Сундучок, в котором что-то стучит - Аксенов Василий Павлович - Страница 24

Вдруг… Какое, правда, чудное взрывное слово «вдруг», и как бы без него обошлись мы, писатели приключенческих писаний! Вдруг в необозримом океане, в слепящем медном сиянии закатного уже солнца, появилась черная отчетливая точка.

«Уж не Генаша ли? – подумали бабушка, мама и папа. – Момент подходящий для его появления».

Все пассажиры заметили точку и теперь следили за ней с надеждой и тревогой. Точка быстро росла, она по огненно-медной дороге неслась к ним, прямо к ним, да, она направлялась прямо к севшему в океан самолету.

Вскоре уже можно было разглядеть стремительные контуры полинезийского каноэ с противовесом по правому борту и тонкую фигурку с веслом, стоящую на корме.

Прошло еще несколько минут, и каноэ приблизилось к самолету. Бесстрашный мореплаватель оказался высоким сухощавым человеком с гривой седых волос и молодецки подкрученными усами. Одет он был довольно странно для путешествия на каноэ через океан. Туалет его составляли, наряду с яркими плавками, солидная сорочка, какую обычно надевают под пиджак, и строгий английский галстук с диагоналями. Под седыми волосами и коричневым лбом на плоском полинезийском носу сидели профессорские очки.

Итак, верхняя половина незнакомца выглядела чрезвычайно респектабельно, интеллектуально; нижняя же половина с ее босыми ногами и острыми, в ссадинах и кровоподтеках, коленками выглядела чрезвычайно нереспектабельно: обычная ниж-няя половина обычного тела обычного поли-незийского рыбака.

– Бон суар, медам и мсье, – сказал незнакомец на понятном французском. – Я видел, как вы садились в океан. Разрешите засвидетельствовать уважение вашему экипажу. Не могу скрыть своей радости, видя вас всех в добром здравии. Добро пожаловать, господа!

– Кто вы? – вскричали все присутствующие на борту «ЯКа-40».

– Простите, что сразу не представился, – чуть поклонился незнакомец и тут же перестал быть «незнакомцем». – Я вождь племени Фуруруа с атолла Чуру-руа. Мое личное имя Фуруруа Чуруруа. К вашим услугам.

Молниеносная догадка мелькнула в головах всех присутствующих ленинградцев.

– Да вы, должно быть, знаете Цитронского Льва Степановича с улицы Рубинштейна! – воскликнула на родном языке Наташа Вертопрахова.

– Боже ж ты мой! – вскричал по-русски Фуруруа Чуруруа. – Лев Степанович уже много лет мой лучший заочный друг! Позвольте, позвольте… Прошу не удивляться, если я упаду сейчас в обморок. Уже не имею ли я дело с соседями Льва Степановича, господами Стратофонтовыми?

– Не падайте в обморок, мсье Фуруруа Чуруруа, это мы! – сказал папа Эдуард, спрыгнул из самолета в каноэ и поддержал интеллигентного вождя, который все-таки немножко упал в обморок.

Все ликовали: значит, рядом где-то лежит атолл, значит, они спасены! Оказалось, ликование преждевременно: до атолла было не менее 250 километров.

Оказалось, что Фуруруа Чуруруа совершает путешествие со своего атолла, где жило его племя (или, если угодно, семья) в количестве 87 человек, на другой атолл, у которого даже и имени не было и который значился в лоциях под обозначением ГФ 39 и где жило племя в количестве одного человека. Оказалось, что вождь покрыл уже около двух третей пути, но и до атолла ГФ 39, по его соображениям, было отсюда не менее 120 километров. Увы, рации в каноэ не было. Рация слишком тяжела для утлого суденышка. Что ж, господа, не будем тогда терять времени зря и постараемся добраться до атолла ГФ 39 своими средствами. Во всяком случае, благородный вождь гарантировал беднягам, что будет с ними до конца и в случае необходимости погибнет вместе.

В среде гигантских чаек-альбатросов не принято удивляться ничему, поэтому они не удивлялись или делали вид, что не удивляются, пролетая над странным караваном, медленно плывущим по горящему в закатных лучах океану.

Впереди двигался каноэ с двумя гребцами: Фуруруа Чуруруа и папой Эдуардом. За ним на буксире тащился невероятный импровизированный плот, сооруженный из самолетных кресел, ящиков из-под кока-колы и опустошенных чемоданов. На плоту сидели женщины и дети. Сильные пловцы-мужчины во главе, конечно, с Валентином Брюквиным помогали гребцам буксировать это странное сооружение.

Фуруруа Чуруруа укокошил веслом солидную рыбу и принес ее в жертву богу погоды Де-Винду, и тот, в лице одного из равнодушных альбатросов, тут же эту рыбу пожрал.

Фуруруа Чуруруа повеселел: если Де-Винду будет снисходительным, предприятие имеет несколько шансов на успех.

