Белый флюгер - Власов Александр Ефимович - Страница 9

— Куда это? — на высокой ноте спросила мать и подбоченилась.

Старший матрос в упор глянул на неё.

— Позабавились — и хватит! Язык, а особо руки, держи на привязи. Пошли!

Мать знала, когда нужно уступить. Она не сказала больше ни слова.

Всю семью под конвоем провели мимо будки, из которой выглядывал с любопытством и сожалением старик железнодорожник.

— Никак нас заарестовали? — озорно сказал Федька. — Во здорово!

Младший брат Карпуха оглянулся.

— Мы что — арестанты?

Матрос не ответил. Тогда Федька направил на него игрушечный пистолет:

— Говори!

— Отберу! — пригрозил матрос.

— Попробуй! — подражая крикливому голосу матери, ответил Федька и попросил по-хорошему: — Ну скажи! Что тебе жалко?

— Вы подследственные.

Карпуха недоумённо и разочарованно посмотрел на брата.

— Чего это он болтнул?

— Откуда я знаю!

Карпуха повернулся к матросу и показал ему язык.

— Сам ты п-последственный!

За железнодорожной будкой в тупичке стояла ручная дрезина.

— Полезайте! — приказал старший матрос.

Федька присвистнул от радостного удивления. Мальчишки мигом вскочили на деревянную платформу. На такой машине они ещё никогда в жизни не катались.

— Куда вы нас тащите? — спросил отец. — Разобрались бы на месте.

— Прекратить!

Вшестером было трудно уместиться на маленькой дрезине. Задержанные уселись кое-как. Матросы сбросили бушлаты и взялись за рукоятки ручного привода. Один толкнул рукоятку вниз, у другого рукоятка пошла вверх. Потом наоборот. Так качают воду ручным насосом.

Дрезина двинулась.

— Быстрей! Быстрей! — прикрикнул Федька и начал командовать: — Раз-два! Раз-два!

Матросы молчали. Дрезина доехала до стрелки, вышла на основную колею и, постепенно набирая скорость, помчалась в сторону Петрограда.

Дорога шла осенним лесом. Изредка деревья расступались. На прогалине показывались и уносились назад деревянные домишки. Многие были заколочены. На окнах и дверях чернели скрещённые доски. Эти кресты вычёркивали дом из списка жилых. Война, голод и разруха выгнали людей из родных мест.

Дрезина, преодолев небольшой подъём, ринулась вниз ещё быстрее. Чаще затарахтели колёса. Платформу стало подкидывать на стыках.

Карпуха ущипнул брата и глазами указал на бушлат. Федька взглянул и в изумлении пощёлкал языком. Из кармана торчала граната-лимонка. С каждым разом, когда дрезину подбрасывало на стыке, граната всё больше и больше высовывалась из кармана. Федька подцепил бушлат ногой и подтащил его к себе. Рука сама потянулась к гранате, и тяжёлая рубчатая лимонка очутилась в Федькиных пальцах.

— Положи назад! — раздался строгий голос матери.

Младший матрос выругался и, круто повернувшись, выхватил у Федьки гранату.

— Ух, сорванец!

Он вытер рукавом тельняшки мокрый лоб.

— Испугался? — ухмыльнулся Федька. — А ещё матрос!

Спуск кончился. Опять начался некрутой подъём. Дрезина пошла медленнее. На спине старшего матроса проступило сырое пятно.

— Давай подменю? — предложил отец.

Матрос ещё раз десять нажал на рукоятку, — видимо, раздумывал, соглашаться или нет, и наконец кивнул головой:

— Валяй.

Младший матрос краешком глаза покосился на мать. Она поняла этот взгляд.

— Не жди! Я тебе не батрачка! Взяли — ну и везите! Ещё и обратно повезёте.

— Ты нас попроси! — сказал Федька и, не дождавшись ответа, взялся за рукоятку справа от матроса.

Карпуха подошёл слева. Теперь они втроём нажимали на рычаг, а отец был напротив. Когда они выпрямлялись, отец наклонялся. Потом он стоял прямо, а они кланялись ему.

Федька улыбнулся:

— Молимся, как в церкви!

— Если до Питера, то до кровавых мозолей домолимся! — отозвался отец.

— До Рамбова, — пробурчал матрос.

В ОРАНИЕНБАУМЕ

Ораниенбаумская ЧК размещалась в каменном доме на первом этаже. Одна комната служила камерой предварительного заключения. В двух других работали сотрудники. А четвёртую, самую маленькую, занимал Василий Крутогоров — рабочий Обуховского завода. Ему поручили руководить чекистами в Ораниенбауме.

