Королева сплетен - Кэбот Мэг - Страница 23

Люк потрясен:

– Я купил этот ремень за двести долларов, «Хьюго Босс» смотрится на мне дико, в носках мне жарко, я пробегаю по три мили ежедневно, ненавижу одеколон и готовлю самый вкусный в мире омлет с сыром и зеленым луком.

– Предлагаю слушание дела отложить, – говорю я, созерцая салат из нежной зелени, который только что принес официант. В салате полно сыра с плесенью и засахаренных грецких орехов.

Засахаренные орешки, м-м-м… мечта!

– Нет, серьезно, – настаивает Жан-Люк. – Как ты это делаешь?

– Талант, – скромно отвечаю я. – У меня получается. Правда, это не всегда срабатывает. На самом деле, талант подводит меня, когда я больше всего в нем нуждаюсь: совершенно не могу определить по одежде парня, бисексуал он или нет. Если, конечно, он не надел что-то из моих вещей. И еще иностранцы. Энди был иностранцем, и я сбилась. В следующий раз буду умнее.

– Со следующим британским юношей?

– О, нет! Больше никаких британских юношей. Если только они не из королевской семьи.

– Разумный выбор, – одобряет Жан-Люк.

Он наливает мне еще вина и спрашивает, что я собираюсь делать по возвращении в Штаты. Приходится рассказывать о том, как собиралась остаться в Анн-Арборе и дожидаться, пока Энди получит диплом. Но теперь…

Я не знаю, что буду делать.

И тут я совершенно неожиданно начинаю рассказывать – этому незнакомцу, угощающему меня обедом, – о своих опасениях. Если я поеду с Шери в Нью-Йорк, она рано или поздно бросит меня и переедет жить к своему парню, поскольку Чаз собирается в Нью-Йоркском университете получать степень доктора философских наук. А мне в итоге придется делить квартиру с кем-то чужим. У меня так развязался язык, что я сообщила о неполученном дипломе, о неначатой дипломной работе и о том, что вряд ли мне удастся найти работу в Нью-Йорке по выбранной специальности. Если, конечно, вообще существует работа для специалиста по истории моды. Так что все мои шансы сводятся к возможности работать в торговом центре «Гап». Это ад на земле, в моем понимании. Футболки с цельнокроеными рукавчиками – все на одно лицо – и вытертые джинсы просто убьют меня.

– Мне почему-то трудно представить, что ты работаешь в «Гап», – говорит Жан-Люк.

Я оценивающе смотрю на свой сарафан от Алекса Колмана. – Ты прав. Конечно, нет. Ты считаешь меня сумасшедшей?

– Нет, мне нравится это платье. Это такое… ретро.

– Да нет, я про то, что собиралась остаться жить дома в Анн-Арборе, пока Энди не получит диплом. Шери говорит, что я предаю свои феминистские принципы.

– Не думаю, что желание остаться рядом с тем, кого любишь, противоречит феминистским принципам, – отвечает Жан-Люк.

– Да, но что мне делать теперь? Не сумасшествие ли это ехать в Нью-Йорк, предварительно не подыскав квартиру и работу?

– Нет, не сумасшествие. Это смелый шаг. Ты производишь впечатление довольно решительной девушки.

За окном вагона солнце продолжает клониться к горизонту. Как поздно темнеет летом во Франции! Небо за зелеными холмами и лесами окрашивается в жгуче-розовый цвет. Вокруг нас снуют официанты, разнося тарелки с сыром, шоколадными трюфелями и крохотные бокалы аперитивов. В секции для курящих наши сотоварищи по вагону закурили, наслаждаясь ленивой послеобеденной сигаретой. Дым в этой романтичной обстановке вовсе не кажется мне таким противным, как дым из ноздрей моего бывшего ухажера.

Я чувствую себя как в кино. И я – уже вовсе не я. Нет никакой Лиззи Николс, младшей дочери профессора Гарри Николса, недавней невыпускницы колледжа, которая всю жизнь провела в Анн-Арборе, штат Мичиган, и встречалась всего с тремя парнями, не считая Энди.

А есть Элизабет Николс, отважная и опытная путешественница. Она обедает в вагоне-ресторане с совершенным (в прямом смысле!) незнакомцем, наслаждается ассорти из сыра и пьет нечто под названием «Перно», а за окном садится солнце и мимо проносятся сельские пейзажи Франции…

И тут неожиданно, прямо посреди рассказа Жан-Люка о его дипломной работе, связанной с маршрутами грузопотоков (я честно стараюсь не зевать – но ведь и его вряд ли зажгла бы история моды), у меня пискнул мобильный телефон.

