Атлантический рейс - Иванов Юрий Николаевич - Страница 20

До полудня город, сжигаемый солнцем, пустынен: мало прохожих, останавливается почти все движение, закрыты магазины, конторы. Уличные торговцы фруктами спят около своих ярких товаров, спрятавшись в тень гигантов растительного мира – сейб. Это деревья-небоскребы. Такое дерево у основания с трудом обхватит, взявшись за руки, вся команда нашего корабля. Исполинские стволы сейб на добрую сотню метров возносятся в голубое небо; под их кроной прячутся крыши многоэтажных домов. Сейба – не просто дерево, а настоящий ботанический и зоологический сад. На ее массивных ветвях, многие из которых по толщине сравняются со столетним дубом, поселились другие многочисленные растения: лианы, мхи, лишайники, какие-то кустики, покрытые яркими цветами. В кроне дерева живет несметное количество различных птиц, змей, ящериц, хамелеонов и целые колонии летучих собак – небольших забавных существ, похожих на летучих мышей, но имеющих совершенно собачью голову. Днем крылатые собачонки спят, целыми гроздьями повиснув на деревьях вниз головой, а вечером стаями летают над городом. Их не видно в полнейшей темноте, но зато отлично слышны голоса: тонкий, визгливый крик, несколько напоминающий лай комнатных собачек.

Город оживает в четыре-пять часов вечера. Из-под навесов, из гаражей на улицы вырываются сотни автомобилей, высыпает шумный, яркий поток горожан. Как по сигналу, просыпаются уличные продавцы и, едва раскрыв глаза, начинают зазывать прохожих; раскрываются двери магазинов и многочисленных мастерских, где здесь же, прямо на улице, мастеровые быстро крутят голыми ногами швейные машины, обмеряют талии клиентов и клиенток, примеряют, разглаживают платья, брюки, пестрые рубашки. Чуть в стороне, под навесом, трудится резчик по дереву. Вся работа на виду: можно целыми часами стоять около резчика и смотреть, как из-под его стамески вьется красная стружка и из куска дерева получается сильное слоновье тело с сердито наморщенным хоботом или стройный, гибкий торс шоколадно-коричневой танцовщицы. А рядом – оглушительный звон и грохот: сосед резчика колотит деревянным молотком по медному листу – это будет украшенный чеканкой таз.

Особенно шумно на городском базаре. Глаза разбегаются от обилия красок: груды апельсинов, ананасов, грейпфрутов, связки бананов, горы кокосовых орехов – все это манит взор своей необычностью. А рядом – диковинные рыбы, моллюски... плетеные корзины, шляпы, лотки с безделушками. В воздухе витает нежнейший аромат фруктов в смеси с запахом несвежей рыбы. Около мясных и рыбных лавчонок бродят громадные бурые птицы с голыми старческими шеями и неопрятным пухом на лысых головах. Грифы. Множество их сидит на деревьях, на крышах окружающих домов. Поднимая пыль и разгоняя тощих собак, они садятся на асфальт и внимательным, долгим взглядом выпрашивают у торговцев рыбью голову или мясную кость. Когда рынок пустеет, грифы десятками слетают на рыночную площадь и подчищают мясные и рыбные ряды, сварливо ругаясь из-за каждой кости. Я смотрю на неторопливых, степенных птиц, питающихся дохлятиной, и вспоминаю недавно прочитанное стихотворение африканского поэта Саймона Педерека:

Грифы – живые памятники недавнего прошлого африканских городов. В грязных, лишенных каких-либо средств очистки селениях эти птицы были единственными санитарами. Нынешний Конакри – чистый, культурный город, но птицы не покидают его. Привыкнув к одному месту, они не улетают в другие края.

Вечер мы проводим в клубе советского посольства. Здесь большой, уютный кинозал, библиотека, столы для настольного тенниса. Нас окружают смуглые мужчины и женщины в белых рубашках, коротеньких брюках – шортах, в белых гольфах. Это все советские люди – сотрудники посольства и торгпредства, инженеры, различные специалисты. Смотрим кинофильм «Последний дюйм». Перед фильмом – киножурнал. Заснеженная Москва, люди, спешащие по белым, морозным улицам, мелькающие валенки и поднятые воротники шуб. В зале то и дело возникают дружные аплодисменты.

У нас есть свободное время, и хочется поближе познакомиться с Гвинеей. На другое утро мы покидаем Конакри. Мы плывем в нашей судовой лодке на остров Касса, расположенный в нескольких милях от гвинейского побережья. Вот он, как волшебная сказка, поднимается из океана, скалистый, покрытый пальмами, в пене приливного наката, с тугим гулом бьющего в прибрежные утесы. Прыгая с волны на волну, наша лодка огибает каменистый мыс и сворачивает налево, в тихую лагуну.

