Коммодор Хорнблауэр - Форестер Сесил Скотт - Страница 4

— Ты хотел бы снова выйти в море, Браун? — спросил Хорнблауэр. Сам факт того, что он позволил себе задать этот, в общем-то, ненужный вопрос, показывал, насколько возбуждение вывело его из привычно замкнутого состояния.

— Я не против, сэр, — коротко ответил Браун.

Хорнблауэру оставалось только гадать, что на самом деле у Брауна на уме: то ли его сдержанность — всего лишь свойственный англичанам способ скрывать свои, даже положительные, эмоции, то ли он попросту хочет подстроиться под настроение своего хозяина.

Дождевые капли с мокрых волос Хорнблауэра начали стекать по шее за воротник. Конечно же, нужно было захватить зюйдвестку. Он поплотнее уселся на мягком сидении и оперся обеими руками на эфес шпаги — шпаги, стоимостью в сто гиней, поднесенной ему Патриотическим Фондом. Поставленная вертикально, шпага приподняла полу тяжелого, набухшего от дождя плаща и струйки воды, одна за другой, скользнули прямо на треуголку, лежащую на коленях Хонблауэра и дальше — под одежду, заставив его поежиться. После такого душа он почувствовал себя насквозь промокшим, что было и неприятно, и неудобно, но — тут снова выглянуло спасительное солнце. Дождевые капли, повисшие на траве и кустах ежевики засияли, как бриллианты; от лошадей поднимался пар; жаворонки запели свои песни высоко-высоко в небе. Хорнблауэр распахнул плащ и вытер мокрые волосы и шею носовым платком. Браун пустил лошадей шагом по гребню холма, чтобы дать им отдохнуть перед крутым спуском.

— Лондон, сэр, — наконец сказал он.

Действительно, они въезжали в Лондон. Дождь очистил воздух столицы от дыма и пыли, так что сияющие в солнечных лучах позолоченный крест и колокола собора Св. Павла было видно издали. Стройные шпили церквей, над которыми нависал купол собора, неестественно четко выступали на фоне неба. Было отчетливо видно каждая крыша. Браун щелкнул языком и лошади опять перешли на рысь, увлекая за собой грохочущий экипаж по крутому спуску к Уэндсворту и Хорнблауэр вновь извлек часы из кармана. Было около двух — самое время заняться делами. Несмотря на то, что его рубашка промокла насквозь даже под плащом и мундиром, сейчас день казался гораздо более удачным, чем утром, когда он сидел в своей ванной.

Браун остановил лошадей неподалеку от Адмиралтейства. Сразу же, откуда не возьмись, появился уличный мальчишка в лохмотьях; он придержал колесо, чтобы Хорнблауэр, выбираясь из экипажа, не запачкал свой плащ и мундир.

— У «Золотого Креста», Браун — сказал Хорнблауэр, роясь в карманах в поисках медяка для мальчишки.

— Есть, сэр — откликнулся Браун, разворачивая лошадей.

Хорнблауэр со всей тщательностью надел треуголку, одернул мундир и поправил пряжку на перевязи. В Смолбридж-хаус он был сэром Горацио Хорнблауэром, хозяином дома, владельцем поместья, непререкаемым авторитетом и полновластным владыкой, а сейчас он вновь превратился всего лишь в капитана Хорнблауэра, прибывшего по вызову лордов Адмиралтейства. Но адмирал Льюис был сама сердечность. Хорнблауэру пришлось ждать в приемной не более трех минут — не более, чем необходимо, дабы посетитель ощутил всю значимость момента — и адмирал пожал ему руку с особым чувством; Льюис не только вызвал звонком клерка, который забрал у Хорнблауэра мокрый плащ, но и собственными руками придвинул стул поближе к бушующему пламени камина; этот огонь адмирал поддерживал в своем лондонском кабинете постоянно, зимой и летом — с тех пор, как вернулся из Ост-Индии.

— Надеюсь, леди Барбара чувствует себя хорошо? — спросил он.

— Превосходно, благодарю вас, сэр, — ответил Хорнблауэр.

— А мастер Хорнблауэр?

— Также очень хорошо, сэр.

Хорнблауэр, наконец, преодолел свою стеснительность. Он удобно откинулся на стуле и с удовольствием подставил тело потокам тепла, исходящим от камина. На стене висел новый портрет — Коллингвуда, заменивший прежний — лорда Бэрнхэрна. Хорнблауэру было приятно отметить, что красная лента и звезда на портрете — точно такие же, как на его собственной груди.

— И вы расстались с покоем и уютом своего семейного очага сразу же, как только получили наше письмо?

— Конечно, сэр.

Хорнблауэр понимал, что, возможно, ему не стоило вести себя столь естественно; возможно, было бы лучше притвориться человеком, не особо рвущимся к исполнению профессионального долга или сделать вид, что он готов пожертвовать своими личными интересами ради интересов страны, но… он ни за что не стал бы этого сделать. Он был слишком доволен повышением, слишком заинтересован миссией, выполнение которой Адмиралтейство собиралось возложить на него. Твердые глаза Льюиса настойчиво изучали его, но Хорнблауэр встретил их взгляд спокойно.

