернулся к своей работе и решил во что бы то ни стало довести ее до конца. Я хорошо запомнил чье-то ядовитое высказывание о «специалистах» и «философах»: «специалист» пытается узнать все большее о все меньшем до тех пор, пока не будет знать все ни о чем; «философ» пытается узнать все меньшее о все большем до тех пор, пока не будет знать ничего обо всем. Я не хотел быть ни «специалистом», ни «философом», я хотел быть физиком.

А результатов пока никаких.

Несколько раз мне казалось, что я почти у цели, что не хватает только одного какого-то кирпичика, чтобы получилось нечто законченное, и казалось, еще усилие, и этот кирпичик будет найден.

Но такого кирпичика не находилось.

Обнаруживался какой-нибудь антикирпичик, и после такой находки мое сооружение, казавшееся только чуть недостроенным, мгновенно разваливалось.

Последним таким антикирпичиком был тэта-резонансный эффект.

Открытие оказалось неожиданным и действительно случайным; и все-таки – приходилось признаваться – эта работа, на которую я затратил всего месяц, по своим результатам была значительнее всего, что я сделал за предыдущие четыре года. Сейчас еще трудно было судить, к каким последствиям приведет мое открытие, – мне удалось установить только самые общие закономерности; да еще ясно было, что этот эффект ставит крест на очередной моей попытке создать устойчивую систему высокоточных усилителей.

Приходилось начинать с того же, что и четыре года назад, – с нуля.

Я сохранил все записи, относящиеся к машине, и теперь привез их с собой в Уфу. Внушительная пачка бумаг – несколько сотен листов и две большие общие тетради. Я стал прикидывать – что же действительно ценного в этих сотнях страниц? Наверно, подумал я, если выкинуть лишнее и переписать подряд то немногое, что действительно можно назвать ценным, все заняло бы не больше двух страниц. Даже меньше – полторы.

А остальное?

Чего я достиг за эти годы? Знаний? Пожалуй, я действительно немало узнал. И научился работать – этого тоже у меня не отнимешь. Я особенно хорошо почувствовал, что это так, когда взялся за исследование тэта-резонансного эффекта. Хорошая работа, сложная и тонкая, и мне почти все удавалось в ней. Я уже не терялся перед многообразием продолжений и интуитивно отбрасывал те, которые могли завести меня в тупик. И уже не подвергал сомнению каждую строчку своих выкладок и иногда даже позволял себе роскошь не доводить их до конца – настолько был уверен в своей правоте. И ни разу не ошибся.

До самого конца я надеялся, что эффект не связан непосредственно с неустойчивостью моей системы и можно будет продолжать работу дальше. И только когда убедился, что это не так, понял, насколько я устал и как много все это значило для меня!

А это значило, что все придется начинать сначала.

В который раз?

Нетрудно было убедить себя в том, что все идет нормально и естественно, что таков характер исследовательской работы и что надо работать, работать, работать...

Все это было верно, и все-таки я не мог смириться с теми ничтожными результатами, которые были получены за прошедшие четыре года...

И все же несмотря на все невеселые размышления, те дни в Уфе запомнились как самые счастливые в моей жизни.

Я любил...

Мы вставали поздним утром, и Маша садилась за учебники, а я уезжал в библиотеку и там работал над статьей и занимался гравиметрией.

Домой я возвращался часов в пять, и мы сразу же уходили. Чаще всего мы шли на реку, брали у бакенщика лодку и переправлялись на другой берег, где росла высокая трава, было много цветов и совсем не было людей.

Трава была такая высокая, что, когда мы ложились в нее, она смыкалась над нами и видно было только маленький кусочек высокого неба да медленные облака в нем.

Поздно вечером мы переправлялись через реку обратно. Маша сидела на корме с венком на голове, и в руках у нее тоже были цветы, и река быстро неслась мимо, и только слышны были всплески весел и удары капель о воду, когда я вынимал весла из воды. Потом мы шли через лес, темный и тихий, и по неосвещенным улицам, мимо палисадников, от которых пахло отцветающей сиренью и влажной землей.

Дорога была мягкая, пыльная, и прежде чем подняться к себе в комнату, мы шли к колодцу и смывали пыль холодной водой, от которой возникало ощущение чистоты и свежести. Мы на цыпочках проходили в свою комнату, и всегда оказывалось, что уже давно ночь, и мы раздевались в темноте и ложились спать, оставляли окно открытым – стояли очень теплые и тихие ночи...

Потом пришла последняя ночь...

Мы совсем не спали. Маша лежала рядом со мной и вдруг начинала быстро целовать меня. Я говорил ей: «Не надо плакать, Машенька...»

– Я не плачу, – отвечала она, но я видел, как слезы катятся по ее лицу. – Я боюсь чего-то... Все эти дни я каждую минуту помнила, что ты должен уехать. И вот ничего не осталось – ни одного дня!..

Под окном чуть слышно шелестела старая липа, и были видны черное небо и очень крупные звезды. Потом небо стало синим и бледным. А когда я подошел к окну, чтобы покурить, то увидел, что взошло солнце, – по двору легли длинные густые тени...

День этот был солнечный и жаркий, и я шел по рыжему полю аэродрома и говорил себе, что не надо оглядываться, и оглянулся, и увидел Машу – она стояла, вцепившись руками в перила ограждения, и смотрела на меня, а рядом с ней стояли люди и что-то кричали и махали платками...

В Москву я прилетел вечером, зашел к себе, поставил чемодан и сразу отправился к Олегу. Он сидел в майке и трусах – было душно – и курил, и пепельница, стоявшая рядом с ним, была полна окурков. Лицо Олега казалось усталым и озабоченным.

– Привет, – сказал я, пожимая ему руку. – Как дела?

– Нормально.

– Сдаешься?

– Да.

– И как?

– Нормально.

Он улыбнулся.

Мы еще немного поговорили, а потом он проводил меня, и мы попрощались у подъезда.

– Ну, Олежка, до осени, – сказал я.

– Угу, – сказал он и улыбнулся.

На следующий день я поехал к Серебряникову. Он был оживлен и хмыкнул что-то игривое по поводу моего истощенного вида, но, когда я спросил его о делах, огорченно махнул рукой:

– Плохо, Шелест. Много всяких мелких пакостей... Ну, это уже моя забота! Твои планы пока без изменений. Летите вдвоем – я тут еще одного парня нашел. Маршрут тот же – Сыктывкар, Троицк-Печорск, Приуральский. Обкатаешь пока моторы, а через неделю и я со всей бандой нагряну. Один мотор я уже отправил в аэропорт, а второй сейчас с собой прихватим. Напарник твой туда же подъедет.

В Шереметьеве мы сдали багаж. Оставалось еще больше часа до отправления самолета, и мы пошли пить пиво.

– Слушай, – спросил я, – а что это за тип, который со мной летит?

– Увидишь, – уклончиво ответил он.

И тут я увидел, что между столиками идет Олег. Он был в лыжных брюках и штормовке. Он подошел к нам, небрежно бросил: «Привет!» Потом сел, потрогал бутылку с пивом и спросил: «Холодное?» Не дожидаясь ответа, он взял мой стакан, налил пива и выпил.

– Однако, – сказал я и посмотрел на Сергея.

Тот рассмеялся.

– Что ты так смотришь? Это и есть тот тип, с которым ты летишь.