Идору - Гибсон Уильям - Страница 16

А что «Слитскан» соскочит, тут уж можно было не сомневаться. Бросят, раз уж так вышло, разработку по милому дружку Элис, вся эта история тихо канет на дно и тут же скроется под ежесекундно нарастающим слоем мертвой, мусорной информации.

И жизнь Элис Ширз, известная ему с кошмарной доскональностью, останется там навечно, никем не узнанная, а чуть позднее – и не могущая быть узнанной.

А если он стакнется с «Без Тормозов», ее жизнь может задним числом превратиться в нечто иное, хотя тогда, сидя на жестком, неудобном стуле перед исцарапанным листом пластика, разгораживавшим мир на две принципиально различные части, он и не очень понимал, во что именно.

Он думал о кораллах, о рифах, вырастающих вокруг потопленных авианосцев; возможно, она тоже станет чем-нибудь вроде тайны, погребенной под причудливыми наростами догадок, предположений и даже легенд.

Ему казалось, что это будет для нее лучший, не такой мертвый способ быть мертвой. И он ей этого желал.

– Вытаскивайте меня отсюда, – сказал он Дэниелзу. Дэниелз сразу же заулыбался под своим хирургическим зажимом и торжествующе спрятал едва не прилипшую к грязному пластику карточку в карман.

С Райделлом Лэйни познакомился чуть позже, когда «бестормозная» бригада поселила его в «Шато», древней копии еще более древнего оригинала, вызывающе экстравагантной куче бетона, намертво зажатой между двумя одинаковыми и какими-то уж особо тошнотворными корпусами, поставленными здесь как раз к исходу прошлого века. Эти агрессивно-дебильные близнецы как в зеркале отразили миллениальные страхи и тревоги года, когда они являлись на свет, преломляя их к тому же через некую другую, более смутную, жутковато-приглушенную истерию, что делало их не такими безликими – и еще менее привлекательными.

Номер, куда поселили Лэйни, был значительно просторнее его жилища в Санта-Монике и представлял собой нечто вроде квартиры 1920-х годов, растянувшейся вдоль длинной неглубокой бетонной террасы с видом на бульвар Сансет, чуть более глубокой террасы нижнего этажа и круглого крошечного газона – все, что осталось от былых садов.

Лэйни этот выбор казался странным, мало соответствующим ситуации. Он бы скорей ожидал, что они предпочтут что-нибудь более уединенное, более укрепленное, более опутанное охранными системами, но Райс Дэниелз сказал, что у «Шато» есть свои, и очень серьезные преимущества. Во-первых, его имидж должен способствовать гуманизации Лэйни, «Шато» выглядит как жилище, нечто со стенами, окнами и дверями, место, где постоялец может вести нечто похожее на жизнь, – чего никак не скажешь о серьезных бизнес-отелях, с их бездушными кубами и квадратами. Кроме того, эта гостиница имеет глубоко укоренившиеся ассоциации с голливудской системой звезд и, опосредованно, с человеческими трагедиями. Звезды жили здесь в золотые дни старого Голливуда, а позднее кое-кто из них здесь же и умирал. «Без Тормозов» планирует подать смерть Элис Ширз как трагедию в освященной временем голливудской традиции, с тем отличием, что она была спровоцирована «Слитсканом», сущностью более чем современной. Кроме того, объяснял Дэниелз, «Шато» охраняется куда серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Тут-то Лэйни и был представлен Барри Райделлу, ночному охраннику.

Как показалось Лэйни, Дэниелз знал Райделла еще до того, как тот нанялся в «Шато», хотя было не совсем ясно как и откуда. Райделл проявил совершенно неожиданную осведомленность во внутренних порядках и обычаях развлекательно-информационной индустрии и чуть позже, когда Дэниелз уже ушел, спросил Лэйни, кто его представляет.

– Это в каком смысле? – удивился тогда Лэйни.

– У тебя же есть агент, да? Лэйни сказал, что не да, а нет.

– Тогда найми себе агента, и не очень с этим затягивай, – сказал Райделл. – Я не говорю, что это спасет тебя ото всех накладок и что с агентом все будет, точно как ты того хочешь, но кой хрен, это же шоу-бизнес, не надо об этом забывать.

