Жаль, что вас не было с нами - Аксенов Василий Павлович - Страница 5

На следующий день Ирина пришла в студию и после этого стала появляться у нас ежедневно.

Она сидела в кресле на помосте, выставив свои ноги, а руками изредка шевелила, переворачивая страницы книги.

А Яцек в брезентовой робе бродил вокруг помоста, зорко разглядывая детали ее тела, возвращался к гигантской уродливой глиняной глыбе, колотил по ней какой-то палицей, снова делал обороты вокруг Ирины и бормотал:

— Бардзо ладне, бардзо добже.

А я тем временем хлопотал по хозяйству. Я поджаривал полуфабрикаты так, что они прямо подпрыгивали на сковородке. Я изобрел даже свой собственный замечательный соус. Могу поделиться рецептом. Скажем, если вы отварили курицу, вовсе не обязательно выливать бульончик, вы кладете в него пять ложек перцу, два стакана томатного сока, мелко-мелко нарезанный лимон, стакан молока, баночку горчицы, пару лавровых листиков, выжимаете туда же тюбик селедочной пасты, всю эту смесь доводите до кипения, швыряете туда горсть маслин, и соус готов.

В своей жизни я немало переменил профессий. Был, например, краснодеревщиком. Если спросите меня, какую я делал мебель, я вам отвечу, что еще в 1946 году я делал модерн, у меня было чутье. Был я, например, в Риге инженером по портовому оборудованию, да мало ли еще кем. Везде я добивался успехов, как и сейчас в кулинарии. Я мог бы не знать никаких бед, если бы не посвятил свою жизнь искусству, точнее, самому сложному и важному виду искусства — киноискусству.

— Миша, — говорит мне Яцек в процессе работы, — не увлекайся. Ты ведь так задушишь нас запахами.

А Ирина только кротко мне улыбалась с помоста. Вела она себя в студии тихо, как голубица, все поедала, не капризничала.

— Никогда мне так хорошо не было, как сейчас, — говорила она вечерами, когда я провожал ее до дому.

Установились уже тихие морозные вечера с луной, и мы проходили с Ириной вдоль московского декабря медленно и спокойно.

Обычно она говорила примерно так:

— Как понять отношения между людьми, Миша? Вы не можете мне сказать? Я много думаю об отношениях между людьми, об отношениях между мужчиной и женщиной. Вы, Миша, никогда не задумывались об этом? Вот, например, что лежит в основе любви — уважение или физическое влечение? По-моему, ни то, ни другое. По-моему, в основе любви лежит интуиция. А вы как думаете?

А я говорил примерно так:

— Человек соединяется с человеком, как берега соединяются, к примеру, рекой. Знаете, Ирина, сближение умов неизбежно, как столкновение Земли с Солнцем. Человек человеку не волк, это глубокое заблуждение там, на Западе. Люди похожи на чаек, Ирина…

Однажды она сказала, повернув ко мне свой круглый внимательный глаз:

— Миша, вы настоящий джентльмен.

— Что вы говорите? — опешил я.

— Вы так ведете себя со мной, — жалобно сказала она.

— Как?

— Вы немножечко, хоть самую чуточку можете быть… ну… ну чуть-чуть со мной не таким?…

Мы стояли возле витрины какой-то булочной, и вдруг я увидел наши отражения. Я увидел ее тень, тонкую и высокую, которая увенчивалась огромным контуром заграничной белой папахи, и свою небольшую тень, контуры старой яцековской шапки, полукружия ушей…

Знаете, тут пронзила меня нехорошая мысль: «Ирина смеется надо мной!»

Как прикажете иначе объяснить наши отношения! Давайте посмотрим правде в глаза. Внешне я не блещу особенной красотой, положение мое довольно странное, одежда с каждым днем ветшает, здоровье паршивое, что я такое для нее? Я испугался вдруг, что все это длительный розыгрыш каких-то моих жестоких друзей.

Той ночью я прибежал в студию и сказал Яцеку, что больше так не могу, что на этой неделе обязательно куда-нибудь уеду: или завербуюсь в Арктику, или в Африку, или отправлюсь в Целиноград, куда давно уже зовет меня один друг, который нашел там свое счастье.

Я задыхался, воображая себе все фантастическое коварство Ирины.

Яцек волновался вокруг меня, даже поставил кофе на газ. Он убеждал меня принять люминал и соснуть, говорил, что Ирина любит меня, что она разгадала во мне настоящего человека, но что мне были его утешения!

— Вот телеграмму тебе принесли, Миша, — сказал Яцек так, будто все мое спасение в этом клочке бумаги.

Телеграмма была от Баркова, с Южного берега Крыма.

В телеграмме значилось: «Вызываетесь на пробы роль Ко-нюшки группа Большие качели Барков».

«Вот что значит друзья, — подумал я, рухнув в кресло. — Вот что значит настоящий друг Игорек, слово у него не расходится с делом. Обещал вызвать — вызвал. Крепкая мужская дружба». Я показал телеграмму Яцеку.

— Ну, Миша, поздравляю тебя! — обрадовался он. — Может быть, это начало, а?

Полночи мы рассуждали о моем предстоящем отъезде и о роли Конюшки. Что это за роль? Может быть, роль «маленького человека», обиженного судьбой, но сохранившего в душе рыцарский пыл и благородство?

— Завтра мы с тобой идем по магазинам, — сказал Яцек, — ты должен экипироваться. Не можешь ведь ты ехать на Южный берег в таком виде.

Утром он по моему поручению позвонил Ирине, сказал, что сеансы временно прекращаются по причинам творческого характера.

— А как Миша? — услышал я из-за плеча Яцека далекий, словно из космоса, голос Ирины. — Вчера он был странным, и я вела себя неумно.

Поверите ли, мне захотелось вырвать у Яцека трубку и прокричать Ирине, чтобы она бросила свои шутки, меня не обманет печальный блеск ее больших глаз, я знаю, она актриса, но я-то тоже не дурак, зачем ей нужны мои страдания, зачем, пусть она возвращается к своим ловеласам из ОДИ, я с ней больше не встречусь, может быть, только тогда, когда мой Конюшка прогремит на весь мир и…

— А Миша вам завтра позвонит, — сказал Яцек и повесил трубку.

Вечером я уезжал в Крым. Я оказался один в четырехместном купе. Печально я стоял в проходе почти пустого вагона и смотрел на перрон, где топтался Яцек. Он храбрился и улыбался, а я с острой печалью думал, как он тут останется один, кто за ним будет следить.

Я потянул на себя стекло, и оно неожиданно подалось.

— Едешь, как Бог, — жалобно улыбаясь, сказал Яцек.

— Яцек, — сказал я, — будешь жарить пельмени, переворачивай. Это очень просто — вываливаешь на сковородку, кладешь кусок масла, сольцы немного, и все. Главное — переворачивать. Оба мы заплакали.