Мир приключений 1983 г. - Беляев Александр Романович - Страница 76

— У нас пока спокойнее, нежели в других губерниях. И дай бог, так будет и впредь. Следует ли власти вышестоящие наводить на мысль о том, что и у нас водится крамола, кою мы сами не в состоянии искоренить?

«А ведь верно, — решил губернатор. — С какой же стати расписываться в собственной беспомощности?»

Браилко оказался «человеком с секретом». Прямая противоположность механически исполнительному туповатому Мейеру, для которого сам мыслительный процесс представлялся тягчайшей из обязанностей. Выслушивая очередное распоряжение, Мейер тер тыльной стороной ладони лоб, по-младенчески морща лицо. Нет, на Мейера рискованно было полагаться в сложных случаях…

Губернатор глядел на Браилку пустыми светлыми глазами. И никто не знал, какие мысли роились в посеребренной сединой губернаторской голове. Глаза не были зеркалом души Нарышкина, а, скорее, ширмой, скрывающей эту душу. Видимо, губернаторские раздумья были не так просты и однозначны. Люди, подобные Браилке, нужны государству, но одновременно они в чем-то и опасны. Пытливый в рамках официальных предписаний чиновник — находка для канцелярии. Но от беспокойного, ищущего склада ума до вольтерьянства один шаг. Ну, пусть два… Сначала появляется законное желание посмеяться над действиями Мейера. И это на пользу службе… Затем возникает соблазн глянуть критическим оком на деятельность, к примеру, губернатора, что уже почти преступно. Ну, а далее — тайные общества, заговоры, отказ присягать на верность новому государю… Впрочем, ему-то самому, Нарышкину, что до этого? Приказано было составить списки подозреваемых в связи с заговорщиками лиц — они уже существуют и хранятся в специальной папке в губернаторской канцелярии. Сказано, отыскать шкатулку — значит, это надо сделать. Да поскорее. Тут уж Браилко незаменим…

И решение канцелярии губернатора, вскоре последовавшее, удивило многих. Даже самого Браилку. Ведь его не наказали за чтение недозволенной литературы, но, напротив, повысили в должности. Он стал чиновником по особо важным поручениям при губернаторе.

…Пустынен был тракт. Лишь однажды навстречу Браилке попалась мажара (телега), запряженная верблюдом. Верблюд скользил по снегу, но упрямо тянул мажару в гору. Крестьянин, сидевший в мажаре, по случаю снегопада натянувший поверх мерлушковой шапки мешок, не погонял животное. Да верблюд, в отличие от лошадей, в том и не нуждался. Он торжественно, с достоинством волок телегу. Его движения были важны и неторопливы, а печальный взгляд равнодушен и презрителен. На длинных верблюжьих ресницах лежал снег.

Браилке пришло на ум, что все же напрасно новая администрация не поощряет в Тавриде разведение верблюдов. Ведь они удобны, могут и в жару и в стужу хоть неделю шагать без корма. Да и едят-то что придется — негодную ни для людей, ни для скотины траву, бурьян, молочай.

И недаром ведь даже на гербе Крыма, начертанном светлейшим князем Потемкиным и утвержденным Екатериной II, кроме двуглавого орла и виньеток, увитых гроздями винограда, красовалось сразу три одногорбых верблюда…

У Ивана Яковлевича Браилки был организованный чиновничий ум. И жизненные явления для него делились на те, что приносят пользу государству, и те, что ему вредят. Верблюды в Крыму, по мнению Ивана Яковлевича, были весьма полезны. И он скорбел, что это не все понимают…

Наступила ночь. Сани мчали по длинному спуску к Карасу-базару, впереди уже одиноко светился огонек у шлагбаума при въезде в город. Браилко кутался в шубу и ощупывал в кармане письмо Нарышкина.

Витая дорога карабкалась в гору. Лошади скользили. Возница соскакивал на снег:

— Э-эй, родные!

Сверху глядело небо. На нем мерцали далекие и колючие зимние звезды.

— Как бы волки не настигли! — сказал возница, недовольный тем, что его погнали в ночь, когда можно было дождаться утра на станции в Карасубазаре. — Тут всякое бывает.

