Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 61

Вынести и мы не могли бы, если бы предстал нам иной Великий Дух, — маленький Мальчик с алою струйкою крови на молнийно-белой одежде, пастушьем руне, — оскопленный Аттис, распятый Эрос, — Неузнанного тень.

«Бодрствуя, люди живут в одном общем мире; засыпая же, каждый уходит в свой собственный мир», — учит Гераклит (Heracl., fragm. 89). Эти сонные миры несообщаемы, не похожи друг на друга, и еще менее похожи на явь. Вот почему так трудно рассказывать сны: сказанный сон вовсе не то, что виденный. Да и спящий сам, только во сне, помнит, что значит сон, а проснется — забудет.

Мифы — древние, из века в век, из рода в род, повторяющиеся сны человечества. Миф, как сон, нельзя рассказать: чтобы понять, что он значит, надо верить в него, видеть его изнутри, а не виденный и сказанный без веры, чужой миф так же нелеп, как чужой сон. Узкие, с тусклыми стеклами, оконца или скважины из дневного сознания в ночное — в то, что мы называем в себе «подсознательным», эти вещие мифы-сны — может быть, единственный путь для нас из этого мира в тот.

Кажется, один из самых вещих и несказанных, вечно повторяющихся снов человечества — миф о сотворении человека.

Очень поздний христианский писатель Арнобий заимствует незапамятно-древний, может быть, фриго-хеттейский, миф о первом, двуполом Адаме-Агдистис, Agdistis или Agdestis, y Тимофея, из рода Елевзинских жрецов, Евмолпидов, жившего в Египте, при Птоломее I (IV–III век до Р. X.), языческого пророка и теолога, — можно бы сказать, «апостола Павла» всемирной эллинистической религии, сначала предвестницы, а потом и опаснейшей соперницы христианства. «Аттисов миф, — сообщает Арнобий, — извлек Тимофей из сокровенных книг и сокровеннейших мистерий древности; ex reconditis antiquitatum libris et ex intimis mysteriis» (Arnob., adv. nation., V, 5–7. — Umb. Fracassini, II misticismo greco e il christianismo, 1922, p. 124).

Надо помнить, что для христианина Арнобия этот языческий миф — сатанинский соблазн, и что он искажает и огрубляет его, может быть, нарочно, так что изложение его относится к древнему мифу-мистерии, может быть, так же как лубочная картинка к подлиннику великого мастера или «апокриф к Евангелию», сказали бы неверующие. Но и сквозь новую, глуповатую легкость Арнобия чувствуется мудрая тяжесть древнего мифа, подобная тяжести вещего бреда: точно в землетрясении сдвигаются и громоздятся циклопические глыбы гранита.

«К Матери богов (Кибеле), уснувшей на склоне горы Агдос, воспылал кровосмесительною похотью Зевс (сын Кибелы), но, после долгого с нею боренья, не мог желанного достичь и, побежденный наконец, излил семя на камень. Камень зачал, и родился от него Агдестис», Agdestis — Agdos-Attis: имя двойное двойного существа, мужеженского.

«Сила его была неукротима, жестокосердие люто и вожделение к обоим полам неистово, furialis libido ex utroque sexu. И начало оно все разрушать, ни людей, ни богов не страшась и думая, что нет никого ни на земле, ни на небе сильнее, чем оно» (Arnob., l. c. — Hepding, 37).

«И боги устрашились», — добавляет Павзаний Арнобия (Pausen., VII, 17). Тот же страх внушают богам андрогины Платона: «Крепки и могучи были тела их, велика отвага; это вселило в них дерзкое желание — (hybris атлантов) — взойти на небо и сразиться с богами». Тот же страх внушает элогимам Адам, после вкушения от Древа Познания: «Вот, Адам стал, как один из Нас; и теперь, как бы не простер он руки своей, и не взял также от Древа Жизни, и не стал жить вечно» (Быт. 3, 22). Тот же страх внушает древнемексиканским богам первый человек: «Боги испугались, что сотворили человека слишком совершенным, и наложили на дух его облако — лицо», смертное лицо Адама (Donelly, 169).

Кажется, ясно, что все эти четыре мифа — древних мексиканцев, Платона, Моисея и Арнобия — восходят к одному источнику — вечно-возвратному сну человечества — свету чуть брезжущему, как сквозь тусклое стекло или скважину, из ночного сознания в дневное, — может быть, из того мира в этот.

