Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис - Страница 8

— А где телеграфист, который её якобы принял?

— Ищем. Пока не нашли — смена у него кончилась. У инженера дёрнулся угол рта.

— Плохо ищете. Добудьте словесный портрет, если удастся — фотокарточку, и во всероссийский розыск, срочно.

У Мыльникова отвисла челюсть.

— Телеграфиста? Во всероссийский?

Фандорин поманил надворного советника пальцем, отвёл в сторону и тихо сказал:

— Это диверсия. Мост взорван.

— Откуда вы взяли?

Эраст Петрович повёл начальника филёров к пролому, стал спускаться по висящим рельсам. Мыльников, охая и крестясь, лез следом.

— Г-глядите.

Рука в серой перчатке показала на обугленную и расщеплённую шпалу, на заплетённый серпантином рельс.

— С минуты на минуту прибудут наши эксперты. Наверняка обнаружат частицы в-взрывчатки…

Евстратий Павлович присвистнул, сдвинул котелок на затылок.

Дознатели висели над чёрной водой, слегка раскачиваясь на импровизированной лестнице.

— Так врёт жандарм, что осматривал? Или того хуже — в сговоре? Арестовать?

— Лоскутов — японский агент? Чушь. Тогда бы он сбежал, как колпинский т-телеграфист. Нет-нет, никакой мины на мосту не было.

— Как же тогда? Мины не было, а взрыв был?

— Выходит, что так.

Надворный советник озабоченно насупился, полез по шпалам вверх.

— Пойти начальству доложить… Ну, теперь начнётся свистопляска.

Махнул рукой филёрам:

— Эй, лодку мне!

Однако в лодку не сел, передумал.

Посмотрел вслед Фандорину (тот шёл по направлению к курьерскому), почесал затылок и кинулся догонять.

Оглянувшись на топот, инженер кивнул на стоящий поезд:

— Неужто между составами была такая маленькая дистанция?

— Нет, курьерский остановился дальше, на стоп-кране. Потом машинист дал задний ход. Проводники и некоторые из пассажиров помогали доставать из реки раненых. С этого берега до станции ближе, чем с того. Пригнали оттуда подвод, отвезли в больницу…

Эраст Петрович властным жестом подозвал начальника бригады. Спросил:

— Сколько пассажиров в поезде?

— Все места распроданы, господин инженер. Стало быть, триста двенадцать человек. Я извиняюсь, когда можно дальше следовать?

Двое из пассажиров находились неподалёку: армейский штабс-капитан и хорошенькая дама. Оба с головы до ног в грязи и тине. Офицер поливал своей спутнице на платок из чайника, та тщательно тёрла перепачканное личико. Оба с любопытством прислушивались к разговору.

От моста рысцой приближался взвод железнодорожных жандармов. Командир подбежал первым, откозырял:

— Господин инженер, прибыл в ваше распоряжение. Ещё два взвода на том берегу. Эксперты приступили к работе. Какие будут приказания?

— Оцепление с обеих сторон моста и вдоль берегов. К разлому никого не подпускать, хотя бы и генеральского чина. Иначе следствие слагает с себя всякую ответственность — так и говорите. Скажите Сигизмунду Львовичу, чтобы искал следы взрывчатки… Впрочем, не нужно, он сам увидит. Мне дайте писаря и четверых солдат, порасторопней. Да, вот ещё: вокруг курьерского тоже оцепление. Ни пассажиров, ни поездных без моего разрешения не выпускать.

— Господин инженер, — жалобно воскликнул начальник бригады, — ведь пятый час стоим!

— И п-простоите ещё долго. Мне нужно составить полный список пассажиров. Каждого будем допрашивать и проверять документы. Начнём с последнего вагона. А вы, Мыльников, занялись бы лучше пропавшим телеграфистом. Здесь я разберусь и без вас.

— Оно конечно. Тут вам и карты в руки, — не стал спорить Евстратий Павлович и даже замахал руками — мол, удаляюсь и ни на что не претендую, однако уйти не ушёл.

— Господа пассажиры, — уныло обратился железнодорожник к офицеру и даме, — извольте вернуться на свои места. Слыхали? Будет проверка документов.

— Беда, Гликерия Романовна, — шепнул Рыбников. — Пропал я.

Лидина вздыхала, разглядывая запачканную кровью кружевную манжетку, но тут вскинулась:

— Почему? Что случилось?

