Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 81

Кроманьоны, наши европейские праотцы, люди второго мира, после гибели первого, были хуже дикарей — одичалые.

Но пришла Деметра, — плод полей заблистал, и алтари от крови очистились.

Мир и хлеб, — этими двумя дарами все еще живо человечество; с ними все еще святая Европа — святая Деметра. Люди поклонились ей первой, сначала в зверином образе Стэатопиги, Тучнозадой, а потом в человеческом — Брассемпуйской пещерной «Изиды»; и, может быть, еще не умея молиться устами, уже молились ей сердцем. И, если бы мы не одичали хуже наших Ледниковых праотцев, то могли бы и мы повторить вавилонскую молитву Матери, одну из древнейших человеческих молитв:

Сцена «пришествия» — последняя в Елевзинской трагедии. Кажется, после нее бóльшая часть зрителей уходит из храма, и остаются в нем только посвященные третьей степени, «лицезрители», epoptoi: первая степень — «очищение», katharsis; вторая — «посвящение», myesis, третья — «лицезрение», epopteia (G. Anrich, 25). В опустевшем храме, «лицезрители» совершали обряд «Сошествия в ад», katabasis eis Haidou (P. Foucart, 1893, p. 66): вслед за Деметрой, «деметрии» — заживо умершие, — «умереть, значит быть посвященным в Великие Таинства» (Ad. Jacoby, Die antike Mysterienreligionen und das Christentum, 17), — нисходили в Ад, так же, как некогда Орфей, а потом Пифагор, Виргилий, Данте; и пройдя через «круги» или «пещеры» Ада, изображенные тут же, в Телестерионе, или в нижнем, подземном святилище, вступали в «Обители блаженных», где, может быть, и совершалось причащение «кикеоном», kykeôn — смесью молока, меда, муки, сыра, корицы, винограда и смокв, — кормление новорожденных в вечную жизнь, молоком матери, — «обетованной, молоком и медом текущей земли» (Porpher, Vita Pythag., 34–35).

Что «испытывали», по слову Аристотеля, елевзинские лицезрители, при «сошествии в ад», видно из намеков Плутарха: «слово и дело сходствуют в таинствах»; «умирать», «кончаться», teleutân и «посвящаться», teleusthai. Долгие сначала блуждания (может быть, в лабиринт подземных пещер) — бесконечные во мраке ходы; перед самым концом, страх, трепет, дрожание, холодный пот, ужас… И вдруг — Свет… ясные луга с хорами и плясками… видение богов… «Там человек, увенчанный, живет со святыми и видит на земле толпы непосвященных, валяющихся и давящих друг друга во тьме, в грязи, в медленных страданиях от страха смерти и неверия в блаженство загробное» (Plutarch., de immortalite animae. — P. Foucart, ed. 1893, p. 56).

Эти ясные луга — Низейские, те самые, где Кора собирала цветы, в Атлантиде Золотого века, в земном раю.

В южно-италийских городах IV–V века до Р. X., когда процветали здесь пифагорейские, связанные с Елевзисом, тайные общества, а также на о. Крите, в Елевферне (Крит — родина всех древнейших, может быть, Средне-Атлантических таинств), найдены так называемые «Орфические скрижальцы», lamellae orphicae, тонкие, свернутые в трубочку, золотые листики в шестигранных цилиндриках, подвешенных на золотой цепочке, как талисманы, к шее покойников, или положенных им под руку.

Листики исписаны такими же, как в египетской Книге Мертвых, заклятьями для благополучного, по загробным мытарствам, прохождения души. В надписях, вверенных тайне гроба, никем из живых не читаемых, легко могли сохраниться нашептывания на ухо елевзинским лицезрителям, при «сошествии в ад», «неизреченные» слова, aporreta, a значит, и до нас могли они дойти в таинственном шелесте этих золотых листьев с Древа Жизни, упавших в могильную ночь.

Это надпись на петилийской, у Сибариса найденной скрижальце. „Даруй тебе Озирис студеной воды“, — повторяется часто и в других южно-италийских гробничных надписях того же времени, IV–V века.

„Жажду, умираю от жажды“, — этому как будто отвечает: „Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром“. — „Кто жаждет, иди ко Мне и пей“. — „Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек“ (Откр. 29, 17. — Ио. 7, 37; 4, 14).

Вот о какой воде шелестят нам золотые листья над Озером Памяти.

сказано в надписи на елевфернской скрижальце. Что за грусть в этом „радуйся“! Точно и здесь, в светлом Элизии, темная дымка заволакивает все. Да и в той петилийской надписи, как жуток „белый кипарис“, точно поседевший — от какого ужаса?

сказано в другой петилийской надписи (P. Foucart, 67).

Вспомним Аттиса, „Пастыря белых звезд“, белых коз — душ человеческих, у Млечного Пути, Галаксии: души, вслед за Пастухом своим, нисходят на землю — рождаются — падают в земные тела, а выходя из них, умирая, возвращаются туда, откуда пришли — падают обратно в Млечный Путь — в молоко матери — Небесной-Подземной, Урании-Хтонии: „путь вверх и вниз — один и тот же путь“. Вот что значит „в молоко матки упавший козленок“, и елевзинское причастие кикеоном — молоком с медом, пищею новорожденных — воскресших в вечную жизнь (Dietrich, 35. — Reinach, 35. — Carcopino, 313).

Первые христиане, как мы узнаем от бл. Иеронима и Тертуллиана, сохранили то же причастие: „Трижды погружаемся в воду купели и, выйдя из нее, вкушаем смесь молока с медом, lactis et mellis concordiam pregustamus“ (St. Hieronym., Altercatio Lucif. et orthodox. — Tertuil. de corona militis, III).

Это и значит: сколько бы горчицей ни мазали грудь языческой матери, помнят христианские младенцы молока ее сладчайший мед.

„Свечение“, photismos, так называлось то, что происходило в Елевзинских таинствах, после „сошествия в ад“ (Fracassini, 56). Здесь уже начинается вторая Дионисова часть мистерии, но, так как нельзя понять первой без второй, скажем о ней кое-что заранее.