Рыжий, честный, влюбленный - Полонский Георгий - Страница 2

– А у вас, мои ненаглядные, будет диктант!

– А в каких тетрадках, фру Алиса? – забеспокоились девочки. – Если по зоолингвистике – так мы же их сдали...

– На листочках, на листочках... Быстренько приготовились. – Она открыла книжку «Птицы Европы». – Ну? Я диктую уже...

«Свое гнездовое хозяйство уточка ведет одна. И о детях одна заботится – муж ее пропадает в это время неизвестно где.»

Фру Алиса диктует, глядя в окно и в паузе плотоядно зевая. Но успевает при этом видеть, кто у кого списывает.

– Что, милая Лаура, душа раздваивается, не так ли? Слово «неизвестно» у Лео написано слитно, а у Луизы – раздельно... Спрашивается, как быть тебе, бедняжечке?

В ответ на такую проницательность Лаура открылась, кокетливо прищурясь:

– А я в таких случаях, фру Алиса, оставляю промежуточек, но махонький, еле заметный... чтобы вы и так, и этак могли прочесть...

Учительница рассмеялась благосклонно:

– Фокус вот с такой «бородой»! Но выкручивайся как знаешь. У нас единственная школа в мире, где за обман учителя – хвалят! Если, конечно, это удалось... Диктую дальше:

«Двадцать дней, а иногда и больше высиживает уточка яйца, почти не отлучаясь; в это время, когда нет у нее сменщика и заступника, брать ее – одно удовольствие...»

Последние слова учительница взяла не из книги, а из глубины души!

А Людвиг, от всех отгороженный, всеми забытый, пыхтел у тренажера. Этот стенд был разрисован веселенькими и наивными акварельными красками, но на самом деле это – коварнейшее устройство! Его нашпиговали всякими электрическими и механическими опасностями; за неверный ход здесь наказывали не потерей фигуры, а уколом в руку или несильным ударом тока. Даже предусмотрен – в случае грубой ошибки – захват в плен: безжалостные механические челюсти могли ухватить тебя за обшлаг или за лацкан курточки и не выпустить, пока ты сам не исправишь допущенную тобой глупость!

И все эти удовольствия Людвигу приходилось сейчас испытывать, он ошибался то и дело... Сначала он терпел такие нападки неодушевленного противника с вымученной презрительной улыбкой. Но теперь курточка оказалась в стальных зубах и трещала! Напрашивалась мысль снять ее, но при таком захвате это было технически невыполнимо: правая рука уже как бы не принадлежала ему! Не «как бы», а просто не принадлежала, черт побери!

А там, за доской, продолжала диктовать фру Алиса:

– «И все-таки в течение этих двадцати дней уточке нужно ведь иногда есть. Отправляясь за кормом, она обязательно прикроет яйца тем пухом, что выщипала у себя с брюшка и с груди, обложит им все гнездо и надеется, что никто теперь не найдет ее потомства. Надейся, милая, надейся, – скажет знаток и любитель свежих утиных яиц...»

– Я не хочу! Не хочу больше! Пускай эта штука меня выпустит! – раздался на весь класс вопль несчастного Людвига. Перед этим он сделал еще один ход в надежде выпутаться, но опять ход ошибочный, и стенд выпустил в него стрелу с резиновой присоской: теперь она украшала его взмокший лоб!

Грянул, конечно же, смех. Когда фру Алиса откатила классную доску, выставляя мученика на всеобщее обозрение, потеха стала безудержной! Слышали вы такое выражение: гомерический хохот? Вот он-то и сотрясал класс.

– Стишки декламировать приятней, не так ли? – с этими язвительными словами учительница отключила красный рубильник.

Людвиг почувствовал, что два маленьких капкана разжали, наконец, свою мертвую хватку. И смог опуститься на пол, – вернее, ноги просто подломились под ним. На лице его даже веснушки побледнели.

– Что-то шепчет, – указывая на него пальцем, ухмыльнулся тот, с передней парты, который домогался узнать, какой прок от стихов.

Ржание стихло: всем почему-то интересно стало, что именно шептали посеревшие людвиговы губы, и сама фру Алиса наклонилась к нему:

– Что-что? Громче!

