Иерихонские трубы - Ильвовский Сергей - Страница 26

— Аура? — Колапушин вспомнил слова Лидии Викторовны.

— Ну — развёл руками эксперт — ауру я никогда не видел, и не знаю что это. Да и никто пожалуй не знает — разговоры только. А суд просто словам, даже громким и модным не верит, так что я обязан опираться на науку, а не на мистику. Но определённое психологическое воздействие этот звук, конечно, оказывал. Самое интересное — Алексей Львович уверяет, что это музыка!

— Несомненно, музыка. — убеждённо сказал Луконин. — Это ведь цель любой музыки — оказать психологическое воздействие на человека. Я не собираюсь критиковать, или восхвалять то, или иное направление, но взгляните на лица людей, которые слушают Бетховена, а потом на лица фанатов какого-нибудь «тяжёлого рока» во время концерта и сразу станет ясно _ насколько разным может быть такое воздействие. И то, что написал Женя, для её концертов, это конечно музыка — необычная, но музыка!

— Женя? — Колапушин удивлённо посмотрел на Луконина. — Я думал, что всем этим занимался Капсулев.

— Нет, нет. Дима выполнил техническую часть работы, и прекрасно выполнил, но он не музыкант, и тем более не композитор. А написать такую музыку, которая не слышна и тем не менее, является хорошей музыкой — для этого надо быть очень хорошим музыкантом. Я же говорил — Женя был очень талантлив. И на что они всё это променяли? — печально закончил Луконин словами, которые Колапушин однажды уже слышал от него.

— Алексей Львович. — Увидев, что Луконин снова погружается в печаль, Колапушин решил его отвлечь. — Заодно уж, объясните мне: почему Витя не пострадал — он ведь ту же музыку слушал, что и Капсулев?

— Я же говорил: Дима создал в кабинете стоячую волну — где мощность возрастала в десятки раз. Кроме того Витя слушал диск на плеере, а наушники плеера просто не в состоянии воспроизвести такие частоты, даже и усилитель плеера на это не рассчитан. Это возможно только на хорошей аппаратуре — её сейчас много продают. А вот вы, Арсений Петрович, сильно рисковали; больше таких экспериментов не проводите — у вас до сих пор лицо измученное.

Толстая, обитая мягкими звукопоглощающими пластинами, дверь лаборатории приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась круглая голова Снегирёва.

— Савелий Игнатьевич. — позвал он громким шёпотом.

Лютиков обернулся на голос и грозно нахмурил брови.

— Ты чего сюда притащился? Делать нечего?

— Савелий Игнатьевич, — не оробев, громче повторил Снегирёв — тут к вам один человек приехал, просит, чтобы вы к нему вышли.

— Ко мне?! Нет, ну надо же — и здесь разыскали! Вы подождите немного, я сейчас.

Вернулся Лютиков, действительно, быстро и, настороженно косясь на дверь, смущённо сказал:

— Это, Арсений, вообще-то, к тебе. Вот что, братцы. Давайте-ка мы все выйдем пока: тут с Арсением Петровичем один его старый знакомый потолковать хочет.

— Здорово, Арсений Петрович. — Поздоровался вошедший — Что такой мрачный?

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Надо же, как официально.

— Как положено, товарищ полковник.

— Ну, ну. Мы забираем это дело и все материалы по нему к себе, в ФСБ.

— Я уже понял.

— Обиделись? Зря, Арсений Петрович. Поймите правильно: секретный проект, даже если он и был закрыт, всё равно остаётся секретным.

— А он правда, закрыт, Валерий Иванович? — Колапушин посмотрел прямо в глаза собеседнику. Зачем вам эти материалы?

— Вы знаете, я бы вам сказал, хоть и не положено. Насколько мне известно, закрыт. И хорошо — сами видите, каких дел натворили. Мы, сейчас, будем изымать из продажи всю продукцию этой фирмы. Надо выяснить объём утечки информации по проекту «Иерихонские трубы».

— Мальчишки… — как-то отрешённо бросил Колапушин.

— Ничего себе мальчишки! — изумился полковник. — До убийства дело дошло.

— Да я не о том. Я говорю: — «Отняли мою копеечку; обидели Николку».

— Это вы бросьте! Не на сдельщине. Хлопот вам только… Э-э. Похоже, не о том вы. Пушкина вспомнили? «Борис Годунов», правильно? Бросьте, Арсений Петрович. Вспомните: мы вас два раза к себе приглашали. Только скажите — завтра же к генералу пойду.

