Ф. М. Том 1 - Акунин Борис - Страница 37

Коли не повернётся и не уйдёт — точно он, загадал Заметов.

Не ушёл. Только раздражённо притопнул ногой в рваном штиблетишке и с независимым видом засунул руки в карманы широкого, совершенно утратившего первоначальный цвет пальто. Этот предмет туалета никак не соответствовал жаркой погоде, однако очень вероятно, что ничего иного из верхней одежды у бывшего студента просто не имелось.

Куда как удобно под этакой хламидой топорик подвесить, подмышкой, на какой-нибудь там лямочке, подумал Александр Григорьевич. И ещё подумал: а ведь теперь деньги на новое платье у него есть, что-ничто он все-таки с мест преступления прихватил. Осторожничает.

Ну а потом в кабинет вернулся поручик Порох, накинулся на немку, против которой давно уже имел зуб, и настало время приступить к осуществлению плана.

Перво-наперво Заметов сказал с напускной строгостью:

— Что ж вы, сударь, долгов не платите. Нехорошо. Это чтоб студент обмяк, успокоился. Мол, не из-за того самого в полицию вызвали, а по ерунде. Однако саму исковую кляузу в руки давать не спешил.

Раскольников переменился в лице, как бы осмелел. Горячо, горячо!

— Про что это вы? — спросил. — Я в лихорадке, еле на ногах стою, а вы по пустякам тревожите!

Письмоводитель зевнул, прикрыв рот.

— Пардон. Деньги с вас по заёмному письму требуют, взыскание. Вы должны или уплатить со всеми издержками, пенными и прочими, или дать письменно отзыв, когда можете уплатить, а вместе с тем и обязательство не выезжать до уплаты из столицы и не продавать и не скрывать своего имущества.

Пора, скомандовал себе Заметов. Сунул студенту бумагу, а сам обратился к поручику, громогласно распекавшему немку:

— Илья Петрович! Что со вчерашним убийством-то? Ну, на Екатерингофском. Процентщицы Шелудяковой-то? Зацепились за что-нибудь?

Ага! Раскольников замер, навострил уши, и пот на лбу, каплями. Листок в руках дрогнул, ей-богу дрогнул!

Порох, про которого было известно, что, впав в раж, он ничего вокруг не слышит, на вопрос, конечно, не отозвался.

— А я слыхал, следствие на кого-то из закладчиков думает, — продолжил Александр Григорьевич, будто и не глядя на Раскольникова. — И вроде бы к Поцелуеву тоже ниточка тянется?

Тут, в этих самых словах, вся психологическая хитрость и состояла. Если студент не при чем и скрывать ему нечего, то немедленно объявится одним из закладчиков старухи Шелудяковой. А насчёт Поцелуева моста, где проживал все ещё официально здравствующий Чебаров, ему вовсе невдомёк будет. С другой стороны, коли Раскольников при чем, то фальшивость письма, находившегося у него в руках и поступившего от заведомого покойника, вмиг станет ему ясна. Если в полиции знают про Чебарова, то как же иск-то от него вручают?

Ну-ка, что студент?

Эффект психологической хитрости превзошёл все заметовские ожидания. Раскольников был бледен и весь в поту. Он молча повернулся, на неверных ногах пошёл к дверям, но дверей не достиг. Остановившись как вкопанный, он секунду-другую покачался из стороны в сторону и вдруг с грохотом повалился на пол.

Теперь, чтобы двигать наше повествование дальше, придётся ненадолго вернуться к событиям предшествующего вечера, вернее к одному лишь событию, касающемуся Дмитрия Разумихина, любимого родственника главного нашего героя.

Сказав Порфирию Петровичу, что нынче навещать товарища не станет, ибо поздно и незачем, Разумихин, по-видимому, слукавил. То ли не хотел показаться слишком чувствительным (он всегда этого опасался, ибо при грубости манер сердце имел предоброе), то ли в самом деле не собирался, да передумал, однако же из следственного отделения Дмитрий прямиком отправился в Столярный переулок, где квартировал Раскольников.

