Желток яйца - Аксенов Василий Павлович - Страница 24

— Целующий ноги бронзовой статуе… какой позор, — прошептал Фофанофф.

— Здесь вы яростно атакуете милицейский патруль. Нокаутировали трех сержантов, милостидарь! Нокаутировали людей, которые всеми силами старались вас спасти от комсомольцев-дружинников… Здесь вы в процессе кражи милицейского мотоцикла…

Фил положил руки на медузу своего лица, речь его превратилась в череду бессвязных пузырей.

…Федор, выше ноги… дерусь, как Меркуцио… не забывать… ночь перед Столетием… Столетие чего? Преступления и Наказания? Капитала?…

Черночернов не мог скрыть смеси триумфа и брезгливости. Эта всесокрушающая «любовная машина», почти стершая до основания некое невинное ухо, этот огромный книгочей и великий источник знаний… как быстро он превратился в труса, в сущую дерьмовозку!

— Слушайте, Фофанофф, ну-ка, возьмите себя в руки! Вы не в застенках Инквизиции, мы современные люди, никто не посягает на вашу личность!

Полковник был ужасно доволен собой — все-таки долг чекиста пытаться обнаружить хоть какие-нибудь достоинства даже и в такого сорта человеческом материале.

— Итак, продолжим? Этот снимок показывает вас, милостидарь, в момент столкновения с фонарным столбом перед другой статуей, на этот раз гранитной. Вот здесь вы плюете на данную скульптуру и одновременно изрыгаете оскорбления в адрес персоны, запечатленной в граните.

Итак, чтобы покороче, пару часов спустя после вашего задержания и умиротворения средствами современной медицины, у вас состоялся исключительной важности разговор с особой исключительного значения, а именно с шефом вашего философского управления, генералом Якубовичем-Пущиным. А так как результаты этого разговора были признаны удовлетворительными, вы были вскоре отпущены из отделения милиции №50, скандально известного в ваших кругах интеллигенции под именем, да, вот именно, «полтинника». Вот здесь мы видим вашу подпись под соглашением о сотрудничестве, а это финальный снимок данной серии. Вы видите самого себя уходящим из «полтинника», с вашего зада свисает почти полностью оторванный карман «Леви Страуса»…

— Впечатляющий фон, ах, какой впечатляющий фон, — v шептал Фил сквозь слезы.

Черночернов тут вгляделся и не поверил своим глазам — это были слезы истинного счастья. Фил простер к нему свои жутковатые конечности.

— Я так вам благодарен, Федот Ксенофонтович! Вы только что заполнили провал в моей памяти, который преследовал меня двадцать лет! О, эти мучительные угрызения совести! Иногда мне даже казалось, что я оскорбил кого-нибудь честного, обесславил кого-нибудь благородного, осквернил нечто превосходное…

— Вы осквернили всего лишь нашу философию, — сумрачно заметил Черночернов. — Гранитное воплощение всего дорогого.

Филларион отмахнулся:

— Да кому интересна ваша философия? Спасибо вам, дорогой мой великодушный соотечественник, за такое облегчение! Значит, ничего непоправимого не произошло, и я просто был всю ночь за решеткой, в нашем дорогом уютном, хоть и облеванном, «полтиннике»!

Хитрец, подумал Черночернов и сухо сказал:

— Ну, что ж, я рад, что вам стало легче. Так что вы, я вижу, не возражаете работать на нас, верно? Ну, ну, что это за неестественное изумление? Это вам не идет, такому… м… корпулентному мужчине это не к лицу… Я надеялся, что вы меня поняли, ну а если что-нибудь не дошло, еще раз могу объяснить попросту Вы, профессор Филларион Фофанофф, двадцать лет назад были завербованы КГБ и с тех пор всегда состояли в списках наших секретных сотрудников.

— Как интересно! — еле слышно прошептал Фил. — Я — сексот КГБ, каково?! Мне кажется, я теряю равновесие!

Теперь он распростер свои руки в стороны и, напомнив одновременно что-то непристойное из греческой мифологии, рекламу шин Мишелин и какое-то гиперболическое акушерство, изобразил потерю равновесия.

— Не можете ли вы меня избавить от удовольствия созерцать вашу наготу? Наденьте хоть халат, — предложил полковник.

— Иес, сэр, — ответствовал Фил. — Вы теперь можете не только предлагать, но и командовать, не так ли?