Браилко улыбнулся. Он знал, что волков в Тавриде давным-давно нет. Водились они разве что во времена Потемкина. Но просвещенная администрация полуострова позаботилась о том, чтобы заодно с прочими безобразиями извести и волков. Только в очень холодные зимы, когда замерзает Керченский пролив, заходят сюда отощавшие стаи из Тамани. Браилко отбросил с ног медвежью шкуру и спросил возницу:

— Может, мне сойти?

— Да ладно, чего уж там, — ответил тот, не добавив титула и как бы размышляя вслух, с самим собой: ночью, зимой, да еще в холод не до табели о рангах. — Вывезут. На то они и лошади!

И лошади спотыкались на подъемах, а на спусках пугливо вытягивали передние ноги, чтобы затормозить накат, но все же упрямо шли вперед. В этом идущем не от сознания, а от самого инстинкта упрямстве было нечто вечное, какая-то загадка природы. От покрытых попонами спин валил пар. Подковы скрежетали, наталкиваясь под тонким слоем снега на ледяную корку…

Лошади мчали в походы египетских фараонов и войско славного Александра Македонского, римлян и их противников, средневековых рыцарей и войска, столкнувшиеся под Бородином… Уходили цивилизации и императоры, возникали и рушились державы, удачливым изменяло счастье, к неудачникам приходило запоздалое порою утешение. Но неизменным оставалась мистическая верность лошади оседлавшему ее человеку.

«Кто будет катить через сто лет по этой дороге? — размышлял Браилко. — Далекий внук мой или же представители других племен? А сто лет назад скакали здесь Гиреевы гонцы, плелись заговоры против северного соседа…»

— Попридержи-ка! — сказал Браилко вознице. — Передохнем.

— Да уж близко, — ответил тот. — Скоро прибудем.

— Останови, останови.

Из дорожного баула была извлечена на свет бутылка рома и рюмка. Браилко дважды наполнял рюмку и, морщась, опрокидывал себе в рот. Затем передал вознице.

— Это другой разговор, — сказал тот. — Можем ехать хоть до края земли.

Стало теплее. Впереди замаячил сосняк, что при въезде в Старый Крым. И звезды вверху подобрели. Неслышным ветерком срывало с деревьев снег. Он зависал над дорогой. И лицу было влажно. А в голове титулярного советника роились странные, нечеткие, размытые ромом мысли.

«А вдруг, — представлялось ему, — вдруг через сто лет мой внук будет возницей, а внук возницы — титулярным, а то и статским советником. И внук возницы станет угощать моего внука в дороге водкой?»

Всякое виделось Браилке… И лишь одного он никак не мог предположить, что через сто лет никому уже не придет в голову ездить по Крыму на лошадях. Лошади в фантастических грезах титулярного советника присутствовали как нечто совершенно обязательное. Как лес. Как снег. Как звездное небо над головой.

Смуглолицый потомок генуэзских переселенцев, купец первой гильдии Доменик Аморети, был рад визитеру из Симферополя. Все же зимой грамотному человеку в Феодосии было скучновато — две гимназии, закрывающаяся еще засветло кофейня, раз в неделю доставляемые через Симферополь газеты и журналы. Да и до Симферополя они идут с полмесяца. Вот и возникает ощущение, что живешь лишь воспоминаниями…

Графиня Гаше? Отчего же, Аморети помнит ее. Тихонькая старушка, божий одуванчик. Все расспрашивала, действительно ли в Старом Крыму целебный воздух. Что ей скажешь? Воздух целебен там, где у человека хорошо идут дела. Собиралась поселиться здесь навсегда. Дело доброе: чем больше культурных людей в таком городке, тем больше вероятности привлечь к нему внимание просвещенной и самодеятельной публики. А прилив самодеятельной публики всегда влечет за собой рост торговли, строительства, всего того, что принято называть благосостоянием. И вдвойне приятно, что графиня была иностранкой. Ведь России нужны иностранцы. Их знания, их умения, организованный ум… Не станет же господин титулярный советник отрицать, что только с колонизацией Тавриды венецианцами и генуэзцами полуостров обзавелся приличными городами и дорогами?

— Откуда приехала графиня? — перебил Аморети Браилко. Венецианцы с генуэзцами сейчас его не интересовали.

— В разговоре со мной графиня обмолвилась, что приехала в благословенную Тавриду по приглашению графини Голицыной. Жила у нее в Кореизе гувернанткой при детях.