Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис - Страница 15

Беглый штабс-капитан шагал вдоль бульвара с непреклонно выпяченной челюстью, от задумчивости в зеркальные часы совсем не поглядывал.

Правда, достигнув пансиона и войдя в свою отдельную квартиру, по привычке к осторожности выглянул-таки из-за занавески.

И заскрипел зубами: у тротуара напротив стоял извозчичий экипаж с поднятым верхом — и это несмотря на ясную погоду. Возница пялился на окна «Сен-Санса», седока же было не видно.

В голове Рыбникова замелькали быстрые, обрывистые мысли.

Как?

Почему?

Графиня Бовада?

Исключено.

Но больше никто не знает.

Старые контакты оборваны, новые ещё не завязались.

Версия могла быть только одна: чёртово агентство Рейтера. Кто-нибудь из проинтервьюированных генералов пожелал внести какие-то исправления или дополнения, позвонил в московское представительство Рейтера и обнаружил, что никакого Стэна там не числится. Переполошился, сообщил в Охранное… Но даже если так — как его нашли?

И тут вероятность получалась всего одна: случайно.

Кто-то из особенно везучих агентов по словесному описанию (эх, надо было хотя бы поменять гардероб!) опознал на улице и теперь ведёт слежку.

Но если случайно, дело поправимое, сказал себе Василий Александрович и сразу успокоился.

Прикинул расстояние до коляски: шестнадцать, нет семнадцать шагов.

Мысли стали ещё короче, ещё стремительней.

Начать с седока, он профессионал… Сердечный припадок… Я тут живу — помоги-ка, братец, занести… Беатриса будет недовольна… Ничего, назвалась груздем… А коляску? Вечером, это можно вечером.

Додумывал уже на ходу. Неспешно, позевывая, вышел на крыльцо, потянулся. Рука небрежно помахивала длинным мундштуком — пустым, без папиросы. Ещё Рыбников достал из кармана плоскую таблетницу, вынул из неё что-то, сунул в рот.

Проходя мимо извозчика, заметил, как тот косится на него.

Василий Александрович на кучера никакого внимания. Зажал мундштук зубами, быстро отдёрнул фартук на пролётке — и замер.

В экипаже сидела Лидина.

Мертвенно побледнев, Рыбников выдернул изо рта мундштук, закашлялся, сплюнул в платок.

Она нисколько не выглядела смущённой. С хитрой улыбкой сказала:

— Так вот вы где живёте, господин конспиратор! У вашей тётушки красивый дом.

— Вы за мной следили? — выдавил Василий Александрович, думая: ещё бы секунда, доля секунды, и…

— Ловко, да? — засмеялась Гликерия Романовна. — Сменила извозчика, велела ехать шагом, на отдалении. Сказала, что вы мой муж, что я подозреваю вас в измене.

— Но… зачем?

Она стала серьёзной.

— Вы так на меня посмотрели, когда я сказала «до завтра»… Я вдруг почувствовала, что вы завтра не придёте. И вообще больше никогда не придёте. А я даже не знаю, где вас искать… Я же вижу, что наши встречи отягощают вашу совесть. Вы думаете, что подвергаете меня опасности. И знаете, что я придумала? — оживлённо воскликнула Лидина. — Познакомьте меня с вашей тётей. Она — ваша родственница, я — ваш друг. Вы не представляете, какая сила — две женщины, вступившие в союз.

— Нет! — отшатнулся Рыбников. — Ни в коем случае!

— Ну так я сама войду, — объявила Лидина, выражение лица у неё сделалось таким же, как в коридоре курьерского поезда.

— Хорошо, если вы так хотите… Но я должен предварить тётушку, у неё больное сердце, она вообще очень не любит неожиданностей, — в панике понёс чушь Василий Александрович. — Тётя содержит пансион для благородных девиц. Там свои правила… Давайте завтра. Да-да, завтра. Ближе к вече…

— Десять минут, — отрезала она. — Жду десять минут, потом войду сама.

И демонстративно взялась за алмазные часики, что висели у неё на шее.

Графиня Бовада была особой редкостной сообразительности, это Рыбников про неё давно знал. Она поняла с полуслова, не потратила ни секунды на вопросы и сразу перешла к действию.

Вряд ли какая-нибудь другая женщина была бы способна за десять минут превратить бордель в пансион для благородных девиц.