Это и вправду был шоу-бизнес, и до такой степени, что Лэйни уже через несколько минут начал всерьез задумываться, а не лопухнулся ли он, связавшись с этой конторой. В его номер набилось шестнадцать человек для «предварительной беседы» продолжительностью в четыре часа, хоть бы подумали своими головами, что он только шесть часов как из-за решетки. Когда они наконец ушли, Лэйни прошагал заплетающимися ногами чуть не весь, длинный, как кишка, коридор, тупо открывая двери каких-то кладовок и чуть не плача оттого, что спальня куда-то подевалась. Найдя ее, он даже не стал снимать одежду, за которой они сгоняли Райделла в Беверли-центр, а просто заполз на кровать и уснул.

Что, думал Лэйни, ему стоило бы сделать прямо здесь и сейчас, в этом баре на Золотой улице, думал, отвечая тем самым на свой вопрос о взаимодействии джет-лага и бурбона. Но чуть позже, допив рюмку до дна, он почувствовал, как дошедший, казалось бы, до низшей точки отлив сил начал сменяться приливом – парадоксальное состояние, связанное, вероятно, не столько с алкоголем, сколько с внутренней химией усталости и перемещения на другой конец света.

– А Райделл бодро держится? – спросил Ямадзаки.

Лэйни на мгновение удивился такому вопросу, но тут же вспомнил, что Райделл упоминал тогда какого-то японца, знакомого ему по Сан-Франциско, и это, конечно же, был этот самый Ямадзаки.

– В общем, – сказал Лэйни, – этот мужик не показался мне каким-нибудь совсем уж отчаянно несчастным, но в нем иногда проглядывало нечто вроде пришибленности. Пожалуй, проглядывало. В смысле я с ним не то чтобы близко знаком, так что не могу быть уверен.

– Жаль, – вздохнул Ямадзаки. – Райделл – смелый человек.

– А как насчет вас, Лэйни? – вмешался Блэкуэлл. – Вот как вы сами, вы считаете себя смелым человеком?

Червячок шрама, рассекавший его левую бровь, пошевелился, словно собираясь уползти наверх, и замер в новой позиции.

– Нет, – сказал Лэйни. – Не считаю.

– Но ведь вы пошли против «Слитскана», верно? Пошли из-за того, что они сделали с этой девушкой. У вас была работа, была еда, было где жить. Вы получали все это от «Слитскана», но затем они убили эту девушку, и вы взяли на себя задачу за нее посчитаться, так ведь?

– Ничто и никогда не бывает так просто, – сказал Лэйни.

Секундное молчание, а когда Блэкуэлл заговорил, Лэйни неожиданно столкнулся с иным способом мыслить, таким, который принято скрывать, считать вроде бы не существующим.

– Что да, то да, – сказал Блэкуэлл. – Хрен там что бывает просто.

Большая, сплошь в розоватой сетке рубцовой ткани кисть его левой руки поползла, подобно некоему неуклюжему самостоятельному животному, к нагрудному карману микропорной рубашки, некоторое время в нем копалась, извлекла маленький, тускло поблескивающий металлический предмет и положила его на стойку бара.

– Это – гвоздь, – сказал Блэкуэлл. – Полуторадюймовый, оцинкованный, для кровельных работ.[18] Я иногда прибивал людей за руки, такими вот примерно гвоздями к таким примерно стойкам. Среди них, людей этих, встречались самые форменные ублюдки. – В голосе огромного австралийца не было ни грамма злобы. – И некоторые из этих ублюдков, пока ты прибиваешь им одну руку, другая извлекает бритву или хирургические щипцы. – Палец Блэкуэлла машинально потрогал багровый шрам, выглядевший так, словно что-то пронзило ему кожу прямо под правым глазом и ушло в сторону, натолкнувшись на скульную кость. – Ну и что прикажешь с ними делать?

– Со щипцами?

– С ублюдками. Хочешь не хочешь, приходится их убивать. Вот такая вот, Лэйни, бывает «смелость». А теперь подумайте о своем поведении в истории со «Слитсканом» – так ли уж оно отличается от поведения этих ублюдков?

– Я просто не хотел, чтобы они все это втихую забросили. Чтобы она… ну, опустилась на дно. Исчезла из памяти. Мне было почти безразлично, сильно пострадает на этом «Слитскан» или нет, и даже пострадает ли он вообще. Я думал не столько о мести, сколько о том, чтобы… ну, вроде сохранить ее в живых.