Мария Стюарт - Дюма Александр - Страница 14

За это время Босуэл собрал войско и счел, что готов дать сражение; он выступил в поход, не дожидаясь Гамильтонов, созывавших своих вассалов, и вот 15 июня 1567 года сошлись обе враждующих стороны. Мария, которая хотела попытаться избежать кровопролития, послала к мятежным лордам французского посла, дабы тот призвал их сложить оружие, но те ответили, что «королева заблуждается, считая их бунтовщиками, ибо выступили они не против нее, а против Босуэла». После такого ответа друзья королевы сделали все, чтобы прервать переговоры и начать битву, но было уже поздно: солдаты, понимавшие, что им предстоит защищать неправое дело и сражаться ради женского каприза, а не за благо своей страны, стали кричать, что «ежели Босуэлу охота, пусть сам за себя дерется». И тогда тщеславный и хвастливый Босуэл приказал объявить, что готов доказать свою невиновность с оружием в руках против любого, кто осмелится утверждать, будто он совершил преступление. Тотчас все дворяне противоположной стороны приняли вызов, но было решено уступить честь поединка самым доблестным, и выйти против Босуэла должны были поочередно Керколди Грейнджский, Мерри из Тьюлибардина и Линдсей Байерский. Но то ли Босуэлу недостало отваги, то ли в момент опасности он сам не верил в правоту своего дела, во всяком случае, он выдвинул столь нелепые предлоги, чтобы уклониться от поединка, что даже королева почувствовала себя пристыженной, а самые верные его друзья стали роптать.

И тогда Мария, увидев, сколь неблагоприятно для них настроение их войска, решила не рисковать и не вступать в бой. Она послала герольда к Керколди, который командовал передовым охранением, и когда тот без всяких опасений поехал на встречу с королевой, Босуэл, разъяренный собственной трусостью, приказал солдатам выстрелить в него, но на сей раз вмешалась Мария и под страхом смерти запретила любые проявления насилия. Когда же королевскому войску стал известен бесчестный приказ Босуэла, в нем поднялся такой ропот, что стало ясно: дело графа проиграно.

Так думала и королева; в результате ее переговоров с лордом Керколди было решено, что она отступается от Босуэла и переходит в лагерь его противников при условии, что они сложат перед ней оружие и с королевскими почестями проводят ее в Эдинбург. Керколди Грейнджский отправился сообщить условия дворянству и пообещал завтра вернуться с положительным ответом.

Однако, когда пришло время расставаться с Босуэлом, Мария, вновь испытав прилив роковой любви, которую она так и не сумела преодолеть, выказала безмерное слабодушие: в присутствии множества людей расплакалась навзрыд и хотела передать Керколди, что прекращает всякие переговоры, но Босуэл, смекнув, что в лагере безопасность ему больше не гарантируется, настоял, чтобы дела шли своим чередом, вскочил на коня и, оставив заплаканную Марию, умчался во весь опор; остановился он лишь в Данбаре.

Назавтра в назначенный час трубачи, выступавшие перед лордом Керколди, возвестили его прибытие, Мария Стюарт тотчас села на коня и выехала ему навстречу, а когда он спешился, чтобы приветствовать ее, молвила:

– Милорд, предаюсь вам на условиях, которые вы предложили мне от имени дворянства, и вот вам моя рука в знак совершенного доверия.

Керколди преклонил колено и почтительно поцеловал королеве руку, затем, поднявшись, взял ее лошадь под уздцы и повел в стан бывших мятежников.

Находившаяся там знать и дворянство встретили ее с изъявлениями таких знаков почтения, что больших она и желать не могла, но вот солдаты и простой народ повели себя совершенно по-другому. Едва королева подъехала ко второй линии встречающих, которую как раз они и составляли, поднялся громкий ропот и даже послышались многочисленные крики: «На костер прелюбодейку! Сжечь мужеубийцу!»

