Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 108

Господи! что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру? (Ио. 14, 22.)

Так же, как братья Его, могли бы и они сказать:

Втайне не делает никто ничего (доброго), но всякий ищет сам быть известным. Если Ты делаешь такие дела, то яви Себя миру. (Ио. 7, 4.)

Не понимают, ужасаются, а все-таки идут за Ним, куда бы Он их ни повел, потому что любят Его бесконечно.

Может быть, уже и теперь Он говорит им, что скажет в ту предсмертную ночь:

вы — друзья Мои… Я уже не называю вас рабами, потому что раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего. (Ио. 15,15.)

Может быть, уже и теперь молится за них, как будет молиться в ту предсмертную ночь:

Отче! Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне.

…Отче Святый! соблюди их во имя Твое… чтобы они были едино, как и Мы. (Ио. 17, 1 — 13.)

Слишком рано, конечно, празднуют враги Его победу над Ним, после Капернаумского утра: только теперь начинается между ними неземной поединок. Только тело врага убивает враг, в поединке земном, а в этом — и тело, и душу; временная жизнь или смерть решается в земном поединке, а в этом — вечная. Если Он — с Богом, то они — с дьяволом, и наоборот. Самое страшное, что может сделать человек с людьми. Он делает с ними, когда говорит:

ваш отец — диавол. (Ио. 8, 4.)

То же и они делают с Ним, когда говорят:

теперь узнали мы, что бес в Тебе. (Ио. 8, 52.)

Большего поединка Бога с дьяволом не было в мире и не будет, потому что большей любви, чем у Него, и большей ненависти, чем у них, не было в мире и не будет. Что разжигает их ненависть? Тайный, скрытый от них самих, только изредка, прямо в глаза им заглядывающий, в жилах их всю кровь леденящий ужас: «Кто это? что это? откуда?» Смутно чувствуют они в Нем Существо неземное. То, что говорят им в свое оправдание слуги их, посланные схватить Его и не посмевшие это сделать:

никогда человек не говорил так, как этот Человек (Ио. 7, 46), —

сами они чувствуют, сами признаются:

мы не знаем, откуда Он. (Ио. 9, 29.)

Кто же Ты? — Долго ли Тебе держать нас в недоумении? (Ио. 8, 25; 10, 24).

Сколько бы ни брали Его — не возьмут: «между них» — сквозь них — проходит как дух. Сколько бы ни убивали Его, — не убьют: все мечи их проходят сквозь Него, как сквозь дух. Сколько бы ни уверяли себя и других, что «в Нем бес», — не уверят: тайное сомнение шевелится в них. Душу бы отдали — и отдадут, чтобы подавить сомнение, но не подавят.

Всякий грех и хула простятся человекам…

Но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек (Мт. 12, 31; Мк. 3, 29), —

слышат приговор Его над собою.

Идите от Меня, проклятые, в огнь вечный (Мт. 25, 41).

Этим-то вечным огнем и распаляется их ненависть. Вот чем Он держит их за сердце.

Но и они держат Его. «Ваш отец — дьявол», — кому Он это говорит, — всем ли иудеям? Но «от Иудеев спасение» (Ио. 4, 22). На две половины делится для Него не только Израиль, но и все человечество — на пшеницу и плевелы, сынов Царства и сынов Лукавого, смешанных так, что не различить.

…Хочешь ли, пойдем, выберем их?…Нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали с ними и пшеницы.

Оставьте расти вместе то и другое до жатвы. (Мт. 13, 28–30.)

Кто пшеница, кто плевел, не знает и Он; борется с врагом неуловимым. Сколько бы ни брал его — не возьмет; сколько бы ни убивал — не убьет. Плевел сегодня — завтра пшеница; в Иуду вошел сатана сегодня, а завтра войдет в Петра, и ему скажет Господь: «Отойди от Меня, сатана!»

Вот чем и они держат Его за сердце — плевелом-пшеницей: Иудой Дьяволом — Иудой Возлюбленным.

На две половины делится мир: Петр — в одной, в другой — Иуда. И поединок в мире бесконечен: конец его — конец мира — Страшный Суд.

Мартовские розы Тивериады отцветают так же скоро, как мечты о царстве Божием в слабых сердцах людских.

