Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 111

Я не тем казался, чем был;

Я не то, чем кажусь, —

говорит Иисус в «Деяниях Иоанна»;[667] это мог бы Он сказать и нам, через две тысячи лет. Все еще Он кажется и нам, так же, как ученикам своим, или только Иисусом, или только Христом; все еще и мы до конца не поняли тайны Кесарии Филипповой: Иисус — Христос. Мог бы Он сказать и о нас, как о них:

те, кто со Мной, Меня не поняли.[668]

Чтобы понять разговор, как следует, надо знать не только, о чем люди говорят, но и где. «Спрашивал (Иисус) дорогою учеников своих», — кажется, не значит: «идучи дорогой». Слишком невероятно, чтобы тринадцать человек могли на ходу говорить или хотя бы только слушать, участвовать молча в беседе о сокровеннейшей тайне своей, о том, от чего зависит спасение не только их, но и всего человечества. Кажется, «дорогою» значит: «в пути», «в странствии».

Слишком верить Луке в Кесарийском свидетельстве нельзя: даже имени Кесарии не помнит он, или не считает нужным вспоминать. Но, кажется, одной у него черточке, объясняющей Марка, можно верить.

…Однажды, когда Он молился в месте уединенном, и ученики были с Ним, Он спросил их… (Лк. 9, 18.)

Перед каждым великим шагом в жизни своей молится Иисус, чтобы узнать волю Отца: так же и перед этим, величайшим — первым шагом на Крестном пути, потому что Крестный путь начинается для Него уже здесь, в Кесарии. Молится почти всегда в ночные часы или вечерние. Так же, вероятно, и теперь, в конце дневного пути, на привале у костра, под сенью одной из священных Кесарийских рощ бога Пана, у одного из множества русл Иорданского источника, а после молитвы и такого же, может быть, преломления хлеба, как на той последней Тайной Вечере, спрашивает учеников:

что говорят обо Мне люди, — кто Я такой?

Так по свидетельству Марка (8, 27), а по Матфееву (16, 13):

что говорят люди о Сыне человеческом, — кто Он такой?

И, наконец, еще по свидетельству Луки. (8, 18):

что говорит обо Мне народ, — кто Я такой?

Странный, как будто невозможный, вопрос. Чтобы не знать или забыть, что говорят о Нем люди, не должен ли Он был забыть всю свою жизнь — кто Он, где Он, откуда и куда идет; забыть, как уже в начале служения, —

весь народ говорил о Нем: не это ли Христос (Мессия)? (Мт. 12, 23);

и, в конце, на горе Хлебов, —

люди, видевшие чудо… сказали: это истинно тот Пророк, которому должно прийти в мир (Мессия). (Ио. 6, 14.);

и как хотели Его сделать царем Израиля, новым Иудой Галилеянином или Иродом Великим; и как ушел Он от народа, отверг его, проклял? Все это не должен ли Он был забыть, — как бы вдруг сойти с ума, погрузиться в беспамятство? А если не так, то за явным смыслом вопроса есть тайный. Чувствуют это и ученики, когда отвечают:

(одни) говорят, что Ты — Иоанн Креститель (воскресший из мертвых); другие, что Илия, а иные, что один из пророков. (Мк. 8, 28.)

Тайный смысл вопроса чувствуют и ждут, не заговорит ли Он, наконец, о себе уже прямо, не в третьем лице, как всегда: «Сын человеческий», а в первом: «Я»; не скажет ли им Сам, кто Он такой?

Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты — Христос (Мессия), скажи нам прямо. (Ио. 10, 24.)

С трепетом ждут, не прозвучит ли, наконец, всегда заглушаемый, но незаглушимый между ними вопрос:

а вы что обо Мне говорите, — кто Я такой? (Мк. 8, 29) —

Дождались — прозвучал.

Очень знаменательно, что вопрос повторяется у всех трех синоптиков, слово в слово: врезался, должно быть, в память учеников неизгладимо; услышали его из уст Господних точно так, как мы его читаем в Евангелии. Внутренний же смысл его опять объясняет Иоанн. Место у него не указано, но, судя по времени, — после Умножения хлебов, и отступления от Иисуса Израиля, — дело происходит, и по IV Евангелию, там же, где по синоптикам, — в Кесарии Филипповой.

Тогда Иисус сказал Двенадцати: не хотите ли и вы отойти от Меня? (Ио. 6, 67.)

В двух грамматических частицах — в союзе δέ, у синоптиков: «а вы что обо Мне думаете?» и в союзе καί, у Иоанна: «и вы отойти от Меня не хотите ли?» — в этих двух частицах скрыто жало одного вопроса. Вовсе не о том спрашивает Господь, верят ли ученики уже (после Его отвержения Израилем, это было бы нелепо), а о том, верят ли они еще, что Он — Христос. Этот-то именно смысл Кесарии Филипповой, темный у синоптиков, ясен только в IV Евангелии.

Можно бы сказать о Кесарийском свидетельстве Марка-Петра то же, что мы сказали о свидетельстве Иоанна: в миг между вопросом и ответом судьбы мира колеблются, как на острие ножа; мир может спастись или погибнуть.

Ты — Христос, —

ответил Петр — спасся мир. Принял на себя в этот миг и поднял Петр всю тяжесть мира. «Кто Я?» — на этот вопрос Иисуса ответило устами Петра все человечество: «Христос». Петр, в этот миг, больше Иоанна Крестителя, величайшего из рожденных женами, потому что Иоанн все еще сомневается:

Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого? (Мт. 11, 3.), —

а Петр уже верит. В миг исповедания высшая точка всего человечества — он.

Очень вероятно, что исповедание Петра, только в его же собственном свидетельстве у Марка, сильнейшее — кратчайшее, в двух словах: «Ты — Христос», — исторически подлинно. Петр не мог сказать по-гречески:; он сказал по-арамейски: entach Meschina, «Ты — Мессия». Но, в устах Петра, «Мессия» значит уже: «Христос».

Верно угадывают и объясняют этот внутренний смысл исповедания Лука и Матфей:

Ты — Христос (Помазанник) Божий. (Лк. 9, 20.)

Ты — Христос, Сын Бога Живого. (Мт. 16, 16.)

Вот мы оставили все и пошли за Тобой (Мк. 10, 28), —

скажут ученики, уже в конце служения Господня; то же могли бы сказать и в начале. Чтобы оставить все и пойти за Ним, должны были уже и тогда начать узнавать, что Иисус есть Христос.

Мы нашли Христа (Мессию), —

говорит Симону брат его, Андрей, еще в Вифаваре (Ио. 1, 40–41). Первый шаг учеников за Иисусом есть уже узнавание, исповедание Христа, и каждый следующий тоже: идут за Ним все дальше, потому что узнают Его все больше. Медленно, долго и трудно узнают.

Кто этот Сын человеческий? (Ио. 12, 34.) —

недоумевают, может быть, вместе с народом.

Когда же Он вошел в Иерусалим, весь город пришел в движение, и говорил: кто это? (Μς. 21, 10).

…Не знаем, откуда Он, πόθεν εστιν. (Ио. 9, 29.)

Видят, что Он как будто прячется от них, и не понимают, зачем.

Кто же Ты? (Ио. 8, 25). — Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо. (10, 24).

Прямо не может сказать, так же как знамения с неба не может показать «роду сему лукавому и прелюбодейному»; сами должны увидеть, узнать, что это Он.

Если так, то значит, много было узнаваний, исповеданий; но такого, как здесь, в Кесарии Филипповой, не было: первое, все-таки, и единственное, — это. Только теперь действительно сделали выбор и, оставив все, пошли за Ним в изгнание, в отвержение, в проклятие всем Израилем, а может быть, и всем человечеством.[669] Бывшие исповедания, все — как во сне; это одно — наяву; те — только бледные зарницы этой Кесарийской молнии; медленно-долго узнавали — узнали вдруг.

Здесь, в Кесарии, только что Петр сказал: «Ты — Христос», — родилось христианство, потому что все оно — в трех словах: «Иисус есть Христос». Тайна Вифлеема или Назарета — Рождество Христа в человеке; тайна Кесарии Филипповой — Рождение Христа в человечестве. Родилось христианство — умерло язычество, «умер Великий Пан». Только что Петр сказал: «Ты — Христос», — здесь, в священной роще Пана, может быть, пронесся, над головами Тринадцати, в ночной темноте, по верхушкам деревьев, как бы панического ужаса шепот, — умирающего бога Пана последний вздох.