– Посмотри-ка, Наташка, – сказала, высовывая из воды руку, Даша Вертопрахова и показала в небо. – Посмотри-ка, там высоко в небе летит какая-то другая чайка, не альбатрос.

– Уж не наш ли это друг Виссарион? – засмеялась Наташа. – В самом деле, птица напоминает его стиль полета.

Чайка летела очень высоко и, хотя принадлежала к породе обычных, то есть любопытных чаек, не заметила каравана. Она спешила, у нее было срочное дело.

Каким же предстал оживший монстр изумленным глазам нашего мальчика? Ну, слегка пожелтевшим, ну, слегка постаревшим, но все еще весьма ярким. Разумеется, никаких фальшиво-ангельских черт в ее облике уже не осталось, теперь в глаза бил обнаженный демонизм самого дурного пошиба. Мадам была затянута в ее излюбленную черную кожу, пощелкивала своим излюбленным стеком и, конечно, как всегда, казалась сама себе невероятной аристократкой, но что-то было в ее облике такое, что сразу же выдавало пошлость – то ли туфли на слишком толстой платформе, то ли кожа слишком тугая, то ли парфюмерия чуть-чуть резковата, то ли походка, то ли мимика, а может быть, все это вместе и что-то еще. Таким предстал оживший монстр глазам нашего мальчика.[1]

Что же предстало глазам ожившего монстра на заросшем аэродроме? Накамура-Бранчковска увидела семь огромных кофров, возвышающихся над невероятным скопищем всякого барахла, и массивного Сиракузерса, привязанного к пальме. Больше здесь не было ни души. Лучи закатного солнца яркими полосами расчертили бетонное покрытие аэродрома. Маленький костер горел в лужице под пальмой Сиракузерса. Тропическая мошкара плясала в лучах между пальмами.

– Что все это значит? – медленно, зловеще проговорила мадам и повернула свой надменный подбородок к уже дрожащему в ожидании стека Латтифудо. – Где сундучок, в котором что-то стучит? Где все мои люди? Где самолет? Я пристрелю тебя на месте, слабоумный Латтифудо!

Мадам была окружена по крайней мере двадцатью отборнейшими мерзавцами, среди которых Гена увидел немало своих прошлогодних знакомых: здесь были и полковник Мизераблес, и сержант Пабст, и Буллит, и Грумло… Да, видно, стены эмпирейской тюрьмы оказались недостаточно крепкими для этого сброда.

Какой странной властью обладала мадам Н-Б над этими подонками рода человеческого! По одному ее слову они готовы были броситься и растерзать любого. Сейчас они были готовы броситься и растерзать алкоголика Латтифудо.

– Любимая, прелестная, величественная! – воскликнул Латтифудо, падая на колени и простирая руки (ну просто персонаж античной трагедии!). – Самолетик, увы, улетел по вине нашей Бубочки, Бубочки Флауэр… увы… Наши людишки здесь, здесь, куда же им деться? Может быть, просто погулять пошли? А сундучок, он оставался в седьмом номере. Там!

Буллит и Грумло подскочили к седьмому номеру, сбили с него замки и извлекли на свет Божий еле живую от страха супердиву Бубу Флауэр. К коленопреклоненному мужчине прибавилась коленопреклоненная дама.

– Любимая, прелестная, величественная! – трагически возопила она. – Мы попали в ловушку! Сундучка нет нигде! Ловкий несовершеннолетний авантюрист по-садил нас всех в чемоданы и скрылся!

Оживший монстр в женском облике испустил нечеловеческий вопль. Забыв о коленопреклоненных, мадам совершила прыжок в сторону, прыжок, достойный молуккской пантеры, и вплотную приблизилась к хохотавшему что есть мочи Сиракузерсу. Мадам рванула одежду на огромном каменном животе миллионера и на секунду погрузила свой острый палец в джунгли волосяного покрова. Этого оказалось достаточно, чтобы Сиракузерс наконец понял, что все происходящее вокруг вовсе не трюк «Интер-миллионер-сервис», фирмы, которая обслуживает богатейших людей, кровососов планеты, и поставляет им все, начиная с говорящих попугаев и кончая острыми ощущениями. Одного прикосновения этого пальчика оказалось достаточно для того, чтобы Сиракузерс понял: все это не спектакль, а жестокая реальность. Глаза его вылезли из орбит, а рот открылся в немом крике. Честно говоря, даже автору становится не по себе, когда он думает о мучениях, которым подвергла мультимиллионера женщина-чудовище. Мы отнюдь не симпатизируем эксплуататорам огромных человеческих масс, напротив, мы осуждаем и презираем этих мистеров и сеньоров, но, конечно же, мы вовсе не ликуем, когда на их долю выпадают физические мучения. Вот как приходится порой, думаем мы, расплачиваться воротилам бизнеса за их дружбу с черными силами мировой мафии. Научат ли их когда-нибудь чему-нибудь подобные случаи? Откажутся ли они от вечной погони за золотым тельцом? Мы сомневаемся.