Немые и проклятые - Уилсон Роберт Чарльз - Страница 6

— Но вы ведь не сможете заглянуть человеку в голову, правда, инспектор? — перебил его Васкес.

— …пытается передать нам сообщение. Сжимая записку в кулаке, он, возможно, просит нас расследовать это преступление.

— Простите, что перебиваю, но это очень важно! — горячился Васкес. — За годы работы я убедился: у каждого человека три голоса — публичный, чтобы говорить с миром, частный, который он оставляет для семьи и друзей, и самый сложный из них — голос, звучащий в его голове. Тот, которым он говорит ссамим собой. Успешные люди вроде сеньора Веги — я знаю это точно! — никогда и никому не позволят услышать этот голос: ни родителям, ни жене, ни своему первенцу.

— Дело не в этом, — сказал Фалькон.

— Дело в том, что мы проникаем в суть, — поддержал его Кальдерон. — Изучаем поступки человека, его поведение с другими… с разными людьми и на этом основании составляем психологический портрет жертвы.

— Поверьте моему опыту: действуя таким образом, вы услышите лишь то, что он позволит вам услышать, — возразил Васкес. — Позвольте показать вам кое-что, и вот тогда вы скажете, удалось ли вам постичь внутреннюю суть сеньора Веги. Мы уже можем пройти через кухню?

Позвали Фелипе и Хорхе, чтобы проверить кухню и освободить проход. Фалькон дал Васкесу пару резиновых перчаток. Они прошли к двери, ведущей в комнату-кладовую, три стены которой занимали высящиеся от пола до потолка холодильники из нержавеющей стали. На свободной стене развешан впечатляющий набор ножей, топоров и пил. На белых плитках пола ни пятнышка, чувствуется слабый хвойный запах моющего средства. Посреди комнаты стоял деревянный стол со столешницей толщиной в тридцать сантиметров. Ее выцветшая поверхность была испещрена надрезами и зарубками, в середине выемка, край стола в лохмотьях от постоянного использования. Глядя на этот стол, Фалькон ощутил холодок надвигающегося ужаса.

— А здесь он хранит трупы, верно, сеньор Васкес? — спросил Кальдерон.

— Загляните в холодильники и морозильные камеры, — ответил адвокат. — Там полно трупов.

Кальдерон открыл дверь холодильника. Внутри находилась половина освежеванной коровьей туши — мясо было глубокого темно-красного цвета, почти черное в местах, не покрытых радужной пленкой или слоем сливочно-желтого жира. В холодильниках с другой стороны хранилось несколько бараньих туш и розовый поросенок. Голова поросенка была отрезана и висела на крюке, уши топорщились, глаза прикрыты длинными белыми ресницами, словно он спокойно спал. За остальными дверями оказались куски замороженного мяса, упакованные и уложенные в корзины или просто навалом лежащие в глубине темной заиндевелой камеры.

— Что вы на это скажете? — спросил Васкес.

— Да, Вега не был вегетарианцем, — произнес Кальдерон.

— Он любил сам разделывать мясо, — сказал Фалькон. — Где он его брал?

— На специальных фермах Сьерра-де-Арасена, — ответил Васкес. — Он считал, что севильские мясники не имеют ни малейшего представления о том, как следует обращаться с мясом, как его правильно разделывать и развешивать.

— Значит, он прежде работал мясником? — спросил Фалькон. — Вам известно, где и когда?

— Я знаю только, что мясником был его отец, пока не лишился жизни.

— Лишился жизни? Что это значит? Он был убит или?..

— Этими словами Вега всегда говорил о смерти родителей. «Они лишились жизни». Он никогда не объяснял, а я не просил объяснений.

— Сколько лет было сеньору Веге?

— Пятьдесят восемь.

— То есть родился в сорок четвертом… через пять лет после окончания гражданской войны. Значит, ее они пережили, — задумчиво проговорил Фалькон. — Вы не знаете, когда они погибли?

— А это важно, инспектор? — спросил Васкес.

— Мы выстраиваем картину жизни жертвы. Если бы они, скажем, погибли в автокатастрофе, когда сеньор Вега был ребенком, это могло серьезно повлиять на его психику. Если их убили — совсем другое дело: в таком случае остаются вопросы, на которые нет ответа; в особенности если никто за это не поплатился. У человека может развиться некое стремление не то чтобы найти причину — это почти всегда не в его силах, — но доказать что-то самому себе. Понять, кто он есть в этом мире.

