Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис - Страница 26

Молодой человек простонал и затрясся так, что чёрная бумага зашуршала у него в руках.

— Она не получит деньги, потому что вы не сумели взорвать мост? Или туннель? — быстро спросил Эраст Петрович, не сводя глаз со смертоносного свёртка.

— Мост, Александровский. Откуда вы знаете? Хотя какая разница… Да, самурай не заплатит. Я погибаю зря.

— Значит, вы всё это из-за неё, из-за десяти тысяч?

Очкастый мотнул головой:

— Не только. Я хочу России отомстить. Гнусная страна, гнусная!

Фандорин опустился на скамейку, закинул ногу на ногу и пожал плечами:

— Большого вреда России вы теперь нанести не сможете. Ну, подорвёте вагон. Убьёте и покалечите сорок бедных пассажиров третьего класса, а ваша дама сердца останется чахнуть в Самаре. — Он помолчал, чтобы молодой человек как следует вдумался, и энергично произнёс. — У меня есть идея получше. Вы отдаёте мне взрывчатку, и тогда девушка, которую вы любите, получит десять тысяч. А уж Россию предоставьте её собственной судьбе.

— Вы меня обманете, — прошептал чахоточный.

— Нет. Даю слово чести, — сказал Эраст Петрович, и таким тоном, что не поверить было нельзя. На щеках бомбиста выступили пятна румянца.

— Не хочу умирать в тюремной больнице. Лучше здесь, сейчас.

— Это как вам угодно, — тихо сказал Фандорин.

— Хорошо. Я напишу ей записку…

Юноша вытащил из кармана блокнот, лихорадочно застрочил в нем карандашом. Свёрток с бомбой лежал на скамейке, теперь Фандорину ничего не стоило им завладеть, но инженер не тронулся с места.

— Только, пожалуйста, коротко, — попросил он. — Пассажиров жалко. Ведь для них каждая секунда мучительна. Не дай Бог, кого удар хватит.

— Да-да, я сейчас…

Дописал, аккуратно сложил, отдал.

— Там имя и адрес…

Лишь теперь Фандорин взял мину и передал её в окно, подозвав жандармов. За ней последовали и остальные семь: очкастый осторожно брал их, подавал Эрасту Петровичу, тот спускал вниз.

— А теперь выйдите, пожалуйста, — сказал обречённый, взводя курок. — И помните: вы дали слово чести.

Эраст Петрович посмотрел в светло-голубые глаза юноши, понял, что уговаривать бессмысленно, и пошёл к выходу.

Почти сразу же за спиной грянул выстрел.

Домой инженер вернулся на исходе дня, усталый и грустный. В Москве на вокзале ему вручили телеграмму из Петербурга: «Всё хорошо что хорошо кончается но нужен японец про десять тысяч надеюсь шутка».

Это означало, что платить самарской Belle Dame sans merci[1] инженеру придётся из собственного кармана, но печалился он не из-за этого — из головы всё не шёл самоубийца с его любовью и его ненавистью. А ещё мысли Эраста Петровича вновь и вновь возвращались к человеку, который придумал, как извлечь из чужой беды практическую пользу.

От арестованного почтальона про этого человека выяснили немного. Можно сказать, ничего нового. Где его, такого изобретательного, искать, было непонятно. Ещё трудней было предугадать, в какой точке он нанесёт следующий удар.

В дверях казённой квартиры Фандорина встретил камердинер. Сегодня нейтралитет дался Масе особенно тяжело. Всё время, пока господин отсутствовал, японец бормотал сутры и даже пробовал молиться перед иконой, но сейчас был само бесстрастие. Окинул Эраста Петровича быстрым взглядом — цел ли? Увидев, что цел, на миг зажмурился от облегчения и тут же равнодушно доложил по-японски:

— Снова письмо от городского жандармского начальника.

Инженер, морщась, развернул записку, в которой генерал-лейтенант Шарм настоятельно приглашал пожаловать к нему на ужин нынче в половине восьмого. Записка кончалась словами: «А то я, право, обижусь».

Вчера было точно такое же приглашение, за недосугом оставленное без ответа.

Неудобно. Старый, заслуженный генерал. Опять же смежное ведомство, обижать нельзя.