Ровно десять минут спустя (Рыбников подсматривал из-за шторы) Гликерия Романовна расплатилась с извозчиком и с решительным видом вышла из коляски.

Дверь ей открыл солидный швейцар, с поклоном повёл по коридору навстречу звукам фортепиано.

Пансион приятно удивил Лидину богатством убранства. Немножко странным ей показалось, что в стенах кое-где торчат гвоздики — будто там висели картины, но их сняли. Должно быть, унесли протирать пыль, рассеянно подумала она, волнуясь перед важным разговором.

В уютном салоне две хорошеньких девушки в гимназической форме старательно наигрывали в четыре руки «Собачий вальс».

Приподнялись, сделали неловкий книксен, хором сказали: «Бонжур, мадам».

Гликерия Романовна ласково улыбнулась их смущению. Когда-то она сама была такой же дикаркой, росла в искусственном мирке Смольного института: полудетские мечты, тайное чтение Флобера, девичьи откровения в тиши дортуара…

Здесь же, у пианино, стоял Вася — его некрасивое, но милое лицо выглядело сконфуженным.

— Тётенька ждёт вас. Я провожу, — пробормотал он, пропуская Лидину вперёд.

Фира Рябчик (амплуа «гимназистка») придержала Рыбникова за полу пиджака:

— Вась, это твоя благоверная? Характерная дамочка. Не трусь, обойдётся. Мы остальных по комнатам заперли.

Слава Богу, и она, и Лионелка по дневному времени были ещё не накрашены.

А из дверей навстречу гостье уже плыла Беатриса — величественная, как мать-императрица Мария Федоровна.

— Графиня Бовада, — представилась она с любезной улыбкой. — Васюша мне столько о вас рассказывал!

— Графиня? — пролепетала Лидина.

— Да, мой покойный муж был испанским грандом, — скромно обронила Беатриса. — Прошу пожаловать в кабинет.

Прежде чем последовать за хозяйкой, Гликерия Романовна шепнула:

— Так вы в свойстве с испанскими грандами? Любой другой непременно бы похвастался. Все-таки вы необыкновенный.

В кабинете было уже легче. Графиня держалась уверенно, инициативы из рук не выпускала.

Идею бегства за границу горячо одобрила. Сказала, что документы для племянника достанет, самые надёжные. Затем разговор двух дам повернул в географическую сторону: куда бы эвакуировать обожаемого «Васюшу», При этом выяснилось, что вдова испанского гранда объездила чуть не весь мир. С особенным чувством она отзывалась о Порт-Саиде и Сан-Франциско.

Рыбников в обсуждении участия не принимал, лишь нервно похрустывал пальцами.

Ничего, говорил он себе мысленно. Завтра 25-ое, а там всё равно.

Слог четвёртый, в котором Фандорину делается страшно

Мрачное бешенство — так вернее всего было бы обозначить настроение, в котором пребывал Эраст Петрович. За долгую жизнь ему случалось не только одерживать победы, но и терпеть поражения, но, кажется, никогда ещё он не чувствовал себя столь глупо. Должно быть, так ощущает себя китобой, гарпун которого, вместо того чтоб пронзить кашалота, расшугал стайку мелких рыбёшек.

Ну разве можно было усомниться в том, что треклятый Брюнет и есть японский агент, устроивший диверсию? Виновно было нелепое стечение обстоятельств, но это служило инженеру слабым утешением.

Драгоценное время было потрачено попусту, след безнадёжно упущен.

Московский градоначальник и сыскная полиция хотели выразить Фандорину сердечную благодарность за поимку обнаглевшей банды, но Эраст Петрович ушёл в тень, все лавры достались Мыльникову и его филёрам, которые всего лишь доставили связанных налётчиков в ближайший участок.

Между инженером и надворным советником состоялось объяснение, причём Евстратий Павлович и не думал запираться. Глядя на Фандорина своими выцветшими от разочарования в человечестве глазами, Мыльников без тени смущения признался: да, приставил филёров и сам перебрался в Москву, ибо по старой памяти знает — у Эраста Петровича уникальный нюх, так вернее выйдешь на след, чем самому подмётки стаптывать. Хоть диверсантов и не добыл, но в накладе не остался — за варшавских гоп-стопников получит благодарность начальства и наградные.