— Вам лучше знать, инспектор, — произнес Васкес не без затаенного намека. — Возможно, ваш личный опыт делает вас столь красноречивым в данном вопросе, но, извините, я не смогу помочь вам такого рода информацией. Наверняка остались записи…

— Сколько лет вы были знакомы? — спросил Кальдерон.

— С восемьдесят третьего года.

— Познакомились здесь… в Севилье?

— Он хотел купить участок земли. Это был его первый проект.

— А чем он занимался до того? — спросил Фалькон. — На доходы мясника много земли не купишь.

— Я не спрашивал. Он — мой первый клиент. Мне было двадцать восемь. Я боялся совершить ложный шаг, задать неуместный вопрос, которые могли бы лишить меня работы.

— Вам, получается, было все равно, кто он и откуда взялся? — спросил Фалькон. — А если б он вас обманул?.. Как вы познакомились?

— Он пришел в мою контору без рекомендаций, прямо с улицы. Вам, инспектор, вероятно, не известна эта особенность бизнеса, но без риска в нашем деле не обойтись. Если боишься рисковать — не заводи частную практику, работай себе на государство.

— Он говорил с акцентом? — спросил Фалькон, игнорируя намек.

— Он говорил как андалузец, но не так, как если бы там родился. Он жил за границей. Я знаю, например, что он говорил на американском английском.

— Вы не спрашивали о его прошлом? — уточнил Фалькон. — Я имею в виду за ужином или за пивом, а не в комнате для допросов.

— Послушайте, инспектор, меня интересовали только деловые проекты этого парня. Я не собирался на нем жениться.

Судебный медик просунул голову в дверь и объявил, что идет наверх осматривать тело сеньоры Веги. Кальдерон пошел с ним.

— Сеньор Вега был женат, когда вы познакомились? — спросил Фалькон.

— Нет, — ответил Васкес. — Бракоразводного процесса не было, хотя он, кажется, представил свидетельство о смерти предыдущей жены. Вам нужно спросить родителей Лусии.

— Когда они поженились?

— Восемь… десять лет назад, примерно так.

— Вас приглашали?

— Я был его testigo.[3]

— Доверенное лицо во всех отношениях, — пробормотал Фалькон.

— Так на какие мысли навело вас хобби моего клиента? — спросил Васкес, желая снова направлять разговор.

— Его родители «лишились жизни». Его отец был мясником, — ответил Фалькон. — Может быть, так Вега пытался сохранить память о нем.

— Не думаю, что он настолько любил отца.

— Так он все-таки позволял себе пускаться с вами в некоторые личные откровения?

— За последние… примерно двадцать лет я подсобрал кое-какие обрывки информации. В частности, узнал, что отец был строг со своим единственным сыном. В качестве наказания заставлял его работать в холодном магазине в одной рубашке. Рафаэль страдал от плечевого артрита и приписывал его тем давним процедурам закаливания.

— Есть еще один вариант объяснения: необычное хобби давало ему ощущение контроля. Не только потому, что он был мастером этого дела, но и потому, что ему удавалось превращать огромные, непригодные к использованию глыбы в небольшие части, детали, удобные в употреблении, — сказал Фалькон. — Это работа строителя. Он берет громоздкие, сложные архитектурные проекты и раскладывает их на группы работ с применением стали, бетона, кирпичей и цемента.

— Полагаю, те несколько человек, что знали про хобби, считали его более… зловещим.

— Идея городского бизнесмена, прорубающегося к хребту мертвого зверя? — произнес Фалькон. — Полагаю, это несколько зверское отношение к работе.

— Многие люди, имевшие дела с сеньором Вегой, думали, что знают его, — сказал Васкес. — Он понимал, как заставить людей работать, и научился очаровывать. У него было чутье на силу человека и его слабости. Он заставлял мужчин чувствовать себя интересными и влиятельными, а женщин — красивыми и загадочными. Просто невероятно, насколько хорошо это срабатывало! Некоторое время назад я понял, что не знал его… совершенно. То есть он доверял мне, но только дела, а не собственные мысли.