Пещера Лейхтвейса. Том третий - Редер В. - Страница 103

Но не одни краснокожие, обезумевшие от страха, под влиянием звериного эгоизма, поступают так жестоко. Во время крушения «Бургундии» матросы также без всяких рассуждений отнимали у пассажиров спасательные лодки. Такие моряки, конечно, внушают глубокое презрение. Они получают деньги за то, что рискуют своей жизнью: и с их ремеслом сопряжена обязанность бороться с бурей и непогодой, заботиться о безопасности доверившихся им пассажиров, и в случае несчастья первым делом спасать их, не привыкших справляться с бурной стихией.

С какой отрадой вспоминаем мы поведение французских матросов во время крушения «Бургундии» и каким чистым и светлым рисуется нам образ незабвенного, благородного Гессели, капитана немецкого судна «Эльба». Он сделал для пассажиров своего корабля все, что только было в его власти. Он не покинул утопающего судна и, стоя на капитанской рубке, вместе с ним погрузился в глубину бушующего моря. Живой пример героизма и верности долгу. Мы позволили себе это маленькое отступление для того, чтобы подготовить читателя ко всем ужасам, жестокостям и зверствам, происходившим на «Колумбусе».

Экипаж «Колумбуса» состоял из самого отчаянного сброда. Честный, порядочный человек никогда не захотел бы попасть на судно, несущее на себе проданных людей. Экипаж «Колумбуса» был набран в Нью-Йорке из всякого сброда, из пьяниц и игроков. Эти негодяи едва узнали, что судно наскочило на риф, как тотчас же, охваченные ужасом, с криком и ревом бросились к спасательным ботам. Но Батьяни, как он ни был гадок, все же с мужественной решительностью остановил молодцев. Быстро выхватил он два пистолета из карманов своего плаща и с угрозой направил их на матросов.

— Первый, кто осмелится без моего позволения дотронуться до лодок, будет застрелен немедленно, без всякой пощады. Это так же верно, как то, что я капитан «Колумбуса».

Угроза подействовала. Матросы собрались в кучку посредине корабля, злобно посматривая на капитана.

— Что же, мы должны быть утоплены, как крысы? — орал рослый рыжий ирландец. — Разве капитан не видит, что «Колумбус» при последнем издыхании? Мы наскочили на камень, и судно получило пробоину. Дай Бог, чтобы св. Патриций помог мне выбраться здоровым и невредимым из этой беды.

— Лоцман! — крикнул Батьяни. — Где лоцман?

Матиас Лоренсен вышел из рулевой рубки, спокойный, но смертельно бледный. Сын его следовал за ним, и пока они шли к капитанской рубке, к ним присоединился и Лейхтвейс, находивший, что настала минута, когда он должен взять под свою защиту старика.

— Подлый негодяй! — накинулся Батьяни на лоцмана, едва тот успел подняться до половины лесенки, ведущей на капитанскую вышку. — Что ты наделал, мерзавец? Ты потопил судно? У тебя на совести несколько сот человеческих жизней!

— Что касается до негодяя — об этом мы поговорим впоследствии, — ответил Матиас Лоренсен с замечательным самообладанием. — На ваш же упрек я отвечу коротко и ясно: вы сами виноваты в том, что случилось.

— Я виноват? Негодяй! Вы осмеливаетесь сказать мне это? Кто же лоцман на корабле — вы или я? Кто обязался провести судно до Гельголанда — вы или я? Кто держал руль — вы или я?

— А кто приказал убрать фок-мачту? — крикнул взбешенный старик, не будучи в силах больше сдерживаться. — Вы или я, господин капитан? Кто виноват, что буря била нас в борт и натолкнула на проклятый камень? Вы или я?

Батьяни прикусил губу, взглянув на лоцмана свирепыми, налитыми кровью глазами.

— Так вы думаете, что мы сели на камень?

— Так же верно, господин, как то, что теперь нас может спасти только один Господь.

— Этот риф был известен вам?

— Как мой собственный карман. Это Акулова подводная скала, находящаяся вблизи Гельголанда, риф острый, как рыбья кость.

— Вы говорите: вблизи Гельголанда? В таком случае на острове увидят и услышат наши сигналы?

— Их услышат и, может быть, увидят.

— И к нам придут на помощь?

— В этом я менее уверен, — ответил лоцман с насмешливой ноткой в голосе, — в такую бурю гельголандцы едва ли станут рисковать своей жизнью.

