Тайна трех: Египет и Вавилон - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 30

Такие тени — все тысячелетия славы египетской.

«О, Египет, Египет! одни только предания останутся о святости твоей, одни слова уцелеют на камнях твоих, свидетелях благочестия твоего… Наступят дни, когда будет казаться, что египтяне тщетно служили богам так усердно и ревностно, потому что боги уйдут на небо, и люди на земле погибнут. Ты плачешь, Асклепий?.. Но придут еще горшие бедствия: сам Египет, некогда святая земля, станет примером несчастия, и тогда отвращение к миру овладеет людьми, и мир перестанет внушать им благоговение… Так наступит ветхость мира». И мир истребится огнем (Hermes Trismeg. Asclepios, XXIV).

«Тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (Вт. Петр. III, 10).

«He знаю как, но Гермес предугадал почти всю истину», — говорит отец церкви, Лактанций, о пророчестве Гермеса (Divin. Instit. IV, 9).

Конец Египта — конец мира, по Гермесу. Если корень есть Египет, а дерево — человечество, то корень исторгнется только вместе с деревом; и если Отчий Завет, от Египта до Израиля, есть начало мира, то это начало до конца останется. Египет не только был в веках, но и будет в вечности.

Не позади, а впереди нас — вечный Египет. Все наше движение вперед, весь «прогресс» оказался мнимым: думая идти вперед, мы шли назад, и вот куда зашли — в антропофагию. Если уже созрел этот плод «прогресса» у одного христианского народа, то почему бы не созреть ему и во всем человечестве? Озирис, бог мира, уничтожил антропофагию, а Сэт, бог войны, возобновил. Мир начался Египтом и нами кончается. Какое славное начало и какой презренный конец!

Да, мнимым оказался «прогресс». По сравнению с Египтом, мы дики и скудны. Но при всей нашей скудности мы могли бы иметь в прогрессе, не мнимом, а подлинном, то, чего нет у Египта; мы пали ниже, но могли бы восстать выше, чем он; мы погибаем, но могли бы спастись вернее, чем он.

Казалось бы, исходная точка Египта есть борьба двух непримиримых начал, злого и доброго, Сэта и Озириса. Казалось бы, так, но так ли на самом деле?

Кто Озирис, Египет знает; но не знает, кто Сэт: зло или добро, отрицание или иное утверждение, диавол или иной Бог? Этого Египет не знает, не может или не хочет знать; не делает между Богом и дьяволом окончательного выбора. Тут в религиозном знании, в религиозной воле Египта — неразрешимая двойственность.

Нет одного Египта, есть два: Нижний и Верхний, полуночный и полуденный. Красный и Белый, Сэтов и Озирисов (или Горов, потому что Гор — Озирис воскресший).

После поединка Сэта и Гора отец их, бог земли, Гэб, разделил между ними Египет поровну. «Так примирились они, сделались братьями и больше не спорили» (Roeder. Urkunden, 168).

«Примиритесь же, — говорит им богиня Изида. — Это лучше для вас, чем друг друга терзать. Воистину, бог Тот (бог меры) слезы ваши высушит» (ib., 166).

Вот почему средоточие Египта — святилище Пта, Мемфисского верховного бога, именуется «Весами Обеих Земель»: на одной чаше весов — Египет Верхний, царство Горово, на другой — Нижний, царство Сэтово (ib., 168). И равновесие весов есть вечная недвижимость Египта.

Сэт-Гор или Сэт-Озирис, с двумя головами на одном теле, воплощает эту религиозную двойственность (Lepsius. Denkm. III, 234 b). И царь — тоже: на челе его две короны, белая и красная, Горова и Сэтова, соединяются; имя царя: Set neb, Hor neb, «совершенный Сэт, совершенный Гор».

Двойственность — не только в мире этом, но и в том: умершего берет за одну руку Гор, за другую — Сэт, и оба возводят его на небо (пирамида Унаса). Сэт — «ужас» только для слабых: после борьбы и победы умершего Сэт примиряется с ним.

Для нас этот двойной бог — Usiri-Seti, Hor-Seti — из всех богов самый невозможный, немыслимый — Бог-Диавол.

В самом Египте отвращение и тяготение к Сэту борются: недаром Сэт — брат Озириса и братоубийца. Воинственные цари Тутмесы и Рамзесы возобновляют богопочитание Сэта. А Сэти I — имя его от бога Сэта — в своей гробничной надписи именуется Usiri (Озирис), дабы не называть слишком страшного имени Сэтова; слишком страшного или святого, этого Египет не знает, не может или не хочет знать. Тут как бы «темная вода» в глазу Египта.

Проклинает Сэта, но не до конца; благословляет, и тоже не до конца. Только что начертанное Рамзесами и Тутмесами имя его последние цари Нового Царства стирают, соскабливают, разбивают молотом. Неодолимо отвращается от бога войны египетская милость, мирность, невоинственность. Братство или братоубийство, мир или война, Озирис или Сэт? В этом вопросе безответном — весь смысл Египта.

Равновесие весов Мемфисских неустойчиво; ненадежен мир Бога с диаволом: только что помирившись, возобновляют войну. Каждое утро Сэт побеждается Гором; каждый вечер Гор — Сэтом, и битве нет конца.

Сэт не диавол: вообще в египетской религии нет диавола, нет последнего зла, а потому и нет последней борьбы, динамики, цели, конца.

Нужен ли вообще конец, Египет не знает: в этом его бессилие.

Как будто здесь, в Египте, человек уже вкусил от древа познания, но яд еще не разлился по жилам; человек уже просыпается от райского сна, но еще не проснулся; уже изгнан из Эдема, но еще стоит на пороге и смотрит назад.

Человек вышел из рук Божиих. Источник света — позади. От света отходит Египет, и свет для него умаляется. Религиозная двойственность Египта и есть это умаление света, наступающие сумерки.

В свете изначальном воскресение совпадает с концом этого мира, началом того, а в наступающих сумерках идея конца потухает, оба мира не соединяются, а только смешиваются, и воскресение становится «повторением жизни» — nemanch. Все, что было в веках, повторяется в вечности с совершенным тождеством.

Вот сухой лист падает, кружится в воздухе; так падал и кружился он, будет падать и кружиться бесконечное множество раз, из вечности в вечность.

Вдруг мелочи жизни сцепляются, как стеклышки в калейдоскопе, незнакомо-знакомо, чуждо-родственно, и я ощущаю с трансцендентною ясностью:

Мировые круги, циклы, повторяются; конец каждого старого есть начало нового; или не начало, не конец, а только продолжение, возвращение вечного круга.

Египетский nem-anch есть орфический «апокатастазис» (возобновление мира). «Через бесконечно долгие промежутки времени светила небесные уклоняются с пути своего, и тогда все на земле истребляется огнем»; происходит апокатастазис; то положение звездного неба, какое было при начале мира, восстановляется, и мир начинается сызнова («Тимей» Платона).

В мире новом душа вселяется в старое тело, опять живет, опять умирает — и так без конца. Колесо катится не по земле, а вертится в воздухе — движение недвижное. Ужас дурной бесконечности — ужас египетских сумерек.

Озирис — вечная мумия, воскресающий, но не воскресший мертвец. Воскресения окончательного нет — есть только усилие к нему бесконечное.

Тайна о трансцендентности божеской еще сохраняется в мудрости жреческих школ, а в вере народной уже потеряна. Меркнет сознание Бога, сущего над миром. Грань между миром и Богом стирается, происходит не соединение, а смешение двух порядков. Что человек будет Богом, помнится, а что он еще не Бог, забывается. Не в существе между ними разница, а только в мере, в степени.