Сарказм или простодушие, плут или дурак, размышлял полковник.

— Удивительно, — пробормотал Фофанофф. — А я-то думал эти двадцать лет, что просто нахожусь под вашим наблюдением.

— И не ошиблись, — усмехнулся полковник.

Он объяснил слегка потрясенному ученому, что органы знали всю его подноготную, и выразил надежду, что такой интеллигентный человек не будет задавать наивных вопросов или вопросов с претензией на наивность о том, почему они ему ни разу за двадцать лет не напомнили о себе. Так надо было, милостидарь, вот и ответ. Между прочим, Фофанофф, ваша семья случайно не связана каким-нибудь образом с теми Пархомович-Лиссабонскими, что были близки к кругам конного конвоя Его Императорского Величества? Ах, как я рад, что не ошибся! Как славно то, что вы теперь среди нас, дорогой Фил! В эти дни наши товарищи особенно ценят истинно русское историческое происхождение! Не преуменьшая нашу идеологию, мы теперь приподнимаем наше наследие!

— Ну, а теперь, дорогой коллега, позволь мне объяснить тебе суть твоего задания, которое необходимо выполнить за время вашингтонской командировки. Прежде всего скажу, что это дело высочайшего значения. На ставке вся судьба марксизма-ленинизма!

Скажу тебе напрямую, ты можешь любить эту философию или ненавидеть, но ты не можешь отрицать, что это цемент нашего государства и нашего общества и поэтому она находится под нашей постоянной защитой. Ирония в том, дорогой товарищ по оружию, что самый чувствительный документ, касающийся этой философии, оказался в Тройном Эл, этом проклятом американском Яйце, точнее, в желтке Яйца, еще точнее — в библиотеке…

Полковник сделал паузу и посмотрел на «товарища по оружию». Фофанофф был на грани полной прострации. Он испускал какие-то кудахтающие вздохи, озирался с диким выражением. Тем временем его гигантские ладони порхали над его брюхом, будто крылышки херувима. Потом голова его упала, и он прошептал еле слышно:

— Неужели, Федот Ксенофонтович, вы имеете в виду неоплаченные счета Ленина, его долги в цюрихской бакалее?

Черночернов хохотнул.

— Ну-ну, Фил! Мне нравится твое чувство юмора, но на этот раз это не Ленин. Я говорю о записной книжке Достоевского. Ты можешь меня спросить, что общего имеет Достоевский с нашей бл… бл… благородной философией? Видишь ли, до недавнего времени никто не знал, что наш национальный гений сделал некоторые комментарии, и даже продолжительные комментарии об их… хмм… простите… простите, я хотел сказать, о нашем международном гении Карле Марксе… И в этом вся суть проблемы. Достоевский и Маркс — два гиганта современного мира, и ни при каких обстоятельствах мы не можем им позволить столкнуться лбами!

Дикий вопль, сродни Архимедову банному оргазму, потряс стены студии на Дикэйтор-стрит:

— Понял! Понял!

Вслед за этим взрывом энергии последовало новое падение, возврат к прежнему состоянию медузы, выброшенной на берег. Едва различимый шепот:

— …Федор и Карл… Наконец-то… все соединилось… та судьбоносная ночь двадцать лет назад, все теперь озарилось… вот то, чего я жаждал… оба имени произнесены… все эти порывы ветра, все угрызения совести, предчувствия кардинального виража жизни… сначала я увидел ту страждущую сутулую фигуру романиста… потом выплыла из мрака огромная гранитная глыба экономиста… вся эта говенная тусовка с мотоциклом в промежутке… О, дорогой мой Федот-да-не-тот, дот-дот-дот…

Полковник не мог не вздрогнуть, разумеется, услышав эти гулкие точки. Фофанофф продолжал:

— И потом… эта неожиданная гармония, что пролилась благодаря вашему хамскому предложению, дорогой сукин сын из сучьего борделя… Теперь понятно, что мне предвещали те предчувствия… Каков парадокс: гармония, экстаз, отчаяние, весь спектр этих почти забытых эмоций был вызван наглым шантажом тайной службы! Как вам нравятся эти превратности судьбы, дорогой товарищ Шварценеггер?

Теперь пришел черед полковника потерять равновесие. Шварценеггер засвечен? Неужели этот жирный ублюдок уже перехвачен нашими коллегами из Вирджинии? Что же, он меня просто дурачит?