Что такое Агдистис?

Космос не однажды устроен, а всегда устрояется Логосом: «Отец Мой делает доныне, и Я делаю». Это вечное миротворение уподобляется в мистериях зачатию: Бог Отец, сочетаясь с Матерью — Материей, — первою Кибелой Аттисова мифа, довременною (будет и вторая, во времени), оплодотворяет ее семенем Логоса (поздние стоики заимствуют учение о Семени-Логосе у древнейших орфиков, может быть, через Гераклита: «Логос прежде был, чем стать земле» (Heracl., fragm. 31.)). На духу — материя, Логосу хаос противится; дух борется с веществом и побеждает его постепенно, в развитии, «эволюции» космоса. Логос иногда изнемогает в этих любовных борениях, «не достигая желанного», и семя его, не проникнув в глубину материи — «скалы Агдос» в мифе, остается на ее поверхности. Вот почему в устрояемом космосе есть темные части, как бы нерастворенные сгустки Хаоса, выкидыши Логоса. Агдистис — один из них.

Он двупол, потому что, как мы уже видели в мистериях андрогинных Камней, Бэтилей, самое строение материи — «двуполое», или, говоря языком наших физических гипотез: то, что нам кажется материей, есть взаимодействие непротяженных точек — электронов, заряженных полярными силами, как бы мужскою, деятельною, — отталкивания и как бы женскою, страдательною, — притяжения. Эта первичная двуполость Материи, хотя и отражает двуполость божественную — Отца и Духа-Матери — как черная вода колодца отражает и днем звездное небо, — сама в себе остается демоничною, буйною, все вокруг себя и себя самое разрушающею силою — нерастворимейшим, в глубинах Пола, сгустком Хаоса.

Внутренний смысл Агдос-Аттиса таков; внешний же вид его неясен: миф, как будто не смея заглянуть в лицо страшилища, знает только, что оно человекоподобное, двуполое. Но, судя по Платонову мифу об андрогинах, совершенно-круглых сферах, вращающихся, как солнца или наши монады-электроны, или семенные тельца-шарики, — Андрогин Агдистис — такая же сфера, нечто подобное той «круглой молнии» сильнейших гроз, — в грозе сочетается Зевс Громовержец с Матерью Землей, Кибелой, — молнии, порхающей, как бы ищущей места, где бы упасть, чтобы взорваться всесокрушающим взрывом. Кто посмел бы или только успел бы вглядеться в прозрачное, ослепительно-двуцветным огнем, то красным, как пламя ада, то голубым, как небо, отливающее сердце этого молнийного шара, тот, может быть, увидел бы в нем два детских личика, два голых тельца — Адама и Евы, сплетшихся так, что не различить, где мужское, где женское; два — одно: Агдос-Аттис — Агдистис.

Все это происходит еще не здесь, на земле, во времени, а где-то в иных мирах, в каком-то миге вечности, и только что перешло бы оттуда сюда, упало бы с неба на землю молнией, как уничтожило бы мир, испепелило бы его огнем Конца, потому что во всяком живом существе и даже в атоме есть Агдистис — нерастворенный сгусток хаоса, всегда готовый ответить взрывом на взрыв, именно здесь, в незастывающей лаве Пола, больше, чем где-либо.

Этого-то боги и страшатся и, чтобы укротить гиганта (миф, надо помнить, видя в нем только человекоподобного, так и изображает его в дальнейшем рассказе), прибегают к помощи Вакха-Либера, Освободителя, — того же Аттиса, но еще не рожденного в мир, а сущего в лоне Отца: «Дионис есть Аттис», по Клименту.

Выследив, куда чудовище ходит на водопой, Вакх превращает воду в вино. Агдистис пьет, пьянеет и «засыпает крепким сном» (таким же, какой наводит Бог на Адама, чтобы вынуть из ребра его Еву). И вот как над сонным титаном ухитрился Вакх: «Сплетши петлю из волос, привязал одним концом к пяте его, а другим к стыду, aidoion. Когда же тот, протрезвившись, внезапно вскочил и, разогнув ноги, натянул петлю, — острый волос, как ножом, отрезал ему стыд» (Arnob., V, 6. — Alfr. Loisy, Les mystères des paiens et le mystère chrétien, 1919, p. 96. — Fracassini, 125).