Все вечеринки завтрашнего дня - Гибсон Уильям - Страница 11

С каждым новым шагом все это больше походило на сон, и вот уже Тесса отпирает фургон, сначала посветив фонариком внутрь кабины, проверяя, не ждет ли там он, и когда Шеветта вскарабкивается на пассажирское место и устраивается на скрипучем сиденье — одеяло привязано к рваному пластику специальным шнуром для прыжков с моста, — она понимает, что уезжает.

Куда-то.

И это ей нравится.

8

ДЫРА

Дрейф.

Лэйни дрейфует.

Вот что он, в сущности, делает. Он знает: все, что для этого нужно, — забыть о страхе. Он признает случайность.

Опасность признания случайности в том, что случайность может признать Дыру.

Дыра — это то, вокруг чего смонтирована личность Лэйни. Дыра — это отсутствие фундаментальной сердцевины. Дыра — это то, во что он вечно запихивал вещи: наркотики, карьеру, женщин, информацию.

По большей части — с недавних пор — информацию.

Информацию. Этот поток. Эту… коррозию.

Дрейф.

Однажды, еще до того, как он перебрался в Токио, Лэйни проснулся в спальне своего люкса в Шато.

Было темно, лишь шуршание шин откуда-то сверху, с Сансет; глухое стрекотание вертолета, охотившегося над холмами позади.

И Дыра, прямо там, рядом с ним, в одиноком размахе его королевских размеров кровати.

Дыра, очень близкая, персональная.

9

МГНОВЕНИЕ

Правильные пирамиды фруктов под жужжащим неоном.

Человек наблюдает за тем, как мальчик опустошает второй литр сока с мякотью, заглатывая все содержимое высокого пластикового стакана непрерывным потоком без видимых усилий.

— Не стоит пить холодные напитки так быстро.

Мальчик глядит на него. Между взором мальчика и его душой нет ничего: отсутствие маски. Отсутствие личности. Он, по всей видимости, не глухой, потому что понял предложение выпить прохладительного. Но пока ничто не свидетельствует о том, что он наделен даром речи.

— Говоришь по-испански? — сказано на мадридском наречии, не звучавшем на его устах долгие годы.

Мальчик ставит пустой стакан рядом с первым и смотрит на человека. Страха в нем нет.

— Люди, которые на меня напали, — это были твои друзья? — приподняв одну бровь. Совсем ничего.

— Сколько тебе лет?

Старше, думает человек, своего эмоционального возраста. Намек на сбритую щетину в уголках верхней губы. Карие глаза чисты и безмятежны.

Мальчик разглядывает два пустых пластиковых стакана на исцарапанной металлической стойке. Поднимает взгляд на мужчину.

— Еще? Ты хочешь пить еще?

Мальчик кивает.

Человек делает знак итальянцу за стойкой. Снова поворачивается к мальчику.

— Тебя хоть как-нибудь зовут?

Ничего. Ничего не меняется в карих глазах. Мальчик глядит на него так спокойно, как может глядеть мирный пес.

Окруженная горками фруктов серебряная соковыжималка коротко хлюпает. Наструганный лед вбивается миксером в мякоть. Итальянец переливает напиток в пластиковый стакан и ставит его перед мальчиком. Мальчик смотрит на сосуд.

Человек двигается на скрипящем металлическом стуле, его длинное пальто покоится складками, как крылья отдыхающей птицы. У него под рукой, тщательно вычищенный, спит клинок, свободно качаясь в своих магнитных ножнах.

Мальчик берет стакан, открывает рот и вливает густую смесь льда и фруктовой мякоти прямо в горло. Задержка в развитии, думает человек. Синдром трагической матки города. Жизненные сигналы искажены химикатами, недоеданием, ударами судьбы. И все-таки он, как и все остальные, как и сам человек, существует в точности так, в точности там и в точности в тот момент времени, как, где и когда он задуман существовать. Это дао: тьма внутри тьмы.

Мальчик ставит пустой стакан рядом с двумя другими.

Человек выпрямляет ноги, встает, застегивая пальто.

Мальчик протягивает руку. Два пальца прикасаются к часам, которые человек носит на левом запястье. Рот мальчика приоткрывается, будто он хочет что-то сказать.

— Время?

