Старый друг лучше новых двух - Островский Александр Николаевич - Страница 5

Входит Анфиса Карповна.

Орест и Анфиса Карповна.

Анфиса Карповна. Есть кто-нибудь у барина?

Орест. Проситель сидит.

Анфиса Карповна. Купец или благородный?

Орест. По-немецки, а должно быть, купец.

Анфиса Карповна. Я тебе, Орест, давно говорила, чтобы ты с купцов денег не просил, а ты все-таки своей привычки не оставляешь. Я ведь все вижу. В передней помешают тебе, так ты за ворота выскочишь да там пристаешь, словно нищий.

Орест. Эх, сударыня!

Анфиса Карповна. Что: эх, сударыня? И для нас это страм; подумают, что вы у нас нужду терпите.

Орест. Эх, барыня! Из чего служить-то?

Анфиса Карповна. Ты жалованье получаешь.

Орест. Какое жалованье, сударыня! Стоит ли оно внимания.

Анфиса Карповна. Так зачем же ты живешь, коли ты недоволен жалованьем?

Орест. Эх, сударыня! Затем и живу, что доход есть. Уж это от начала вселенной заведено, что у служащего человека камердинер свой доход имеет. Ну, а которые из просителей этого обыкновения не имеют, тем и напомнишь.

Анфиса Карповна. Да все-таки это мараль.

Орест. Никакой, сударыня, марали нет.

Анфиса Карповна. А я вот Прошеньке скажу, чтоб он тебе запретил.

Орест. Никогда они мне не запретят, по тому самому, что они тоже доходом живут, жалованье тоже небольшое получают. Они могут рассуждать правильно, сообразно с рассудком.

Анфиса Карповна. А я, по-твоему, неправильно рассуждаю, несообразно с рассудком? Как ты смеешь так говорить со мной?

Орест. Вот что, сударыня, извините вы меня: всякий свое дело знает. Одно дело вы можете рассудить, а другое дело мужского рассудка требует. Как же вы говорите, чтобы не брать! Господи боже мой! Да с чем это сообразно! Ну, положим, не я у вас буду служить, другой будет; так нешто он не станет брать? – тоже станет; женщину заставьте служить, и та станет брать. Коли есть такое положение, чтобы брать деньги с просителей, как же вы мне приказываете не брать? Для чего же мне от своего счастья отказываться? Это даже смешно слушать!

Анфиса Карповна. Ты такой грубиян, такой грубиян стал, что просто терпенья нет с тобой! Я непременно на тебя сыну пожалуюсь.

Орест. Эх, сударыня! Какой же я грубиян! А что, конечно, которое дело до вас не касающее, так скажешь…

Анфиса Карповна. Как не касающее? Все, что до сына касается, и до меня касается, потому что я всячески стараюсь его хоть немножко облагородить.

Орест. Все это я, сударыня, понимаю-с, только никак нельзя.

Анфиса Карповна. Отчего же нельзя? Вот он теперь женится на барышне образованной, так совсем другой порядок в доме пойдет.

Орест. Никак этого нельзя-с.

Анфиса Карповна. Как нельзя? Вот ты увидишь, что очень можно.

Орест. Разве службу оставят.

Анфиса Карповна. И службу оставлять не станет, только деликатнее вести себя будет, уж и людей таких держать будет…

Орест. Каких хотите, сударыня, держите, все это одно. Хоть теперь барин и женится, да ежели не оставит службу, так круг знакомства у них все тот же будет, все те же служащие да купечество, та же самая канитель, что и теперь; так и люди, глядя на господ, себя в строгости содержать не будут. И брать деньги тоже будут, потому что купцы даже любят, когда с них деньги берут. Если с него не взять, так он опасается, – уж у него такой развязности в разговоре нет, точно он чего боится. С купечеством тоже надо уметь обойтись! А что насчет благородства, так этак всякий бы, пожалуй, захотел…

Анфиса Карповна. Ну уж молчи, пожалуйста, когда тебя не спрашивают.

Орест. Я замолчу; только уж, видно, сударыня, выше лба глаза не растут.

