Калеб Уильямс - Годвин Уильям - Страница 38

Обвиняемый добавил, что ему безразлично, что с ним сделают. Он всячески старался прожить жизнь, никому не причиняя вреда; теперь же он повинен в пролитии крови. Он сам не знает, но ему кажется, что с их стороны было бы добрым поступком убрать его с дороги, повесив, а то его будет мучить совесть до конца его дней, и покойный, – такой, каким он лежал у его ног, бесчувственный и недвижимый, – будет постоянно преследовать его. Мысль об этом человеке, только что полном сил и жизни и через минуту поднятом с земли бездыханным трупом, – по его вине! – слишком ужасна, чтобы можно было ее вытерпеть. Он всем сердцем любит бедную девушку, которая безвинно оказалась причиной этого несчастья, но отныне вид ее будет ему невыносим, он будет влечь за собой муки ада. Одна несчастная минута убила все его надежды и превратила для него жизнь в тяжкое бремя. Сказав это, он побледнел, мускулы его лица мучительно задрожали. Он был похож на статую отчаяния.

Такова была история, выслушать которую вынужден был мистер Фокленд. Хотя эти события в большей своей части сильно отличались от тех, которые относились к приключениям, описанным в предыдущей книге, и в этой сельской стычке с обеих сторон было проявлено значительно меньше тонкости и искусства, все-таки и там и тут было много черт, представляющих достаточное сходство. В обоих случаях зверь в человеческом образе упорно преследовал человека мягкого характера, в обоих случаях жизнь этого грубияна была неожиданным и ужасным образом пресечена. Эти обстоятельства все время терзали сердце мистера Фокленда. Он то вздрагивал от удивления, то менял положение, как человек, который больше не в силах сносить то, что гнетет его. Потом он опять напрягал свои нервы, настойчиво принуждая себя к терпению. Я видел, что, в то время как мускулы его лица сохраняли строгую неподвижность, по щекам его катились слезы страдания. Он не решался обратить взгляд к той части комнаты, где находился я, и это сообщало всей его наружности натянутый вид. Но когда обвиняемый заговорил о своих чувствах и стал выражать всю глубину раскаяния в своей невольной вине, он больше не мог вынести. Он вдруг вскочил и кинулся вон из комнаты со всеми признаками ужаса и отчаяния.

Это обстоятельство не оказало существенного влияния на исход дела. Присутствовавшим пришлось прождать около получаса. Мистер Фокленд успел уже выслушать более важную часть показаний. По истечении этого промежутка времени он вызвал мистера Коллинза. Рассказ обвиняемого был подтвержден многими свидетелями, видевшими, как все случилось. Было сообщено, что мой господин заболел, и в то же время было приказано освободить обвиняемого. Однако, как я узнал впоследствии, месть брата на этом не остановилась, и он нашел других судей, более педантичных или жестоких, которые предали обвиняемого суду.

Не успело закончиться это дело, как я поспешил в сад и углубился в его самые густые заросли. Голова моя готова была разорваться. Как только я почувствовал себя достаточно далеко от всяких взоров, мысли мои вдруг стремительно излились в словах, и я воскликнул в исступлении:

– Вот кто убийца! Хоукинсы были невинны. Я в этом уверен. Голову даю на отсечение. Все открылось! Все ясно! Виновен, клянусь моей душой!

Торопливо шагая таким образом по самым глухим тропинкам сада и время от времени невольными восклицаниями давая выход бушевавшей в моем мозгу буре, я чувствовал, словно в моем организме произошел полный переворот. Кровь во мне кипела. Я испытывал какой-то восторг, которого не умел объяснить. Я испытывал какое-то торжество, хотя был во власти быстрой смены чувств, пылал негодованием и энергией. Среди бури и урагана страстей я как бы наслаждался восхитительным спокойствием. Не могу лучше выразить свое душевное состояние в те минуты, как сказав, что никогда в другое время я не жил такой полной жизнью.