— Не стоит — я уж «на земле», как-нибудь… Привык… — Колапушин подушечками ладоней крепко потёр глаза. — Устал я что-то, Валерий Иванович, в отпуск бы сходить… Ладно, поехали бумаги писать…

Глава 18

— На улице было холодно. Точнее — было не так уж и холодно, но после трёхнедельной изнуряющей жары казалось что наступила чуть ли не поздняя осень, хотя до неё было ещё далеко. Просто погода сменилась настолько резко, что многие прохожие на улице вырядились в осенние куртки и плащи. Впрочем не так уж они были и неправы — порывы сырого ветра выворачивали зонты, и забрасывали прямо под них капли мелкого противного дождя.

Немигайло, после одного из таких порывов, зябко поёжился и решил прервать затянувшееся молчание:

— Арсений Петрович. Ну это уже вообще ни в какие ворота — мы пашем, а они, значит, урожай собирают?

— Егор. Ты подписку дал? О неразглашении? Вот и не разглашай, тем более на улице!

— Нет, ну…

— Хватит, Егор, хватит. Смени тему, пожалуйста.

С ходу, Немигайло темы не нашёл, и пару минут Колапушин провёл в относительном покое.

— Арсений Петрович: вы, что сегодня вечером делаете?

— Да, так… ничего. Дома посижу, музыку послушаю.

— Поехали ко мне, а? Оксанка таких пельменей налепила — сила!

— Спасибо, Егор, в другой раз.

— Да поехали, чего вы? Знаете: со сметанкой — вместе с вилкой проглотите! Возьмём бутылочку, посидим…

— Не уговаривай — всё равно не поеду. Давай, если хочешь, лучше ко мне зайдём. У меня и коньяк неплохой есть. Или ты домой торопишься?

— Точно — воодушевился Немигайло — устроим мальчишник! Что они, в самом-то деле, без меня не поужинают? Ну что — на автобус?

— Подожди. Как ты думаешь — эти старички ещё стоят там?

— Это — которые в переходе? Стоят, наверное — они знаете какие упрямые.

— Подожди меня здесь, я быстро.

Колапушин отошёл к ларькам и, через пару минут, вернулся с небольшим пакетом в руках.

— Пойдём, заглянем к ним на минутку.

Внизу гулял такой сквозняк, что подземный переход временами становился, похож на аэродинамическую трубу. Ветер, с шуршанием, тащил по переходу обёртки конфет и рваные пластиковые пакеты. Пикет заметно поредел — только Иван Платонович и Анна Сергеевна, похожие на нахохлившихся замёрзших воробьёв, упрямо держали, вырывающиеся из рук, плакаты.

— Здравствуйте: Анна Сергеевна, Иван Платонович.

— Здравствуйте, товарищ старший оперуполномоченный. — Ого! Иван Платонович даже должность запомнил. — А… вы зачем к нам? Мы ничего не нарушаем; у нас, есть разрешение от управы.

— Ну что вы, Иван Платонович, уберите. Я вот горячих хот-догов вам принёс. Ешьте, не стесняйтесь, вы ведь замёрзли.

Старички удивлённо переглянулись, и Анна Сергеевна несмело протянула руку к пакету.

— Вы бы, шли домой, — сказал Колапушин, с жалостью глядя на жующих стариков, — очень холодно сегодня.

— Нет, нет! — Иван Платонович даже перестал жевать. — Мы должны, понимаете?! Ведь никто не знает, что творится — только мы знаем. Кто же расскажет обо всём людям, если не мы? Мы будем стоять!

— Да, мы будем стоять! — эхом откликнулась Анна Сергеевна.

— Ну, как, лечимся?

Колапушин выпустил из трубки клуб ароматного дыма и, с, немного грустной улыбкой, взглянул на Немигайло, сидящего в соседнем кресле.

— Мне нравится. Это кто, Арсений Петрович: Мирей Матье?

— Нет, Егор — это Эдит Пиаф. Как, хорошо поёт?

Вместо ответа Егор неожиданно вскочил и, остановив проигрыватель, снял с него старую виниловую пластинку. Подойдя к торшеру, он начал внимательно разглядывать блики света на чёрном диске, словно надеялся найти на нём какие-то тайные знаки.

— Ты что?

— Арсений Петрович — с паническими нотками в голосе, заговорил Немигайло — вы запись проверили?.. Может опять что-то?.. Мне нравится… Ловлю фишку…