Я хватаю трубку в надежде, что это наконец-то прорезалась Шери.

Но определитель номера выдает «Неизвестный абонент». И это странно, потому что никому неизвестному я свой номер не давала.

– Извини, – говорю я Жан-Люку и, наклонив голову, отвечаю:

– Алло?

– Лиз?

В трубке что-то трещит. Связь просто отвратительная.

Но я безошибочно узнаю голос человека, которого меньше всего хотела бы слышать.

Я не знаю, что делать. Зачем он звонит? Это ужасно. Не хочу с ним разговаривать! Мне нечего ему сказать! О господи!

– Я на минутку, – говорю я Жан-Люку и выхожу в тамбур, чтобы не мешать остальным пассажирам.

– Энди? – говорю я в трубку.

– Наконец-то! – в голосе Энди слышится облегчение. – Ты даже не представляешь, как я рад слышать тебя. Я названивал тебе весь день. Почему ты не брала трубку?

– Извини, разве ты звонил? Я не слышала. – И это правда, под Ла-Маншем сотовые телефоны не работают.

– Ты понятия не имеешь, что я пережил, – продолжает Энди, – когда вырвался из этого ужасного офиса и увидел, что тебя нет. Всю дорогу домой я боялся, что с тобой что-то случилось. Слушай, я, наверное, на самом деле тебя люблю, раз так испугался, что с тобой могло что-то случиться!

Я издаю тихий смешок, хотя мне совсем не до смеха.

– Да, – говорю, – наверное.

– Лиз, – продолжает Энди. Теперь в его голосе появляется… жесткость. – Где, черт возьми, тебя носит? Когда ты придешь домой?

Я смотрю на то, что в лучах заходящего солнца кажется старинным замком, возвышающимся на холме. Но это, конечно же, невозможно. Замки не могут стоять вот так, посреди поля. Даже во Франции.

– В каком смысле приду домой? – спрашиваю я. – Разве ты не видел моей записки?

Я оставила записку для миссис Маршалл и остальных членов семьи, поблагодарив их за гостеприимство, и отдельную записку для Энди, объяснив, что мне очень жаль, но меня срочно вызвали в другое место и я с ним больше не увижусь.

– Видел, только я ничего не понял.

Вообще-то у меня идеальный почерк. Правда, я так сильно плакала, что, возможно, строчки вышли не очень разборчивые.

– Что ж… я написала, Энди, что мне нужно срочно уехать.

– Слушай, Лиз. Я понимаю, тебя огорчило то, что случилось сегодня в Центре занятости. Мне самому противно, что пришлось просить тебя солгать. Но тебе не пришлось бы врать, если б ты помалкивала – начнем с этого.

– Понимаю. – Господи, это ужасно! Мне совсем не хочется говорить это. Во всяком случае, не сейчас. И уж точно не здесь. – Да, это я во всем виновата, Энди. И мне действительно очень жаль. Надеюсь, у тебя не возникло проблем с мистером Вильямсом?

– Не скрою, я с трудом выпутался, – заявляет Энди. – Но… погоди-ка. Почему ты называешь меня Энди?

– Потому что тебя так зовут, – отвечаю я, пропуская новых посетителей вагона-ресторана. Они прошли через раздвижные двери из соседнего вагона и теперь высматривают свободный столик.

– Но ты никогда не называла меня Энди. Только Эндрю.

– А, ну, не знаю, – говорю я. – Теперь мне кажется, что ты скорее все же Энди.

– Не уверен, что мне это нравится, – совершенно несчастным голосом говорит Энди. – Послушай, Лиз… Знаю, я все испортил. Но тебе не надо уезжать. Я могу еще все исправить, Лиз. Правда. Между нами все пошло наперекосяк, это верно. Но все об этом жалеют, особенно я. Я завязал с покером, клянусь. А Алекс уступил свою комнату – говорит, мы можем пожить там вместе. Или, если хочешь, поедем куда-нибудь еще… где будем одни. Куда ты там хотела сходить? В дом Шарлотты Бронте?

– Джейн Остин, – поправляю я.

– Точно, Джейн Остин. Можем поехать прямо сейчас. Только скажи, где ты, и я приеду за тобой. У нас еще все наладится. Я все исправлю, клянусь тебе!

– Ах, Энди, – говорю я, испытывая некоторое чувство вины. Жан-Люк за столиком расплачивается за наш обед, чтобы освободить место для новых посетителей. – Думаю, ты не сможешь приехать забрать меня. Потому что я во Франции.