По дороге купил булку и колбасы, рассудив, что Родька, верно, голоден. Вошёл в пахучую подворотню пятиэтажного дома, где дорогу ему преградил какой-то нечистый, крючконосый тип в грязном фартуке, по коему следовало предположить в нем дворника. Человек этот находился в той поре опьянения, когда все и вся вокруг кажется подозрительным и враждебным.

— Ну ты, — сказал дворник, крепко ухватывая Разумихина за рукав. — Ты тута не моги. Ходют! Тута приличный двор, а у тя вишь рожа. Пшел вон!

В общем, происшествие самое обыкновенное, какие случаются сплошь и рядом, не стоило бы о нем и поминать, если б не совершенно замечательный ответ бывшего студента. То есть, ответа-то никакого и не было. Разумихин лишь коротко взглянул в мутные карие глаза дворника, взял всю его нетрезвую физиономию в пятерню и оттолкнул от себя с удивительною силою, так что обидчик опрокинулся навзничь.

Событие это нисколько не омрачило деловитого настроения Дмитрия Прокофьевича. Он, насвистывая, в два счета поднялся по чёрной лестнице, куда выходили из квартир двери кухонь, по большей части отворённые.

Вход в каморку Раскольникова обнаружился под самою кровлею. Разумихин подёргал — заперто на засов. Значит, дома.

Тогда принялся стучать и звать, да громко, так что с нижнего этажа высунулась Настасья — та самая горничная, которую накануне опрашивал Заметов.

— Что это он? Вроде дома, а не откликается? — встревоженно спросил её Разумихин. — Нешто дверь высадить?

— Быстрый какой — высадить. — Настасья грызла яблоко, с любопытством оглядывая крепкую фигуру студента. — Я вот дворника позову, он тебе высадит.

— Дворника — это навряд ли, — весело отвечал Дмитрий Прокофьевич и снова заорал во все горло. — Родя! Это я, Митька Разумихин! Открывай, коли живой, всё равно войду!

— Поди к черту! — донеслось наконец из-за двери, и Разумихин вздохнул с облегчением.

— Фу, напугал. Ты болен?

— Катись, я сказал, — был ответ.

— Больны они, шибко больны, — сообщила Настасья. — Я штей носила, своих, не хозяйкиных, так и тех кушать не стали.

Дмитрий Прокофьевич почесал затылок.

— Родька, не отворишь, что ли?

С той стороны в створку двери что-то ударило — должно быть, бросили штиблет или сапог.

— Ладно, завтра я не один ворочусь, и ты у меня попляшешь, — пробормотал сам себе Разумихин, повернулся и побежал по ступенькам вниз.

Вместо прощанья ущипнул Настасью за бок, отчего та не без удовольствия взвизгнула, и впился белыми зубами в принесённую булку, рассудив, что до завтра она все равно зачерствела бы.

Это, стало быть, произошло поздним вечером во вторник, а нынче, около полудня, Дмитрий появился в Столярном вновь. Будучи человеком слова, привёл с собою, как обещался, приятеля, одного Зосимова, недавнего выпускника медицинского факультета. Настроен Разумихин был очень решительно, готовый, если понадобится, вышибить своим твёрдым плечом створку, однако к штурму прибегать не пришлось.

Родион Раскольников едва пять минут как вернулся, а вернее, еле притащился из полицейской конторы, до такой степени ослабленный обмороком, что упал на кровать, не раздеваясь и даже не прикрыв за собою двери. Таким — неподвижно лежащим лицом вниз, почти бесчувственным — и застали его гости.

— Эге, — покачал головой Зосимов, флегматичный и немногословный молодой человек, очень старавшийся держаться солидно, чтобы казаться старее своих лет. — Поверни-ка его.

Разумихин немедленно исполнил приказание, причём переворачиваемый даже не открыл глаз, а врач посчитал биение пульса, послушал в трубку лёгкие и приоткрыл больному веко, чтобы посмотреть на цвет белков. Все эти действия, кроме самого последнего, к последствиям которого мы ещё вернёмся, заняли довольно много времени, ибо Зосимов вообще отличался обстоятельностью и неторопливостью.

Дмитрий Прокофьевич же тем временем оглядел пристанище своего бывшего соученика, да только присвистнул.

Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими жёлтенькими, пыльными и всюду отставшими от стен обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок. Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях и служившая постелью Раскольникову. Перед софой стоял маленький столик.