В детстве и юности начитавшись книг Майна Рида, Жюля Верна и Фенимора Купера, я грезил путешествиями. Мечта о далеких, неведомых странах, о Южной Америке и Африке, как маленький огонек, теплилась в душе долгие годы; он согревал меня и в Ленинграде, в суровые, голодные дни блокады; мечтал я об Африке и в пылающем Кенигсберге и в снегах Камчатки, где после окончания института мне пришлось работать долгие годы. Мечта моя не была бесплодной. Мечтая, я стремился к встрече с «Черным континентом» – и встреча состоялась: я побывал в Гвинее, Сенегале, Гане. И уж близкими, знакомыми стали названия африканских городов: Дакар, Конакри, Такоради.

Теперь мы снова на далеком жарком берегу. Лодка ткнулась в песок, я соскакиваю в теплую воду и бегу к берегу, над которым склонили свои густые кроны кокосовые пальмы. Легкий накат широким пенным языком лижет вогнутую полумесяцем лагуну; он набегает на берег и долго катится по песку, перебирая с шорохом острые обломки раковин и кораллов, круглую, обкатанную гальку...

Впереди почти целый день. Целый день на тропическом острове, под сухим шелестом плотных пальмовых листьев. Как это много и как мало! Захватив из лодки чемоданчик с фотоаппаратом, ластами, маской и трубкой для подводного плавания, я отправляюсь в небольшое путешествие по острову.

– Иди, я тебя догоню! – машет мне рукой Виктор из воды.

Вскоре смех купающихся остается позади. Лес – настоящие джунгли, густые, непроходимые. Лес манит меня своей таинственностью. Он совсем рядом. В переплетенном лианами кустарнике слышен громкий треск... Мое сердце замирает, и я с напряжением всматриваюсь в зеленую чащу. Конечно, на этом острове я не увижу слонов, из кустов на меня не бросится носорог. На такие приключения рассчитывать не приходится, но что-нибудь интересное, необычное, по крайней мере для себя, я здесь обнаружу. Итак, лес? Нет, сначала – побережье. Весь берег завален живописными глыбами. Ветер и вода немало над ними потрудились: просверлили в глыбах отверстия различных форм, бороздки, углубления. Каменные изваяния столь забавны, что мимо них трудно пройти. Кажется, что здесь долгие годы работал великан-скульптор. Между камнями – песчаные пляжики, груды целых и битых раковин, мелкие лужицы, в которых ползают ярко-красные морские звезды и колючие ежи. Я ставлю на камень чемоданчик, достаю фотоаппарат, и, пожалуй, вовремя: откуда-то из-под камня выскочили два рака-отшельника. Подняв высоко свои раковинки, они наперегонки бросились к пустой ракушке, лежащей на дне посредине лужи. Один рак оказался проворнее другого – он первым подбежал к ракушке, вытащил из своей старой, уже, наверно, ставшей тесной раковины нежное, почти прозрачное тело и быстро юркнул в новый домик. Отставший соперник подскочил, но не тут-то было! – навстречу ему угрожающе раскрылись две клешни. Неудачник потоптался вокруг и понуро побрел прочь, а рак-отшельник, убедившись, что его соперник ушел, вылез из нового домика и, засунув в него клешню, стал там, внутри, что-то подчищать. У раков-отшельников передняя часть тела закована в плотный панцирь, а задняя – нежная, прикрытая тонкой, прозрачной пленкой. И поэтому ракам приходится подыскивать себе раковинку или губку с отверстием и прятать туда свое тело. Так они всю жизнь и таскают с собой раковину, лишь по временам меняя ее. Сфотографировав рака, я встал. Рядом, за соседним камнем, бродили в воде три серые цапли и что-то высматривали в лужах, а из-за моего чемодана выглядывала крупная изумрудно-зеленая ящерица. Я протянул к ней руку, ящерица зашипела, как змея, раздула свою блестящую шею и встала на задних лапках. Щелкнул затвор аппарата, и ящерица стремглав метнулась прочь... Потом я увидел птицу. Она сидела на песке и долбила глянцевым клювом раковину. Это была ворона, но только необыкновенная: не серая, а черная с ярко-белой грудью. Посмотрев на меня глазом-бусиной, ворона отошла от раковины и залезла в лужу. Я поднял аппарат, но в этот момент кто-то пребольно цапнул меня за голый, торчащий из сандалеты палец. Испуганно вздрогнув, я посмотрел вниз: там внимательно рассматривал мою ногу небольшой сухопутный краб. Я пошевелил пальцем – краб боком отскочил в сторону. Я замер. Краб осторожно подбежал поближе и завращал своими глазами-телескопчиками. Как видно, он был таким же любопытным, как и я. Как бы его сфотографировать? Ну-ка сейчас... Я наклоняюсь... Так, еще чуть поближе... Но нет, выдержки у краба не хватает. Не спуская с меня глаз, он отбегает на пару метров в сторону.