Обманный лес - Голден Кристофер - Страница 37

Но он был еще и очень-очень рассержен.

Он подошел к окну, выглянул наружу – и рот у него раскрылся от изумления. За окном отвесно уходила вниз стена крепости, так отвесно, что каменная кладка, казалось, заваливается вперед. За крепостью виднелись Плешивые горы, а за горами – весь остальной Обманный лес. Натану казалось, что с этого места ему видно все. Весь Обманный лес. Это, разумеется, было невозможно, и какая-то часть его сознавала это. Но эта иллюзия почему-то придавала ему спокойствия. Потому что где-то там, в этом бескрайнем лесу или у реки Вверх, были люди и другие существа, которые не хотели, чтобы с ним что-то случилось. Генерал Арахисовое Масло хотел защитить Натана.

– Приходи, пожалуйста, – прошептал Натан, и весь его гнев вдруг куда-то делся, и он снова стал маленьким испуганным мальчиком.

На самом деле он не верил, что генерал Арахисовое Масло придет за ним. Но мысли в голове у Натана бурлили, как самые бурные пороги реки Вверх, и он вдруг понял, что зовет не генерала. Он думал о своем отце. Ворчун сказал, шакал Фонарь хочет, чтобы папа Натана пришел в Обманный лес. Он не понимает, как такое возможно, но, с другой стороны, он не понимает, как он сам очутился здесь.

– Приходи, пожалуйста, – прошептал он снова. Холодный ветер пронесся над голой вершиной горы и влетел в окошко каморки Натана. Мальчик вздрогнул и быстро вернулся обратно к кровати. Он принялся искать одежду, которую дал ему Ворчун, – вещи, те, что гном и пони украли из его спальни в ту ночь, когда они убили Дичка, – и проворно оделся, когда нашел.

Одевшись, он подошел к двери. Он знал, что она должна быть заперта. Как же еще они собираются удержать его здесь, если она не заперта? Но он все равно подергал за ручку. Железо было холодным на ощупь, но когда он повернул ручку, послышался густой скрежет, толстый язычок сдвинулся и дверь отворилась.

Натан ошарашенно заморгал. Потом выглянул в коридор. Там было сыро и мрачно, вдоль каменных стен плясали оранжевые огоньки факелов. Крепость была построена в основном из громадных глыб, которые выглядели так, будто их вытесали из самой горы. Единственное, что было здесь деревянного, это подпорки, поддерживавшие арки коридора и дверные проемы. Натан поежился. Он вдруг безо всякой причины посмотрел на свои ноги в голубых кроссовках и увидел, что шнурки у него не завязаны. Папа всегда напоминал ему об этом, пытался убедить завязывать шнурки на ботинках. Никогда это не казалось Натану таким важным.

Он опустился на колени и непослушными пальцами завязал шнурки. Потом поднялся, бросил последний взгляд – он надеялся, что это последний взгляд, – на постель в той комнате, где провел ночь, и двинулся по коридору.

Натану, разумеется, было страшно, но страх чуть отступил и освободил немного места возбуждению. Подумать только, он бродит по крепости, что лишь немногим хуже, чем замок, и, похоже, предоставлен сам себе. Забыть на миг обо всем остальном было совсем несложно. Его воображение на некоторое время разыгралось в этом направлении – звон мечей и схватка с рыцарями… или даже с пиратами.

Потом он подошел к широкой каменной лестнице со сводчатыми окнами, прорубленными в круглых стенах, между которыми вились, спускаясь в глубь крепости, ступени. Натан снова огляделся вокруг себя и, не заметив ничего и никого, зашагал вниз. Очутившись у первого же окна, он высунулся далеко наружу, пытаясь получше разглядеть крепость и определить, насколько высоко он находится. Тончайшая иголочка боли кольнула его в спину, чуть пониже лопаток. Натан вскрикнул, глаза сделались большими от страха.

Потом он вспомнил о царапинах на спине, оставленных когтями Боба Долгозуба. Он высунулся из окна и напряг спину. Несмотря на целебные свойства генеральского арахисового масла, порезы никуда не делись, и Натан слишком сильно разбередил их.