— Все-таки нужно попробовать, — проговорил Батьяни и приказал рулевому, который также стоял на капитанском мостике, сойти вниз и измерить высоту воды, чтобы убедиться, нельзя ли еще забить пробоину и выкачать воду, или следует считать «Колумбус» погибшим окончательно.

В то же время он приказал помощнику зажечь сигнальные огни и дать выстрел из сигнальной пушки… Все было немедленно исполнено, и через несколько минут громовые выстрелы сигнальной пушки понеслись по бушующему морю, и огненные ракеты взвились к небу, извещая гельголандцев об опасности, угрожающей судну. Рулевой тоже скоро исполнил данное ему поручение. С бледным как мел лицом он доложил, что вода поднялась до шести футов. Вода врывалась со страшной стремительностью, и судно могло каждую минуту лечь на правый борт. Рулевой имел неосторожность сообщить свой доклад громким, взволнованным голосом, так что матросы, столпившиеся у капитанской рубки, не пропустили ни одного слова.

— К лодкам… к лодкам… — ревели они, — капитан, мы хотим спастись, мы бросаем судно!

Батьяни, убедившись, что не может спасти ни корабля, ни его драгоценного груза, решил позаботиться о своем собственном спасении.

— Ну, так и быть, ребята, спускайте лодки; постарайтесь добраться до Гельголанда; надеюсь, нам это удастся.

Матросы крикнули громкое «ура!» и повернулись, чтобы броситься к лодкам, но в это мгновение раздался над их головами громовой голос:

— Стойте! Никто не смеет тронуться с места. Никто не смеет подойти к лодкам.

Человек, крикнувший эти слова, стоял на капитанском мостике рядом с Батьяни. Это был Генрих Антон Лейхтвейс. Чтобы подкрепить свои слова, он направил пистолет на кучку присмиревших матросов.

— Капитан, — обратился он несколько странным, но сдержанным голосом к Батьяни, который невольно отступил на шаг назад, потому что голос, только что кричавший на матросов, показался ему знакомым, — капитан, ответьте мне на один вопрос, который я должен задать вам: как должен поступить честный благородный капитан, когда он видит, что судно его погибает? О ком должен он прежде всего подумать, не только как честный моряк, но даже просто как человек?

Батьяни насмешливо расхохотался.

— С ума вы сошли, господин гельголандец? Что это вам вздумалось устраивать мне экзамен в такую минуту? Убирайтесь к черту! Вот вам мой ответ.

— Ну, так я сам отвечу на свой вопрос, — воскликнул Лейхтвейс. — Всякий добропорядочный капитан при крушении судна думает сперва не о себе и своем экипаже, а о пассажирах, находящихся на корабле. Он отвечает за их жизнь, за их безопасность, о них он должен заботиться и им он обязан предоставить спасательные лодки, если он только не презренный плут и негодяй.

— Ба, о каких пассажирах вы говорите? — возразил Батьяни. — Что же касается вас и ваших земляков, то вы можете вместе с нами уйти на спасательных ботах… Мне и в голову не приходило оставить вас здесь, на утопающем корабле… а то…

— Разве у вас нет других пассажиров на «Колумбусе», капитан? — спросил Лейхтвейс, твердо напирая на каждое слово.

Цыган вздрогнул. У него ноги подкосились; он заподозрил, что этот вопрос сделан неспроста.

— Другие пассажиры? — пробормотал он нетвердым голосом. — Какие другие? Что вы этим хотите сказать? «Колумбус» — судно не пассажирское, оно несет кладь, хотя и очень ценную, но она может затонуть вместе с кораблем, лишь бы мы спаслись.

— Вы лжете, капитан! — крикнул Лейхтвейс громовым голосом. — Вы бессовестно лжете, подлый негодяй! Драгоценная кладь, о которой вы говорите и которую вы с легким сердцем собираетесь оставить на жертву волнам, состоит из пятисот постыдно проданных людей; живых людей, способных чувствовать и страдать, которых, как негров-невольников, вы держите в заточении в нижнем трюме!

— Бездельник!.. Ты — шпион?..

С этими словами, сопровождаемыми бурей и ревом моря, Батьяни бросился к Лейхтвейсу. Он поднял на него пистолет, но не успел взвести курок, как сзади кто-то со страшной силон ударил его по руке. С криком боли уронил Батьяни пистолет. В ту же минуту, как он хотел обернуться, его руки были схвачены и крепко связаны за спиной. Зигрист и Барберини, Рорбек и Бруно, так же как Резике и Бенсберг, все шестеро, поднявшиеся один за другим на капитанский мостик во время предыдущего разговора, теперь связали Батьяни и крепко держали его.