Анфиса Карповна. Где твое место? Твое место в передней! Что же ты здесь толчешься! В комнаты ты должен войти, когда тебя позовут…

Орест. Известно, в передней: потому хам. А тоже и господа господам рознь, и потому только одно это название, что он господин, а по делу совсем напротив выходит. Хоть бы теперь барин жениться хочет…

Анфиса Карповна. Я тебе сказала, чтоб ты шел в переднюю.

Орест. Я пойду. Эх, сударыня! Говорить-то только не приходится, а то бы я сказал. Тоже смыслим кой-что. Надо жену-то по себе брать. (Уходит.)

Анфиса Карповна и потом Гаврила Прохорыч.

Анфиса Карповна. Какое наказание с этим народом! Сколько уж у нас людей перебывало, все такие же. Сначала недели две поживет ничего, а потом и начнет грубить либо пить. Конечно, всякий дом хозяевами держится. А у нас какие хозяева-то! Только сердце болит, на них глядя. С сыном вот никак не соображу: молодой еще человек, а как себя неприлично держит. Знакомства-то, что ли, у него нет, заняться-то ему не у кого? Или уж в отца, что ли, уродился? тоже, знать, пути не будет! Хоть бы мне уж женить-то его поскорее! Отец от безобразной жизни уж совсем рассудок потерял. Ну, вот люди-то, глядя на них, и меня не уважают. Всю жизнь я с мужем-то маялась, авось хоть сын порадует чем-нибудь! Хоть бы месяц пожить как следует; кажется, для меня это дороже бы всего на свете. А и мне еще люди завидуют, что сын много денег достает. Бог с ними, и с деньгами, только б жил-то поскромнее. Есть же такие счастливые, что живут да только радуются на детей-то, а я вот…

Входит Гаврила Прохорыч.

Вот еще давно не видались. Зачем это? Не слыхать ли?

Гаврила Прохорыч (приседает, как барышня, и шепотом). За газетами-с. (Берет со стола газеты.)

Анфиса Карповна. Сидели бы наверху у себя. Кому нужно на вас глядеть-то! Тут, чай, люди ходят. Сына-то только стыдите!

Гаврила Прохорыч. Сына стыдите! У! у! (Делает гримасы.)

Анфиса Карповна. Ну, пожалуйста, не паясничайте, я не люблю этого.

Гаврила Прохорыч (злобно). Кого я могу стыдить! Я титулярный советник.

Анфиса Карповна. Важное кушанье!

Гаврила Прохорыч. Да-с! Дослужитесь подите! Что такое титулярный советник? Капитан-с! А! Какова штука-то! Вот и думайте, как знаете!

Анфиса Карповна. Что думать-то! Думать-то нечего! Много вашего брата по кабакам-то шляется. Знаю я одно, что тридцать лет с вами маялась, да и теперь маюсь.

Гаврила Прохорыч. Ну, не очень гневайтесь, уйду-с. А то сына стыдить! Сам он меня стыдит. (Уходит, потом возвращается и плачет.)

Анфиса Карповна. Это что еще?

Гаврила Прохорыч. Прошенька скоро женится.

Анфиса Карповна. Ну, так что же?

Гаврила Прохорыч. Жалко Прошеньку.

Анфиса Карповна. Ведь это не вы плачете; это вино в вас плачет. Плачут-то, когда дочерей отдают, а когда сыновей женят, так радуются. Вы забыли.

Гаврила Прохорыч. Нет, так что-то чувствительно стало; а то я ничего, – я радуюсь. Он ко мне почтителен; он меня, старика, уважает, к слабостям моим нисходит.

Анфиса Карповна. Вы и его-то этим слабостям выучили. А вы бы вот оделись да нынче с сыном к невесте съездили, благо, вы в своем виде, а то ведь не скоро этого дождешься.

Гаврила Прохорыч. Хорошо, я пойду оденусь.

Анфиса Карповна. Да ведите-то себя приличней.

Гаврила Прохорыч. Что вы меня учите! Я знаю, как себя вести. Как ведут себя благородные люди, так и я себя стану вести. (Уходит.)

Анфиса Карповна. Как же! Похоже на то, что ты будешь вести себя, как благородные люди ведут! Ну, да с старика-то не взыщут.

Входит купец с кульком в руках