Работа была незнакомая. Сам Крутогоров считал, что он совсем не подходит к этому тонкому делу. Какой из него начальник чекистов?

Хлопот хватало. Ораниенбаум в военном отношении — место бойкое. Тут и форты близко, да и до Кронштадта рукой подать. Приходилось и дворцы охранять, и со спекулянтами и самогонщиками бороться, и главным образом — очищать от тайных врагов сухопутные и морские подступы к красному Питеру. А попробуй-ка разберись, кто друг, а кто недруг?

У Крутогорова в толстой папке всяких документов в самом низу лежала прошлогодняя ориентировка на бывшего садовника с Елагина острова Самсонова и его семью. Год назад документ изучили все работники Ораниенбаумской ЧК и знали хорошо, но теперь кое-какие детали позабылись. Лишь Крутогоров помнил, что в бумаге не было приказа арестовать Самсоновых — просили сообщить в Петроград. Вот почему Крутогоров нахмурился, выслушав доклад старшего матроса о задержании на полустанке четырёх лиц, похожих по приметам на семью Самсоновых.

— Давай их сюда! — недовольно потребовал Крутогоров.

Старший матрос потоптался на месте.

— Василий Васильевич… Если не то — не взыщи!.. Похожи очень: и четверо, и хромает он, и погорельцы… Вначале, как увидел их, я бы голову отдал — они, и всё! А потом…

— Что потом?

— Не то как-то… Баба лютует, а парень один — бесёнок настоящий! И второй — тоже хорош… Если б что — разве б они так в чека ехали? А тут — чуть не с песнями!.. Так что не взыщи, если…

— Взыщу! — прервал его Крутогоров. — За то взыщу, что память дырявая!.. Кто сказал — задержать?.. Проследить, сообщить, а ты?

Старший матрос сконфуженно потёр тугую шею.

— Видать, запамятовал…

— Ладно! — смягчился Крутогоров. — С песнями, говоришь?.. Давай сюда весельчаков этих! Личина — она всякая бывает.

Их ввели. Все четверо полукругом встали у стола. Оба матроса — сзади. Крутогоров по очереди оглядел семейство, начиная с отца.

— Любуйся, да побыстрее! — сказала мать. — Через полчаса — обратный поезд, а другой только завтра пойдёт. Ночевать тут мы не собираемся!

— Надо будет — заночуете! — ответил Крутогоров и встал, с шумом отодвинув стул.

«Кр-р-р!» — раздалось вдруг откуда-то.

Это резкое металлическое карканье заставило Крутогорова вздрогнуть. У Карпухи из-за пазухи выглядывал сердитый глаз и клюв молодого ворона.

— Это он в парке подобрал, когда вели сюда. Подбитый воронёнок, — смущённо объяснил старший матрос. — Мы уж не стали отнимать…

Крутогоров заинтересовался, потянулся пальцами к оттопыренной Карпухиной рубахе.

— Не тронь! — буркнул Федька, заслоняя младшего брата.

Крутогоров отвёл руку, произнёс неопределённо:

— Дела-а!.. Семейка!.. Глаза выклюют!

Помолчав, он неожиданно спросил у Карпухи:

— Отец-то у тебя родной?

— А что? — усмехнулся мальчишка. — Бывают двоюродные?

Молодой матрос, сдерживая смех, прижал ко рту ладонь. Старший сердито подтолкнул его локтем. Крутогорову и самому стало смешно. Он уже чувствовал, что никакие это не Самсоновы.

Он задал ещё несколько вопросов, взял у отца справку из госпиталя и приказал матросам запереть всю семью в камеру предварительного заключения.

Их повели по коридору. Каркал ворон. Федька стрелял в окна из своего пистолета. Мать бранилась вовсю. Она замолчала только тогда, когда за ними закрылась дверь и старший матрос задвинул снаружи засов.

В камере был настил, сколоченный из грубых досок, — нечто вроде нар человек на шесть. На окне — решётка. В двери — ничем не закрытое квадратное окошко.

Мать и отец присели на нары.

— Всё из-за тебя! — сказал отец. — Из-за языка твоего длинного.

— Из-за ноги твоей укороченной! — ответила мать. — Что, я не видела, как они на хромую твою пялились?.. Угораздило тебя на пулю наткнуться!