— Каковы ваши планы в отношении меня, сэр? — спросил он, не ожидая, пока Льюис сделает первый шаг к прояснению ситуации.

— Балтика — ответил адмирал.

Итак, все становилось ясным. Всего одно слово положило конец всей первой половине этого дня, наполненной догадками и размышлениями, опутанной паутиной различных вариантов. Это могла быть любая точка мира — Ява или Ямайка, мыс Горн или мыс Доброй Надежды, Индийский океан или Средиземное море — где угодно на морских просторах, над которыми развевался английский флаг. И это будет Балтийское море; Хорнблауэр лихорадочно перебирал в уме все, что ему было известно об этом районе. Ему не приходилось плавать в северных морях с тех пор, как он был младшим лейтенантом.

— Эскадрой на Балтике командует адмирал Китс, не так ли, сэр?

— В настоящий момент — да. Но Сомарес должен сменить его в ближайшее время. Впрочем, его приказы предоставят вам самую широкую свободу действий.

Странно было слышать подобные речи. Они намекали на возможность разделения командования, что было порочно по своей сути. Лучше один плохой главнокомандующий, чем два хороших. Говорить подчиненному, что его начальству приказано предоставить ему широкую свободу действий — опасно, если только этот подчиненный не пользуется неограниченным доверием и не обладает абсолютно здравым смыслом. Хорнблауэр судорожно сглотнул — на мгновение он совсем забыл, что как раз и является тем самым подчиненным, о котором размышляет; возможно, что Адмиралтейство полагает, что его «абсолютно здравый смысл» вполне заслуживает этого самого «неограниченного доверия».

Льюис внимательно смотрел на него.

— Не желаете ли узнать состав вашей эскадры? — наконец спросил он.

— О, да, конечно, — ответил Хорнблауэр, хотя на самом деле не предавал этому особого значения. Сам факт, что ему доверено командование значительно важнее того, чем именно он будет командовать.

— Вы получите «Несравненного», семидесятичетырехпушечный линейный корабль, — сказал Люис. — Это даст вам достаточную силу, если понадобится ее применить. Для всего остального у вас будет вся мелочь, которую мы смогли для вас наскрести — шлюпы «Лотос» и «Ворон», два бомбардирских судна — «Мотылек» и «Гарви» и тендер «Клэм». Пока это все, но, может быть, к моменту вашего отплытия мы подготовим еще что-нибудь. Хотелось бы, чтобы вы, при необходимости, были готовы к операциям на берегу. Случаев для этого, думаю, будет предостаточно.

— Думаю, что да, сэр, — согласился Хорнблауэр.

— Не знаю, придется ли вам сражаться вместе с русскими или против них, — продолжал Льюис. — То же самое могу сказать насчет шведов. Бог знает, какая каша там сейчас заваривается. Но Его Высоконосие расскажет вам все об этом подробнее.

Очевидно, в глазах Хорнблауэра отразилось удивление, ибо адмирал счел возможным пояснить:

— Ваш глубокоуважаемый шурин, достопочтенный маркиз Уэлсли, рыцарь Ордена Бани, Государственный секретарь Его Величества по Иностранным делам. Для краткости мы зовем его «Ваше Высоконосие». Мы пройдем к нему через пару минут. Но осталось решить еще один важный вопрос: кого бы вы хотели капитаном на «Несравненный»?

Хорнблауэр снова сглотнул. Это действительно было доверие — причем действительно очень высокого уровня. Ему уже приходилось производить волонтеров и старшин в мичманы и назначать помощников корабельного врача; однажды пастор весьма сомнительной репутации настойчиво добивался у него должности корабельного капеллана, но рекомендовать к назначению командира семидесятичетырехпушечного линейного корабля — это было несравненно более значимой привилегией, нежели все остальные. Сто двадцать капитанов, стажем моложе Хорнблауэра, заслуженных моряков, от рассказов о подвигах которых захватывало дух у моряков во всех четырех океанах, заслужили капитанские эполеты своей кровью, смелостью и бесстрашием. По крайне мере, половина из них, если не больше, отдали бы полжизни за право командовать семидесятичетырехпушечным линейным кораблем. Хорнблауэр вспомнил собственную радость и воодушевление — это было всего лишь два года назад — при вести, что он назначен командовать «Сатерлендом». Капитаны на половинном жаловании, капитаны на береговых должностях — все они готовы землю грызть, лишь бы получить корабль, тем более — линейный. И в его, Хорнблауэра, власти изменить карьеру, а может быть и всю жизнь, любого из этих капитанов. Но он уже принял свое решение. Возможно, есть более блестящие капитаны и даже — более умные, но он хочет только одного.