Что-то шевелится в лишенных выражения карих безднах глаз мальчика. Часы старинные, добыты у специалиста-дилера в одной из укрепленных аркад Сингапура. Это артиллерийские часы. Они говорят человеку о сражениях иных времен. Они напоминают ему о том, что любое сражение однажды станет таким же смутным воспоминанием и что лишь мгновение имеет значение, что мгновение абсолютно.

Познавший истину воин идет в битву, как на похороны любимой, да и как может быть иначе?

Мальчик наклоняется вперед; то, что таится в его глазах, видят только часы.

Человек размышляет о тех двоих, оставленных им этим вечером на мосту. Охотники в своем роде, отныне для них охота закончилась. И этот, третий, следующий за ними по пятам. Чтобы подбирать объедки.

— Тебе нравится?

Никакой реакции. Ничто не способно сломать концентрацию, связь между тем, что всплыло из бездн глаз мальчика, и аскетическим черным циферблатом наручных часов.

Дао делает ход.

Человек расстегивает стальную скобу, скрепляющую браслет. Он отдает часы мальчику. Он делает это, не раздумывая. Он делает это с той же бездумной уверенностью, с какой чуть раньше убивал. Он делает это, потому что так нужно, потому что так правильно поступить; потому, что жизнь его бьется в такт с дао.

Нет никакой нужды прощаться.

Он уходит от мальчика, оставленного навеки в созерцании черного циферблата и стрелок.

Он уходит сейчас. Мгновение — в равновесии.

10

АМЕРИКАНСКИЙ АКРОПОЛЬ

Райделл все-таки сумел настроить бразильские очки на фрагмент схемы Сан-Франциско, но ему еще требовалось узнать от Кридмора, как добраться до гаража, где они собирались оставить «хокер-аиши». Кридмор, разбуженный Райделлом, казалось, не сразу уяснил, кто такой, собственно, сам Райделл, но похвально быстро начал соображать. Взяв консультацию у сложенной пополам визитной карточки, извлеченной из «часового» кармана джинсов, он четко разузнал, куда нужно двигать.

Это было старое здание в районе, где подобные строения обыкновенно преображались в резиденции, но густота колючей проволоки намекала, что эта территория до сих пор не обуржуазилась. Вход контролировала пара «шкафов» со значками фирмы «Универсал», занимавшейся в основном обычной охраной промышленных объектов. «Шкафы» размещались в офисе у ворот и смотрели канал «Реальность-1» на плоском экране, подпертом огромной стальной пластиной, у которой был такой вид, будто по каждому ее квадратному дюйму прошлись большим отбойным молотком. Одноразовые кофейные чашки и пищевые контейнеры из белой пены. Все это показалось Райделлу по-домашнему родным, и он прикинул, что скоро там должна быть пересменка, в семь утра. Не такая уж дурная, наверное, работенка, бывает и хуже.

— Ставим на временную стоянку, — сказал им Райделл.

На плоском экране был виден олень. За ним — знакомые очертания заброшенных небоскребов центра Детройта. Логотип «Реальности» в нижнем правом углу дал ему нужный контекст: одно из этих шоу о природе.

Ему дали список, чтобы он ткнул в номер предварительного заказа, записанный у Кридмора на бумажке, и оказалось, что за стоянку уплачено. Его заставили расписаться прямо там же, рядом с номером. Сказали поставить тачку на место номер двадцать три, уровень шесть. Он вышел из офиса, забрался обратно в «хокер», рванул вверх по скату, мокрые шины визгнули по бетону.

Кридмор проводил операцию по наведению лоска, глядя в подсвеченное зеркальце за противосолнечным забралом на пассажирском месте. Операция состояла из многократного прочесывания волос пальцами, вытирания пальцев о джинсы, потом растирания глаз. Затем он оценил результаты.

— Самое время выпить, — обратился он к отражению своих налитых кровью буркал.

— Семь утра, — сказал Райделл.

— О чем я и говорю, — сказал Кридмор, откинув забрало обратно наверх.

Райделл нашел номер двадцать три, написанный краской на бетоне, между двух неизвестных транспортных средств, задрапированных в чехлы. Он осторожно втиснул «хокер» меж ними и начал отключать машину. Он был способен проделать это, не обращаясь к меню подсказок.