Кусая губу, мальчик заставлял себя не плакать и медленно, опасливо спускался по лестнице. Ему было пять с половиной лет, и, по его мнению, слез и без того уже было много. И снова Натана одолел приступ гнева, и он обнаружил, что его переполняет скорее злость, нежели ужас.

Вот где его спасение. Чем больше он злился, тем меньше боялся. Злиться было не очень-то приятно. Папа всегда пытался научить его не выходить из себя, если что-то не так, а справляться с трудностями, но сейчас Натан просто не мог ничего с собой поделать. Злиться было куда надежней, чем бояться.

Он спустился на этаж ниже того места, где его держали, и свет, сочившийся в окна, померк. Здесь тоже были факелы, и ему показалось, что откуда-то доносятся голоса. Он понимал, что нужно отыскать еще одну лестницу. Если он будет все время спускаться, то в конце концов может очутиться у подножия крепости. Они не опасаются, что он может убежать, иначе заперли бы двери, подумалось ему.

Он им покажет. Он убежит, быстро-быстро и далеко-далеко, как только сумеет, а в Обманном лесу им нипочем его не найти.

При этой мысли Натан замер. Ведь если шакал Фонарь и его приспешники не сумеют найти Натана, как тогда его отыщет папа или генерал Арахисовое Масло? С другой стороны, если он останется в крепости, они точно будут знать, где искать. Вернее, будут знать, где искать, если генерал догадался, что это Ворчун похитил Натана. Все это было очень запутанно, и у Натана даже заболела голова.

Пытаясь сообразить, что к чему, Натан вошел в коридор и зашагал по нему в поисках темного колодца, который ведет вниз, на предыдущий этаж, и, надо надеяться, еще ниже. По пути он миновал несколько дверей, массивных деревянных дверей, ничем не отличающихся от той, что была в его комнатке. Все они были закрыты, и ни единый лучик солнечного света не озарял сырую каменную галерею. Лишь дойдя до середины, Натан сообразил, что в конце не горят факелы. Вообще не горит свет, если не считать бледного пятнышка дневного света, который брезжил чуть слева.

Еще одна лестница, подумал он. Но чтобы до нее добраться, придется идти в темноте. В настоящей темноте. В такой темноте, в которой почти невозможно было помнить, что снаружи светит солнце.

Натан зашагал дальше, его кроссовки почти бесшумно ступали по холодному камню. Он слышал собственное дыхание, и оно оказалось таким громким, что он удивился. Он миновал последний факел, и вокруг него заклубились тени, как будто собрались взять его за руку. Свет остался у него за спиной, и он задышал еще громче. Храбрость и рассерженность мальчика начали ускользать, похищенные мраком.

Скудного света с лестницы оказалось недостаточно, чтобы он оставался смелым. Сердце у Натана заколотилось. Он чувствовал, как трепещут жилки на висках и на запястьях, и его дыхание еще участилось. Он почти не мог разглядеть каменный пол, но все равно бросился бежать. Ноги в голубых кроссовках зашлепали по каменным плитам, и он очень отчетливо вспомнил свою кухню.

Кухню у них дома. Раньше. До того, как мама и папа разошлись и Натан остался посередине. Когда они стали очень сильно ссориться и Натан много плакал. Он тогда был совсем маленький, даже в детский сад еще не ходил по-настоящему.

Влажный скрип резиновых подошв по камню перенес его в прошлое; Мама кричала, папа злился. А потом она ударила папу по лицу. Это был первый и единственный раз, когда Натан видел, чтобы его мама кого-то ударила, и она залепила ему такую оплеуху, что у папы все лицо стало красное.

Они несколько минут смотрели друг на друга, а Натан сидел на полу на кухне и ревел, как будто был еще совсем малыш, выкрикивал слова, которые никто из них не мог понять.

Это было всего за несколько дней до того, как родители Натана сообщили ему, что они больше не будут жить вместе. Правда, они сказали, что они все равно одна семья.

Он им так и не поверил.

Одна-единственная слезинка вырвалась наружу, и Натан сердито стер ее со щеки. Он дал себе слово больше не реветь и теперь злился на темноту, злился на своих родителей и на себя самого за то, что ему так страшно.

Он почти достиг лестницы и зашагал медленней. Сердце у него перестало колотиться так быстро, и дыхание уже не казалось таким громким.