Неугомонный Носир - Ортыков Болта - Страница 3

— Ясно, что это пастуший пёс! — заключил отец. — Беги, Гайратджан, отвори пошире наши ворота! — взволнованно сказал он мне.

Я проворно открыл ворота. Пугливые бараны, наверно, ни разу в жизни не видели ворот с таким высоким порогом и не решались перескочить. Даже чёрный козёл остановился, поставив на порог передние копыта. Он оглянулся на отца, подгонявшего его, и, наконец, прыгнул во двор, а вслед за ним и всё стадо. Полвон тоже вскочил во двор, осмотрелся и тут же вылетел на улицу, будто во дворе его встретили палкой.

— Полвон! Полвон! — звал его отец.

Но пёс не вернулся. Он побежал в верхний конец кишлака по той дороге, которая вела на Дашти-Калон.

Приказав мне разместить стадо, отец было уже собрался пойти ловить пса, когда Полвон вернулся сам. Взгляд его был тревожен, язык свисал из открытой пасти. Пёс подбежал к нашим воротам, но войти всё же не решился. И снова повернул прочь от дома. И тогда отец побежал вслед за Полвоном. «Да можно ли найти его в такой темноте? — подумал я. — Пустые хлопоты!»

И действительно, отец долго не возвращался. В голову мне лезли всякие нелепые мысли. «Может, Полвон и не собака вовсе, а барс или какой другой зверь», — думал я.

Мама тоже была встревожена и расспрашивала меня, что это за необыкновенная собака. Наконец я не выдержал и решил пойти на поиски. Но тут отец вернулся сам. Усталый, насупленный и… без Полвона. У него был такой вид, будто случилось какое-то несчастье. Он безжалостно корил себя за то, что упустил такого пса.

— Пойди, сынок, запри ворота, — сказал он мне, видимо уже потеряв всякую надежду, что Полвон вернётся к нам.

Я запер ворота и, как обычно, подпер их шестом. Мама расстелила на суфе под карагачем курпачи и ковры, вынесла из дому лампу с круглым фитилём. Отец вымыл руки, Ханифа расстелила дастархон. Мы сели ужинать.

Под суфой лежал наш пёс Неккадам. Щенка отец принёс три года назад. Неккадама расхваливали, говорили, что когда он вырастет, то станет отличным волкодавом. И в самом деле, Неккадам не был плохим псом. Рос крупным и сильным — сильнее других собак нашего кишлака. Он хорошо ел, а ещё лучше спал! Дремал он постоянно — и днём и ночью. И казалось, ни ветры, ни ливни не могли ему помешать.

— На-ка, Гайратджан, возьми, — сказала мама, подавая мне блюдо с пловом.

Я поставил блюдо на середину дастархона. Плов был горячий, но, как обычно жарким летом, пара над блюдом не было видно. От плова исходил такой вкусный запах, что у меня потекли слюнки. Даже Акбар, сонно молчавший до сих пор, протянул ручки к блюду и пролепетал:

— Дай, мама! Дай!

Мама принесла дощечку для нарезания мяса и тоже села за дастархон. Отец нарезал мясо. Кости он бросил Неккадаму. И, вспомнив Полвона, снова заговорил о нём.

— Хорош был пёс, да вот проворонили вы его! — подзадорила мама.

— Это был не просто пёс, — вздохнул отец, — это было настоящее волчье горе! Гроза волков!

Мы уже поели, а отец всё ещё расхваливал Полвона. Он рассказывал о податливости, находчивости, смелости и верности пастушьих собак…

Вдруг кто-то сильно толкнулся в наши ворота.

— Кто там? — воскликнул отец.

Ответа не было.

Неккадам проснулся и, рыча, побежал к воротам. Не успел он сделать и нескольких шагов, как под ноги ему кто-то тяжело шлёпнулся с глиняной ограды. Неккадам сцепился с каким-то неведомым хищником. Заметались в загоне испуганные бараны. Нежданный гость вдруг вырвался и метнулся в глубину двора, к курятнику. Бедные куры переполошились и отчаянно закудахтали.

Мы как сидели вокруг дастархона, так и замерли, ошеломлённые столь неожиданно поднявшейся суматохой. Ханифа крепко вцепилась в меня обеими руками. Мама испуганно прижала к себе Акбара. Раньше всех опомнился отец. В два прыжка он уже был возле курятника.

— Не бойтесь! Не бойтесь! Это Полвон! — воскликнул он удивлённо и радостно.

— Да пропади он пропадом, ваш Полвон! — сказала мама. — Никак не отдышусь от страха!