С первым полуденным ветром, в начале мая, в глубокой, отовсюду горами стесненной котловине Геннисаретского озера наступает зной, а в конце мая, в начале июня становится невыносимым. Дышат болотной лихорадкой стоячие воды озерных лагун. Сквозь запах теплой воды и гниющей рыбы томно-лекарственно пахнут эвкалипты с облупленной кожей розово-телесных стволов, — в голубоватом, лихорадочно-знойном тумане, мглистые призраки, а от дремлющих по шею в воде, облепленных черною тиною, буйволов пахнет свинятником. Даже ночи бездыханно-жарки. Тучи жалящих мух и мошек не дают заснуть, и тягостно в знойном мраке благоухание лимонных цветов. Вся цветущая равнина Геннизара — как бы увядающий и тлеющий рай.[656]

Ирод Антипа, построив столицу свою, Тивериаду, на старом кладбище, населил ее всяким языческим сбродом, потому что ни один благочестивый иудей не согласился бы жить на этом «нечистом месте».[657] Тивериада — на западном берегу озера, а на восточном — Гадара, тоже бывшее языческое кладбище, ныне — свиное пастбище, где бесы ютятся в запустевших гробах и живет Гадаринский бесноватый (Мк. 5, 1–5). Между этими двумя нечистыми местами, все оскверненное святое озеро — святейшее место земли, где едва не наступило царство Божие, — как бы с адом смешанный рай; царство Божие, смешанное с царством дьявола.

Знал Иисус, что надо Ему не только покинуть Израиля, но и отвергнуть его, проклясть; надо сказать:

Се, оставляется вам дом ваш пуст. (Лк. 13, 35.)

Но решиться на это, кажется, долго не мог. Всех утаенно-скитальческих путей Его мы не знаем: в IV Евангелии они иные, чем у синоптиков. Но и по тому, что мы знаем, видно, что много раз уходил Он от Израиля и опять возвращался к нему, с надеждой: «сколько раз Я хотел…»

Долго решиться не мог — наконец решился. Кажется, после второго Умножения хлебов, выйдя из пределов Далмануфских (Магдалинских, по Матфею, 15, 39), —

пошел, с учениками Своими, в селение Кесарии Филипповой (Мк. 8, 27.), —

на север, в горную страну, у подножия Ермона. Знал, уходя, что вернется в родную землю только для того, чтобы в ней умереть.

Если мы верно угадываем времена последнего года Господня, то Иисус пошел в Кесарию в начале Геннизарского лета. Может быть, в эти знойные дни, тосковал Он о горной свежести родных Назаретских высот, а белеющий между выжженных холмов над озером снежный Ермон манил Его к свежести еще более родных, неземных высот.

Где и когда проклял Господь Израиля, мы не знаем с точностью, но можем догадываться об этом по трем намекам. Первый — то, что город Хоразин (Ker âse) упоминается только однажды, в слове Иисуса о трех нечестивейших городах Израиля — Вифсаиде, Хоразине, Капернауме, и больше нигде в Евангельских свидетельствах: будучи в Хоразине или около него, Иисусу было естественно вспомнить о нем. Второй намек — то, что нечестие этих городов сравнивает Господь с нечестием Тира и Сидона, а Кесария Филиппова находится в Сидонской области: идучи туда, было опять-таки естественно вспомнить Сидон. И, наконец, третий намек: на прямом и кратчайшем, двухдневном пути в Кесарию с Геннисаретского озера (через Tibnin или Gatir) находятся высоты Хоразинские, откуда Иисус мог окинуть последним, прощальным взором все расстилавшееся у ног Его, в белую знойную мглу закутанное озеро, место Блаженной Вести, от ее начала, горы Блаженств, над Капернаумом, до ее конца, горы Хлебов, над Вифсаидой, — некогда святейшее место земли, а теперь оскверненное, — смешанный с адом рай, царство Божие, смешанное с царством дьявола.

Кажется, именно там, именно тогда, и сказал Господь притчу о «злом роде сем», — может быть, не только Израиле, но и всем человечестве:

Выйдя из человека, дух нечистый ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: «Возвращусь в дом мой, откуда я вышел». И пришедши, находит его незанятым, выметенным и убранным.