— Помыться, побриться, смокинг, белый галстук, цилиндр, — кисло сказал инженер слуге. — Я ненадолго.

Слог третий, в котором Рыбников даёт волю страсти

25 мая Гликерия Романовна прокатилась вдоль бульвара впустую — Вася не пришёл. Это её расстроило, но не слишком сильно. Во-первых, теперь она знала, где его можно найти, а во-вторых, ей было чем заняться.

Прямо с бульвара Лидина поехала к Константину Фёдоровичу Шарму на службу. Старик ужасно обрадовался. Выставил из кабинета каких-то офицеров с бумагами, велел подать шоколад и вообще был очень мил со своей старомодной галантностью.

Вывести разговор на Фандорина было совсем нетрудно. После болтовни об общих петербургских знакомых Гликерия Романовна рассказала, как чуть не угодила в кошмарное крушение на мосту, красочно описала виденное и свои переживания. Детально остановилась на таинственном господине с седыми висками, руководившем дознанием.

Сильный эпитет, как и рассчитывала Лидина, подействовал.

— Для вас, может, он и таинственный, но не для меня, — снисходительно улыбнулся генерал. — Это Фандорин из Питерского железнодорожного. Умнейший человек, космополит, большой оригинал. Он сейчас ведёт в Москве очень важное дело. Я предупреждён, что в любую минуту может понадобиться моё содействие.

У Гликерии Романовны упало сердце: «важное дело». Бедный Вася!

Но она не подала виду, что встревожена. Вместо этого изобразила любопытство:

— Космополит? Большой оригинал? Ах, милый Константин Фёдорович, познакомьте меня с ним! Я знаю, для вас нет невозможного!

— Нет-нет, и не просите, Эраст Петрович имеет репутацию разбивателя сердец. Неужто и вы не остались равнодушны к его мраморному лику? Берегитесь, я взревную и установлю за вами секретное наблюдение! — шутливо погрозил пальцем генерал.

Но, конечно, упирался недолго — обещал нынче же пригласить петербуржца ужинать.

Гликерия Романовна надела серебристое платье, имевшее у неё прозвание «фатального», надушилась пряными духами и даже чуть-чуть подвела глаза, чего обычно не делала. Хороша была так, что минут пять не могла выйти на лестницу — всё любовалась на себя в зеркало.

А мерзкий Фандорин не пришёл. Весь вечер Лидина просидела рядом с пустым стулом, слушая цветистые комплименты хозяина и разговоры его скучных гостей.

Когда прощалась, Константин Фёдорович развёл руками:

— Не пришёл ваш «таинственный». Даже на записку ответить не соизволил.

Она стала уговаривать генерала, чтоб не сердился — может быть, у Фандорина важное расследование. И сказала:

— Как у вас мило! И гости такие славные. Знаете что, а устройте завтра опять ужин, в том же самом кругу. А Фандорину напишите как-нибудь порешительней, чтоб непременно пришёл. Обещаете?

— Ради удовольствия вновь видеть вас у себя я на все готов. Но что вам так дался Фандорин?

— Не в нем дело, — доверительно понизила голос Лидина. — Это так, пустое любопытство. Если угодно, каприз. Просто мне сейчас очень одиноко, хочется почаще бывать в обществе. Я вам не говорила: я ухожу от Жоржа.

Генерал понял доверительность. Оглянувшись на свою мымру-жену, немедленно предложил завтра отобедать за городом, но это Гликерия Романовна быстро исправила. В сущности, старику было совершенно достаточно слегка пококетничать с молодой привлекательной женщиной, а насчёт обеда у «Яра» это он сказал уж так, по привычке, как отставной гусарский конь, что стучит копытом, заслышав дальний звук трубы.

Назавтра Фандорин, хоть и с опозданием, но явился. Больше от него, собственно, ничего и не требовалось — в своих чарах у Лидиной никаких сомнений не было. А выглядела она нынче не хуже, чем вчера. Даже ещё лучше, потому что придумала надеть расшитую мавританскую шапочку, спустив с неё на лицо прозрачную, совершенно неземную вуальку.

Стратегию выбрала самую простенькую, но безошибочную.

Сначала не смотрела на него вовсе, а была любезна с самым красивым из гостей — конногвардейцем, адъютантом генерал-губернатора.