Семейство Борджа - Дюма Александр - Страница 21

У французского авангарда, который должен был атаковать маркиз Каяццо, дела шли и того лучше: маркиз, несмотря на то, что его отряд был гораздо многочисленнее французского и что сам он был поначалу вдохновлен стоявшей перед ним важной задачей, за десяток шагов до неприятеля вдруг развернулся, так и не сломав ни одного вражеского копья. Французы хотели было броситься за ним вдогонку, но маршал де Жие, опасаясь, что этим маневром противник хочет отделить авангард от центра, приказал всем оставаться на месте, однако швейцарцы, то ли не поняв приказа, то ли не приняв его на свой счет, побежали за итальянцами и, хотя те были верхом, догнали их и перебили человек сто. Это внесло такую панику в ряды маркиза Каяццо, что некоторые из его всадников ускакали далеко в поле, а другие бросились в реку, чтобы добраться до своего лагеря. Увидев это, маршал де Жие выделил сотню латников в помощь королю, который, продолжая сражаться с неслыханной отвагой, подвергал себя серьезной опасности: его воины не могли все присоединиться к нему, так как он то и дело с криком: «Франция!» бросался в самое пекло, нимало не заботясь, следует за ним кто-нибудь или нет. Уже давно он бился не мечом, который сломался, равно как копье, а алебардой, нанося направо и налево смертельные удары лезвием и острием. Стратиоты, которых уже сильно теснили дворяне и воспитанники короля, перешли сначала от нападения к защите, а потом от защиты к бегству. Тут, пренебрегая опасностью, король стал их преследовать и вскоре оказался один в окружении врагов, которые, не будь они так обуяны ужасом, легко свалили бы лошадь Карла и его самого, но, как говорит Коммин: «Подлинно храним тот, кого хранит Господь», а Господь в тот день хранил короля Франции.

Между тем французскому арьергарду приходилось нелегко, и хотя де Гиз и Ла Тремуйль держались изо всех сил, им, скорее всего, пришлось бы уступить численному превосходству противника, не подоспей к ним помощь сразу с двух сторон: неустрашимый Карл VIII, которому уже нечего было делать среди беглецов, снова ринулся в гущу схватки, а слуги, бывшие при армии и поставленные было отражать натиск стратиотов, бросились к своему арьергарду, вооруженные топорами, которыми они пользовались при постройке лагеря, и принялись с их помощью подрезать поджилки лошадям и наносить удары по забралам спешенных всадников.

Такого двойного удара итальянцы не выдержали: furia francese[46] разрушила все мыслимые стратегические расчеты, а сами они уже почти век не участвовали в столь неистовых и кровавых сечах, заменив их чем-то вроде турниров, которые они называли войнами, и поэтому, несмотря на все усилия Франческо Гонзага, отряды, сражавшиеся с французским арьергардом, тоже повернули и обратились в бегство, поспешно и с большим трудом преодолевая поток, поднявшийся еще выше из-за лившегося все время дождя.

Кое-кто из французов полагал, что следует пуститься в погоню за побежденными, беспорядочно и бесславно бежавшими с поля битвы и запрудившими дороги на Парму и Берчето, однако маршал де Жие, а также де Гиз и Ла Тремуйль, сделавшие достаточно для того, чтобы их не заподозрили в трусости, остудили этот порыв, заметив, что люди и лошади крайне утомлены, поэтому пуститься в преследование означает не упрочить, а потерять полученное преимущество. На том и порешили, несмотря на мнение Тривульцио, Камилло Вителли и Франческо Секко, желавших закрепить победу.

Король отправился в деревушку на левом берегу Таро, где в чьем-то бедном домишке снял доспехи; пожалуй, он сражался лучше всех своих военачальников и солдат.