В немножко покрасневших, но все равно прекрасных глазах Василий Александрович прочёл немедленную готовность к действию и вновь, уже в который раз за ночь, подивился непредсказуемости этой столичной штучки.

Во время спасения тонущих и раненых Гликерия Романовна вела себя совершенно поразительно: не рыдала, истерик не закатывала, даже не плакала, лишь в особенно тягостные минуты закусывала нижнюю губку, так что к рассвету та совсем распухла. Рыбников только головой качал, глядя, как хрупкая дамочка тащит из воды контуженного солдата, как перевязывает оторванной от шёлкового платья тряпицей кровоточащую рану.

Раз, не выдержав, штабс-капитан даже пробормотал:

— Некрасов какой-то, поэма «Русские женщины». — И быстро оглянулся, не слышал ли кто этого замечания, плохо вязавшегося с обликом серого, затёртого офицеришки.

После того, как Василий Александрович спас её из лап чернявого неврастеника, а в особенности после нескольких часов совместной работы, Лидина стала держаться со штабс-капитаном запросто, как со старым приятелем — видно, и она переменила своё начальное мнение о соседе по купе.

— Да что стряслось? Говорите же! — воскликнула она, смотря на Рыбникова испуганными глазами.

— Со всех сторон пропал, — зашептал Василий Александрович, беря её под руку и медленно ведя по направлению к поезду. — Я ведь в Питер самовольно ездил, втайне от начальства. Сестра у меня хворает. Теперь откроется — беда…

— Гауптвахта, да? — расстроилась Лидина.

— Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое… Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом деле оставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.

Гликерия Романовна спросила страшным шёпотом, прикрыв рукой губки:

— Секретные чертежи?!

— Да. Очень важные. В самовольную отлучку ездил, и то ни на минуту из рук не выпускал.

— И где ж они? Вы туда, ну, в туалетную, разве не заглядывали?

— Пропали, — замогильным голосом сказал Василий Александрович и повесил голову. — Взял кто-то… Это уж не гауптвахта — трибунал. По законам военного времени.

— Какой ужас! — У дамы округлились глаза. — Что же делать?

— У меня к вам просьба. — Дойдя до последнего вагона, Рыбников остановился. — Я сейчас, пока никто не смотрит, под колёса нырну, а после, улучив момент, с насыпи — и в кусты. Нельзя мне под проверку попадать. Так вы уж не выдавайте, а? Скажите, знать не знаю, куда подевался. Ехали — не разговаривали, на что мне этот мужлан? А чемоданчик мой, что на полке, с собой прихватите, я за ним после в Москве к вам наведаюсь. Остоженка, вы сказали?

— Да, дом Бомзе.

Лидина оглянулась на важного петербургского начальника и жандармов, тоже двинувшихся в сторону состава.

— Выручите, спасёте? — Рыбников отступил в тень вагона.

— Конечно! — На личике Гликерии Романовны появилось решительное, даже отчаянное выражение — как давеча, когда она кинулась к стоп-крану. — Я знаю, кто ваши чертежи украл! Тот противный субъект, который на меня бросился! Вот он отчего так торопился-то! И мост очень возможно, что он взорвал!

— Как взорвал? — не поспевал за её словами ошалевший Рыбников. — С чего вы взяли? Как он мог взорвать?

— Откуда мне знать, я же не военный! Бомбу какую-нибудь из окна бросил! Я вас обязательно выручу! И под вагон лазить незачем! — крикнула уже на бегу — так порывисто бросилась навстречу жандармам, что штабс-капитан хотел удержать, да не успел.

— Кто тут главный? Вы? — налетела Лидина на элегантного господина с седыми висками. — У меня важное известие!

Тревожно прищурившись, Рыбников заглянул под вагон, но нырять туда было поздно — теперь в эту сторону было устремлено множество глаз. Штабс-капитан стиснул зубы, двинулся вслед за Лидиной.

А та держала седоватого за рукав летнего пальто и с невообразимой быстротой стрекотала:

— Я знаю, кто вам нужен! Тут был один человек, такой неприятный брюнет, безвкусно одетый, с алмазным перстнем — камень огромный, но нечистой воды. Ужасно подозрительный! Очень в Москву торопился! Все-все остались, и многие помогали людей из реки вынимать, а он подхватил свой саквояж и уехал! Хуже, чем просто уехал. Когда первая подвода со станции прибыла, за ранеными, он возницу подкупил. Дал ему деньги, много, и уехал. А раненого не взял!