Мария тем не менее достаточно стоически вынесла эти оскорбления, однако ей предстояло куда более тяжкое испытание. Вдруг она увидела, как на ее пути взметнулась хоругвь, на которой справа был изображен лежащий в саду убитый король, а слева юный принц Иаков, стоящий на коленях с молитвенно сложенными руками и очами, возведенными к небу, а над этим изображением девиз: «Боже, осуди и покарай!» Мария резко остановила коня и повернула назад, но едва проехала несколько шагов, как вновь дорогу ей преградила обличающая хоругвь. Она встречала королеву всюду, куда бы та ни свернула. В продолжение двух часов перед ее глазами было изображение трупа короля, взывающего к отмщению, и ее сына, молящего Бога покарать убийц. Наконец, не в силах более видеть это, она издала крик и, лишившись чувств, упала бы с лошади, если бы ее не подхватили.

Вечером, когда, все так же предшествуемая безжалостной хоругвью, Мария Стюарт въезжала в Эдинбург, выглядела она скорее пленницей, чем королевой: за весь день у нее не было ни секунды, чтобы заняться своим туалетом, растрепанные волосы в беспорядке свисали ей на плечи, лицо было бледно и хранило следы слез, а платье покрыто пылью и грязью. И пока она ехала по городу, ее преследовали гиканье черни и проклятия толпы. Наконец, полумертвая от усталости, сломленная отчаянием, поникшая от стыда головой, она вступила в дом лорда-градоначальника, и почти тотчас же на прилегающей площади сошлись чуть ли не все эдинбуржцы, что-то крича, и порой эти крики звучали крайне угрожающе. Мария пыталась подойти к окну в надежде, что один ее вид – прежде она неоднократно испытала это средство – усмирит толпу, но всякий раз видела, что между нею и народом находится, словно кровавый занавес, та самая хоругвь, ужасающее истолкование чувств людей, собравшихся на площади.

Однако эта ненависть была направлена скорее против Босуэла, чем против нее; это Босуэла преследовали через вдову Дарнли, Босуэлу бросались проклятия – Босуэл был убийцей, Босуэл был прелюбодеем, Босуэл был трусом, а Мария – всего лишь слабая и влюбленная женщина, которая в тот вечер дала новое подтверждение своего безумия.

И то сказать, едва настала темнота, разошлась толпа и стало более или менее тихо, Мария перестала тревожиться о себе и вспомнила про Босуэла, которого она вынуждена была оставить и который превратился теперь в беглеца, в изгнанника, меж тем как она была уверена, что возвратила себе королевский сан и власть. С вечной верой женщины в любовь, которой она всегда мерит чувства другого, Мария полагала, что для Босуэла самое большое горе – не утрата богатства и власти, а потеря ее. И она написала ему длинное письмо, в котором, полностью забыв о себе, обещала с самыми пылкими изъявлениями любви не оставить его и призвать к себе, как только раздоры между лордами-мятежниками позволят ей вернуть власть; закончив письмо, она позвала солдата, вручила ему кошелек, полный золота, и велела отвезти письмо в Данбар, где должен находиться Босуэл, а ежели он уже оттуда уехал, следовать за ним, пока не удастся его нагнать.

Сделав это, она легла и спокойно уснула, так как верила, что своим письмом облегчает страдания, стократ превосходящие ее горе.

Утром королева проснулась, оттого что в ее спальню вошел вооруженный человек. Одновременно удивленная и ужаснувшаяся подобным забвениям приличий, не сулившим ей ничего хорошего, Мария раздвинула занавеси кровати и обнаружила, что перед нею лорд Линдсей Байерский; то был один из самых старых и самых преданных ее друзей, и потому она, пытаясь придать тону уверенность, осведомилась, что ему угодно здесь в такой час.

– Ваше величество, вам знакомо это? – суровым голосом спросил лорд Линдсей, показывая королеве то самое письмо Босуэлу, которое она написала ночью и которое солдат, вместо того чтобы отвезти адресату, передал мятежным лордам.

– Разумеется, милорд, – отвечала Мария. – Видимо, надо понимать, что я стала пленницей, раз мои письма перехватываются? А может быть, жене нельзя написать своему мужу?

– Если муж – изменник, ваше величество, – отрезал Линдсей, – женщине нельзя писать ему, разве что она является его сообщницей в измене, что, впрочем, как мне кажется, вполне подтверждает данное вами обещание призвать обратно этого злодея.