За ночь гроза набрала такую силу, что итальянская армия, даже если бы оправилась от испуга, все равно не смогла бы преследовать французов. Король, одержав победу, не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, что он спасается бегством, и провел весь день среди войск, а вечером отправился ночевать в Медесано, небольшой городок, расположенный в миле от деревни, где он отдыхал после битвы. Однако ночью, поразмыслив, он пришел к выводу, что в достаточной степени защитил честь своей армии, разбив войско вчетверо более сильное, которое потеряло около трех тысяч человек, и прождав потом его полтора дня, чтобы дать ему возможность взять реванш, и за два часа до рассвета велел получше разжечь костры, чтобы противник полагал, будто он все еще стоит лагерем, после чего все бесшумно сели на лошадей, и французская армия, практически уже избежавшая опасности, продолжила путь на Борго-Сан-Доннино.

Тем временем папа возвратился в Рим, и вести, благоприятные для его политики, не заставили себя ждать. Он узнал, что Фердинанд отправился с Сицилии в Калабрию с шестью тысячами добровольцев, а также большим числом испанской конницы и пехоты, которых по поручению Фердинанда и Изабеллы привел знаменитый Гонсальво Кордуанский, находившийся тогда в расцвете славы великого полководца, которая впоследствии несколько потускнела после поражения при Семинаре.[47] Почти в то же самое время французский флот потерпел поражение от арагонского, и, наконец, битва при Таро, хотя и была проиграна союзниками, явилась для папы еще одной победой, поскольку позволяла вернуться во Францию тому, кого он считал своим смертным врагом. Понимая, что ему нечего больше бояться Карла VIII, который ненадолго задержался в Турине, чтобы оказать помощь Новаре, он отправил ему послание, в котором своей папской властью повелел уйти вместе с армией из Италии, а также отозвать оставленные в Неаполитанском королевстве войска в десятидневный срок под угрозой того, что он будет вызван к папе и отлучен от церкви.

На это Карл VIII ответил следующее.

1. Он не понимает, каким образом папа, глава союзников, велит ему покинуть Италию, если союзники не только отказались его пропустить, но и попытались, правда, безуспешно, как известно его святейшеству, отрезать ему путь во Францию.

2. Что касается вывода войск из королевства Неаполитанского, то он не настолько неблагочестив, чтобы это сделать, поскольку их ввод в королевство совершился с согласия и благословения его святейшества.

3. Что же до отлучения его от церкви лично папой, непосредственно в столице христианского мира, то он в высшей степени удивлен, что Александр VI требует этого именно теперь, поскольку полтора месяца назад по возвращении из Неаполя он, Карл VIII, всем сердцем стремился встретиться с его святейшеством, дабы выразить ему свое почтение и преданность, однако его святейшество, вместо того чтобы соблаговолить оказать ему эту милость, при его приближении покинул Рим с такою поспешностью, что он, Карл, как ни торопился, не сумел его там застать. Однако он обещает папе, что, если на сей раз его святейшество соизволит его подождать, он доставит ему удовольствие и исполнит его пожелание, вернувшись в Рим, как только завершит дела, призывающие его во Французское королевство.

Несмотря на столь насмешливый и гордый ответ, обстоятельства вскоре вынудили Карла VIII частично выполнить сей необычный папский указ. Хотя французы и получили подкрепление – к ним на помощь пришли швейцарцы, – присутствие короля было так необходимо во Франции, что он был вынужден заключить с Лодовико Сфорца мир, по которому отдал ему Новару, тогда как Жильбер де Монпансье и д’Обиньи, защищавшие Калабрию, Базаликату и Неаполь, после тридцатидвухдневной осады 20 июля 1496 года подписали в Аверсе капитуляцию и отдали Неаполитанскому королю Фердинанду II все города и крепости его королевства. Но Фердинанд правил после этого всего три месяца: 7 сентября в замке Сомма у подножия Везувия он скончался от истощения; заботы его молодой жены не смогли возместить ущерб, который она нанесла своею красотой.

Королевский трон занял его дядя Федерико, и, таким образом, за три года своего папства Александр VI, неуклонно укрепляя собственное положение, следил, как в Неаполе короли сменяют друг друга, сначала был Фердинанд I, потом Альфонс II, затем Карл VIII, за ним Фердинанд II и вот теперь Федерико.