– Все... Ненавижу я эту хитрологию... И пускай кол стоит! Я, может, вообще не хочу никого... объегоривать? – прозвучало в тишине класса. – По правде буду жить...

Смех пуще прежнего громыхнул опять, но фру Алиса строго постучала по деревяшке своей куриной костью:

– Тихо! Он ничего не говорил, вы ничего не слышали! Не будем выносить сор из избы... Он одумается, конечно, он успокоится. Мы все поможем тебе, Людвиг... Два-три дополнительных занятия после уроков...

– Нет, – сказал Людвиг, все еще сидящий на полу.

– То есть как это «нет»?! По правде он будет жить! А честь школы? Ты хочешь, чтобы на нее легло пятно? Школе проще исключить тебя, чем допустить, чтобы такое звучало в ее стенах!

– Ну и пожалуйста, – разрешил Людвиг и встал. – Я и сам уйду...

Он пошел к своей парте, взял сумку и вытащил оттуда книжки; на одной значилось «ХИТРОЛОГИЯ», на другой – «ОБМАНОВЕДЕНИЕ». Идя к двери, запустил ими поочередно в ненавистный тренажер!

– Во дурак-то... – остолбенело проговорил Лео Ларсон, братец нашего героя.

– Ничего, отец из него выбьет это. Как пыль из паласа, – успокоила Луиза себя и других.

У двери Людвиг оглянулся виновато:

– Вы не переживайте, фру Алиса, я не против вас... Вы хотели, как лучше, я понимаю... Ну, а мне лучше – так...

И дверь закрылась за ним.

Глава 2.

Что значит – лично сочинить песенку

Людвиг шел по лесу.

Он сжег, как говорится, мосты за собой, а планов и целей впереди никаких не было... Вообще ведь неясно, бывают ли какие-то планы и цели, намеченные без взрослой помощи, у 9-летних лисят! Мужество могло незаметно покинуть его... Оно, надо сознаться, уже начинало это делать...

Нужно было себя подбадривать. Из этой необходимости стала рождаться песенка.

Когда сочинился первый куплет, Людвиг ощутил ни с чем не сравнимую сладость. Один раз папа принес к столу только что задушенного фазана; мясо его оказалось вкуснейшим из всего, что Людвиг пробовал в коротенькой своей жизни, но сладость теперешняя – она и с фазаном сравниться не могла! Вернее, фазан не мог с нею сравниться, и вообще ничто не могло! Бывает же такое: две минуты назад на душе было горько-горько, темным темно... и вдруг такое наслаждение небывалое! Плюс еще гордость какая-то, плюс удивительное прибавление сил... Как будто он не проиграл, а выиграл полчаса назад на уроке хитрологии! Победителем ушел он оттуда – вот какое странное чувство кружило теперь людвигову голову!

А причина – всего-навсего слова, которые собрались во что-то единое, складное, упоительно верно выражая то, что было у него на душе! Мелодия сама пристала к этим словам, непрошенно-негаданно... Когда родился второй куплет, Людвиг спел его, а затем оба вместе спел незнакомым белкам – и белки с каждой строчкой спускались все ближе к нему, все доверчивей... Они совсем ничего не понимали в стихах, эти грызуны-циркачи, но их мордочки и хвосты выражали полное удовольствие.

Третьим куплетом он поделился с тетеревом. Нашел с кем делиться, ведь есть выражение такое (Людвиг узнал его потом, из какой-то маминой фразы): «глух, как тетерев»! Тот, впрочем, на слух не пожаловался, а с очень авторитетным видом одобрил куплет. Да Людвигу и не нужны были отзывы: что-то внутри подсказывало, какая строчка годится, а какая – нет; ну и зачем в таком случае мнение посторонних птиц? Нет, так нельзя думать: ведь когда песенку оценили малиновки и даже один соловей, Людвигу по-настоящему было приятно: еще бы, это уже суд профессионалов! (хотя понятно,что они только в музыке смыслили, в словах-то, конечно, – ни бум-бум...). Всерьез оценить сможете только вы – поскольку вы прочли главу 1-ю и знаете, про что пелось в тех куплетах: