Семейство Борджа - Дюма Александр - Страница 26

К исходу года бедный архиепископ скончался от горя; во время долгой агонии он искусал себе все руки.

В тот же день, когда он был брошен в подземелье, Чезаре Борджа, так ловко проведший все дело, был введен папой во владение всем имуществом осужденного.

Однако охотой, балами и маскарадами развлечения папы и его семейства отнюдь не ограничивались: время от времени они любили разыгрывать необычные спектакли; мы расскажем только о двух – казни и сцене, если можно так выразиться, из жизни лошадей. Однако поскольку в них есть подробности, которые читатель может приписать нашему разыгравшемуся воображению, мы предупреждаем, что оба эпизода дословно переведены с латыни, из записок Бурхарда.[50]

«Приблизительно в ту же пору (то есть в начале 1499 года) была посажена в тюрьму куртизанка по имени Корсетта, имевшая в любовниках некоего испанского мавра, который навещал ее, переодевшись в женское платье и которого поэтому прозывали Испанскою варварийкой. Дабы покончить с сим соблазном, обоих провели по городу; ее – без сорочки и юбки, в одном лишь платье мавра, которое, будучи не застегнутым ни на одну пуговицу, спереди оставалось распахнутым; его – в женской одежде, с завязанными за спиною руками и юбками, задранными до пояса, так что часть тела, которою он грешил, оказалась выставленной на всеобщее обозрение; проделав таким образом круг по городу, Корсетта и мавр вернулись в тюрьму. Однако же 7 апреля последнего опять вывели оттуда и вместе с двумя ворами отвели на Кампо-дель-Фьоре. Перед троими осужденными, сидя задом наперед на осле, ехал сбир, держа в руках длинный шест с привязанным к его концу окровавленным детородным органом некоего еврея, наказанного таким манером за связь с христианкой; когда процессия прибыла на место казни, воры были повешены, а несчастного мавра привязали к столбу, обложенному поленьями: его должны были сжечь, но как палач ни старался, огонь так и не разгорелся по причине обильного дождя».

Эта неожиданность, которую народ принял за чудо, лишила Лукрецию самой интересной части казни, но позже отец утешил ее спектаклем другого рода. Еще раз предупреждаем читателя: несколько строк, которые мы предлагаем его вниманию, это тоже перевод из записок славного немца Бурхарда, который даже в самых кровавых или скабрезных эпизодах видел лишь повседневные события и записывал их с невозмутимостью писца, не снабжая ремарками или собственными комментариями.

«11 ноября, когда некий крестьянин, явившись в Рим с двумя кобылицами, груженными дровами, проезжал по площади Святого Петра, слуги его святейшества перерезали подпруги, так что дрова вместе с вьючными седлами упали на землю, после чего отвели кобылиц во двор между дворцовыми воротами и самим зданием, открыли двери конюшни, и четыре жеребца без уздечек, набросившись на кобылиц, с громким ржанием, лягаясь и кусаясь, покрыли их, жестоко изранив во время борьбы. Папа и госпожа Лукреция, стоявшие у окна над воротами дворца, весьма позабавились борьбою и тем, что за нею воспоследовало».

Мы поступим так же, как Бурхард, и воздержимся от комментариев.

Итак, хитрость, которую Чезаре Борджа применил против архиепископа Козенцы, принесла свои плоды. Изабелла и Фердинанд не могли более обвинять папу в подписании указа, на который жаловались, и ничто поэтому уже не могло помешать браку Лукреции и Альфонса. Это весьма радовало Александра: он придавал этому союзу большое значение, так как уже начал подумывать о другом браке – между Чезаре и Карлоттой, дочерью Федерико.

После смерти брата Чезаре всеми своими действиями старался показать, что у него нет призвания к духовной карьере, поэтому никого не удивило, когда Александр VI собрал в одно прекрасное утро кардинальскую коллегию, пригласил на нее Чезаре, и тот, обращаясь к папе, начал говорить, что уже давно пристрастия и таланты склоняют его к светским занятиям и что, лишь повинуясь распоряжениям его святейшества, главы церкви, он согласился принять кардинальскую мантию, другие высокие должности и, наконец, священный орден диаконата. Понимая, что в его лета непристойно уступать своим желаниям, но и невозможно им противиться, он покорно просит его святейшество снизойти к его необоримым склонностям и позволить ему отказаться от кардинальской мантии и прочих духовных должностей, дабы иметь возможность вернуться в мир и вступить в законный брак; одновременно он просит почтенных кардиналов ходатайствовать за него перед его святейшеством, коему он по своей доброй воле готов передать все церкви, аббатства, бенефиции, равно как и прочие духовные блага, которые были ему пожалованы. Кардиналы единодушно снизошли к просьбе Чезаре и предоставили решать вопрос папе, а тот как хороший отец не стал насиловать натуру сына и принял его отречение; Чезаре тут же снял с себя кардинальскую мантию, которая, по словам Томмазо Томмази, имела к нему отношение лишь тем, что ее цвет походит на цвет крови.

Отречение и впрямь произошло вовремя: нельзя было терять ни дня. Карл VIII, вернувшись как-то поздно с охоты и чувствуя сильную усталость, вымыл голову холодной водой, после чего сел за стол, а после ужина скончался от апоплексического удара, оставив трон своему наследнику Людовику XII, у которого были две непростительные слабости: во-первых, ему хотелось быть завоевателем, а во-вторых, он желал иметь детей. Александр VI, всегда находившийся в курсе всех политических событий, сразу понял выгоду, которую он может извлечь из прихода к власти Людовика XII, и решил воспользоваться тем, что король Франции имел в нем нужду для исполнения обоих своих желаний. И действительно, Людовик XII нуждался в светской помощи папы для похода на герцогство Миланское, на которое он претендовал как наследник прав своей бабки Валентины Висконти, а духовная помощь Александра была нужна ему для расторжения брака с Иоанной, дочерью Людовика XI, которая была бесплодна и чудовищно уродлива и на которой он женился под давлением ее отца. Александр VI был готов оказать Людовику эту помощь и даже предложить кардинальскую шапку его другу Жоржу д’Амбуазу, если король Франции употребит свое влияние и уговорит донну Карлотту, жившую при его дворе, выйти замуж за Чезаре Борджа.

И вот, когда переговоры эти были уже почти завершены, в тот день, когда Чезаре сменил мантию на светское платье, предмет его давних и постоянных стремлений, – в Рим прибыл мессир Вильнев, посланец Людовика XII, которому было поручено сопровождать Чезаре во Францию. Он явился к бывшему кардиналу, и тот в течение месяца со свойственным ему размахом и любезностями, какими он умел окружать нужных людей, оказывал посланцу всяческие почести, после чего они двинулись в путь, причем перед ними ехал папский гонец с приказом всем городам, где они будут проезжать, встречать их со всевозможными знаками внимания и уважения. Такой же приказ был распространен и по всей Франции; высокопоставленных странников там сопровождала столь многочисленная охрана, а люди в городах так стремились на них посмотреть, что люди из свиты Чезаре писали в Рим, когда уже миновали Париж, что во Франции нет ни деревьев, ни домов, ни крепостных стен – одни лишь мужчины, женщины и солнце.

Под предлогом охоты король встретил гостя в двух лье от города. Зная, что Чезаре очень нравится называть себя «Валенсийским», что он делал, будучи кардиналом, и продолжал делать и теперь, но уже с графским титулом, хотя и отказался от архиепископства Валенсийского, Людовик XII пожаловал ему инвеституру Валентинуа и Дофине, титул герцога и пенсию в двадцать тысяч франков, после чего, проговорив с Чезаре почти два часа, уехал и предоставил ему осуществить подготовленный заранее роскошный въезд в город.

И вот в среду восемнадцатого декабря 1498 года Чезаре Борджа въехал в Шинон, как это пристало сыну папы, который собирается сочетаться браком с королевской дочерью.

Кортеж выглядел следующим образом: впереди шли двадцать четыре мула под красными попонами с герцогскими гербами, груженные резными ларями и сундуками с инкрустацией из серебра и слоновой кости; за ними следовали еще двадцать четыре мула, тоже покрытые попонами, но уже желто-красными – цветов королей Франции; далее двигались десять мулов под желтыми атласными попонами с красными полосами и еще десять, накрытых золотою парчой с лентами из крученой и гладкой золотой нити. Следом за семьюдесятью мулами, открывавшими процессию, выступали шестнадцать великолепных боевых коней, каждого из которых держал под уздцы отдельный конюх; за ними шествовали восемнадцать лошадей для охоты: верхом на них сидели пажи четырнадцати-пятнадцати лет, причем шестнадцать из них были разряжены в малиновый бархат, а двое – в парчу, шитую крученой золотой нитью. Костюмы этих двоих были столь изысканны и богаты, а сами мальчики до такой степени выделялись своею красотой, что у многих, если верить Брантому,[51] зародились на их счет известные подозрения. За этими восемнадцатью лошадьми шли шесть мулов в красном бархате, ведомые слугами в такой же одежде.