Я подбежал к отцу. Мать принесла горящую коптилку. И при её тусклом свете мы без труда разглядели Полвона. Шерсть у него была взъерошена, зубы оскалены. Он собирался броситься на Неккадама, но, увидев отца, изменил своё намерение. Полвон подошёл к отцу и снова обнюхал его одежду. На этот раз отец не испугался: он погладил Полвона по голове и, нагнувшись, взял в руки обрывок пёстрой верёвки, болтавшейся на шее пса.

— Ну-ка, Гайрат, принеси верёвку, — обратился ко мне отец. — Это пастуший пёс, — уже в который раз сказал он. — И если я не привяжу Полвона возле баранов, он снова убежит.

С этими словами отец повёл Полвона к баранам. Я боялся, что пёс заупрямится, но Полвон покорно шёл. Отец привязал Полвона к столбу под навесом ворот, а мама принесла две большие лепёшки. Полвон посмотрел на них лишь краем глаза, но с места не сдвинулся и к лепёшкам не притронулся. Мы с мамой очень этому удивились. Отец задумался. Потом сказал маме:

— Это ведь не дворняга: он ест не всё, что дадут. Может, Полвон не привык к хлебу. Дай-ка ему ширатолы.

— Верно ты говоришь, отец, — согласилась мама. — Похлёбка для собаки, конечно, лучше, чем сухой хлеб.

«ДОМОРОЩЕННЫЙ»

Мама быстро разожгла в очаге огонь и принялась варить похлёбку. Отцу не сиделось на месте — он то подбегал к маме и советовал ей прибавить огня под котлом, то возвращался к Полвону. Пёс спокойно лежал под навесом и поглядывал на баранов.

Скоро мама объявила, что ширатола готова. Отец перелил похлёбку в ведро и поставил ведро в арык — остудить. Потом налил варева в миску с выщербленными краями. Из неё раньше ел Неккадам. Обнюхав миску, Полвон отошёл и улёгся на прежнее место. Мы даже рассердились, увидев это. Но что было делать? Не понимает пёс человеческого языка, чтобы объяснить ему, насколько вкусна ширатола, и не щенок он, чтобы тыкать его мордой!

Мы снова уселись на суфе. Отец даже в лице изменился, так он был озабочен поведением Полвона.

— Может, молоко было несвежее? — неуверенно спросил он, немного помолчав.

— Уж больно набалован твой Полвон, — ответила мама, — я сварила ширатолу на парном молоке!

— Так почему же он не ест? — допытывался отец. — А ты посолила?

Теперь мама, кажется, всерьёз рассердилась. Она хотела что-то сказать, но в этот момент послышалось чавканье. Отец вскочил: он непременно сам хотел посмотреть, как Полвон ест ширатолу.

— Не будь ребёнком! — удержала его мама. — Может, он и не хочет, чтобы на него смотрели!

Отец остался на месте. Тут я тихонечко толкнул маму. Она кивнула, мол, помню, не забыла, и, обернувшись к отцу, сказала ему с лёгким укором:

— Твой сын закончил шесть классов и перешёл в седьмой, а ты даже и не поинтересуешься, что он собирается делать летом.

Отец смутился. И, чтобы скрыть смущение, попытался улыбнуться:

— А я вот завтра же поговорю с председателем. Подам ему заявление насчёт пионерлагеря.

— Каждый год в пионерлагерь? — Тут я вмешался в разговор. — Два лета подряд ездил! Хватит!

— Так куда ж ты денешься, сынок? — ласково спросил отец.

— Я в отару уйду!

— В отару? А что ты там делать будешь?

— Овец пасти!

Отец закрыл глаза и, подумав с минуту, сказал:

— В горах трудно, сынок! Там ничего нет, кроме камней и кустов. Тебе там скучно будет.

Я уже хотел было ответить: «Ну и ладно! Что бы там ни было, а я пойду в горы!» — как снова заговорила мама:

— Отец, наш Гайратджан уже не маленький. До каких же пор он будет сидеть около меня? Пусть поработает! Он любит мясо? Любит. Так пусть собственными глазами увидит, как овцы нагуливают сало!

Отец ответил не сразу. Он снова нахмурился.

— Ты верно говоришь, Гульру. Тогда, может, Гайрат пойдёт со мной? — сказал он наконец, ласково взглянув на меня. — А, сынок?

— Пойду! И Полвона возьмём с собой!

Мы долго разговаривали в тот вечер. Было уже поздно, когда я наконец уснул.