Это состояние умственного подъема длилось у меня несколько часов, но наконец утихло и уступило место более спокойным размышлениям. Одним из первых вопросов, которые пришли мне тогда на ум, был такой: как же мне поступить после того, как я узнал то, что хотел? У меня не было желания превращаться в доносчика. Я понял, – а раньше мне это и в голову не приходило, – что можно любить убийцу, и даже, как казалось мне тогда, худшего из убийц. Я находил в высшей степени нелепым и несправедливым губить человека, обладавшего всеми данными, чтобы быть полезным, потому только, что в прошлом он совершил проступок, который, как бы его ни оценивать, не мог уже быть исправлен.

Эта мысль привела меня к другой, на которую я сначала не обратил внимания. Если бы я пожелал стать доносчиком, то все происшествие отнюдь не равнозначно было бы свидетельским показаниям, которые были бы приемлемы для суда. Что же, спрашивал я себя, если оно не будет принято во внимание уголовным трибуналом; уверен ли я, что сам я должен придавать ему значение? Помимо меня двадцать человек присутствовали при той сцене, которую я нахожу столь изобличительной. Никто из них не видел ее в таком освещении, как я. Либо они усмотрели в этом случайное и не имеющее значения обстоятельство, либо сочли его вполне объяснимым болезнью и несчастьями мистера Фокленда.. Действительно ли эта сцена дает такие решительные и веские доводы и доказательства, если, кроме меня, ни у кого не хватило проницательности, чтобы заметить их?

Однако все эти рассуждения не произвели никакого изменения в моем образе мыслей. Теперь я уже ни на минуту не мог избавиться от мысли: «Мистер Фокленд – убийца. Он виновен. Я это чувствую. Я в этом уверен». Так увлекала меня вперед непреодолимая судьба. Охватившие меня бурные ощущения, пытливость и необузданность моих мыслей как будто делали этот вывод неизбежным.

Пока я бродил по саду, произошел случай, который в то время не произвел на меня впечатления, но о котором я вспомнил, когда мысли мои приняли более спокойное направление. В то время как я произнес одно из исступленных восклицаний, считая себя вдали от людей, в небольшом от меня расстоянии промелькнула тень человека, как бы уклоняющегося от встречи со мной. Хотя я едва мог приметить его, в этой встрече было что-то, подсказавшее мне, что это – мистер Фокленд. Я содрогнулся, подумав, что он, может быть, расслышал слова моего разговора с самим собой. Но эта мысль, как ни была она тревожна, не в силах была сразу прервать ход моих размышлений. Однако последующие обстоятельства вновь пробудили во мне опасения. Я уже почти не сомневался в их основательности, когда пришло время обеда, а мистера Фокленда нигде не могли найти. Подоспел и час ужина и время ложиться спать, а положение не изменилось. Единственный вывод, который сделали из этого обстоятельства его слуги, был тот, что он отправился в одно из своих обычных меланхолических блужданий.

ГЛАВА VI

Период, к которому подошло теперь мое повествование, был, кажется, самым роковым в судьбе мистера Фокленда. События следовали одно за другим. На следующее утро часов около девяти поднялась тревога: в одной из дымовых труб показался огонь. На первый взгляд случай был самый обыденный; но вскоре огонь вспыхнул с такой силой, что стало ясно: пламя охватило одно из стропил, неправильно положенное во время постройки дома. Можно было опасаться за все здание. Из-за отсутствия хозяина, равно как и управляющего, мистера Коллинза, смятение усиливалось. В то время как некоторые из слуг старались потушить огонь, было сочтено уместным, чтобы другие занялись перетаскиванием наиболее ценных вещей в сад, на лужайку. Я отчасти руководил этим делом, к чему меня нашли подходящим ввиду моей понятливости и расторопности.

Сделав несколько общих наставлений, я почувствовал, что недостаточно стоять на месте и смотреть на происходящее, но что надо личным трудом участвовать в общем деле. С этим намерением я вошел в дом. И по какой-то таинственной и роковой случайности шаги мои привели меня к маленькой комнате в конце библиотеки. Там, когда я оглянулся вокруг, взгляд мой остановился вдруг на сундуке, о котором уже упоминалось на первых страницах моего повествования.