Рейнеке-лис - фон Гёте Иоганн Вольфганг - Страница 14

Здесь нам открыл, что ему я поверил и, по размышленью,

Милость вернул ему. Также супруга моя, королева,

Очень просила о нем. Я снова к нему расположен,

Полностью с ним примирился — и жизнь даровал ему снова

И достоянье. Мой мир ему будет отныне защитой.

Вам же я всем объявляю — и смертью ответит ослушник:

Рейнеке чтить вы должны, и жену, и детей его также,

Где б они впредь вам ни встретились, будь это днем или ночью.

Жалоб на Рейнеке даже и слушать я больше не стану:

Все, что дурного он сделал, то навсегда миновало.

В будущем он, несомненно, исправится. Завтра же утром,

Посох с котомкою взяв, он паломником в Рим отбывает,

А уж оттуда — и за море. Он не вернется, покамест

Всем совершенным грехам отпущения там не получит…»

Злобно кот Гинце при этом заметил медведю и волку:

«Ну, пропадай все труды и все хлопоты! Если бы только

Быть мне подальше отсюда! Коль Рейнеке в милости снова,

Пустит он в ход, что угодно, а нас, всех троих, уничтожит.

Я уже глаз потерял — теперь за другой опасаюсь!»

«Дорог, я вижу, хороший совет!» — отозвался тут Браун.

Изегрим-волк проворчал: «Непонятная вещь! Не пойти ли

Нам к самому государю?..» Пред венценосной четою

С Брауном вместе предстали они и угрюмо и долго

Против Рейнеке всё говорили. Король рассердился:

Где у вас уши? Ведь я же сказал, что вернул ему милость!»

Гневно он это сказал и немедля велел их обоих

Взять, связать, запереть! Ведь он отлично запомнил

Все, что услышал от Рейнеке-лиса об их заговоре.

Так за какой-нибудь час решительно все изменилось:

Рейнеке был спасен, а его обличители были

Посрамлены. Он все дело так повернуть ухитрился,

Чтобы шкуры кусок с медведя содрали размером

Фут в длину и фут в ширину — для пошивки котомки.

Кажется, это и все, что паломнику нужно в дорогу.

Только б еще сапожками снабдила его королева:

«О госпожа моя! Если отныне я ваш богомолец,

То поспособствуйте мне богомолье свершить поуспешней.

Изегрим носит две пары отличных сапог. Справедливым

Было бы, чтобы хоть пару он мне уступил на дорогу.

Вам, госпожа моя, стоило б лишь намекнуть государю.

Фрау Гирмунде достаточно тоже одной только пары, —

Ведь, как хозяйка, почти безотлучно сидит она дома».

Просьбу такую сочла королева вполне справедливой.

«Да, — благосклонно сказала она, — им хватит по паре».

Рейнеке шаркнул ногой и признательно ей поклонился:

«Лишь получу я две пары сапог, уж мешкать не стану.

Все же добро, что свершить я, как пилигрим, там сподоблюсь,

Богом зачтется и вам и моему государю.

На богомолье за всех надлежит нам усердно молиться.

Кто нам оказывал помощь. Господь да воздаст вам за милость!»

Так и лишился фон Изегрим пары передних сапожек,

Снятых по самые когти. Не пощадили, конечно,

Также и фрау Гирмунду — без задних сапожек осталась.

Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,

Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.

Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,

К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться:

«Милая, добрая, — он ей сказал, — полюбуйтесь, как впору

Ваши сапожки пришлись! Надеюсь, они мне послужат.

Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить,

Но постарался я также и, видимо, небезуспешно.

Вы ликовали недавно — очередь снова за мною.

Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться.

Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду

Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно.

Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье

В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…»

Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах

Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом:

«Нам за грехи в наказанье бог вам дарует удачу».

Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали,

Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба

Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало:

Задал бы Рейнеке также коту превосходную баню!

Утром притворщик уже занимался усердно делами:

Смазал сапожки, которых два родича близких лишились,

И, поспешив ко двору, королю представляться, сказал он:

«Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу,

Но накажите священнику вашему, сделайте милость,

Благословить меня в путь, чтобы я, уходя, был уверен

В том, что мое пилигримство господу благоугодно…»

Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом, —

Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же

И королевским писцом. Король приказал его вызвать.

«Ну-ка, — сказал он, — над Рейнеке здесь прочитайте быстренько

Ваши священные тексты и в путь его благословите.

Он отправляется в Рим и в заморье — ко гробу господню.

На богомольца котомку наденьте и посох вручите».

Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже

Слышали, что отлученье с него не снято покуда.

Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно:

Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье.

Лично к Рейнеке, собственно, я ничего не имею.

Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя

От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста[31]

Блудобеспутуса не нагорело мне, и от декана[32]

Храпипиянуса мне не попало, — я б вам не перечил…»

«Бросьте, — ответил король, — вы все эти песни на „если!“

Наговорили три короба слов, а без всякого толка.

Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите, —

Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ?!

Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут — помеха!»

За ухом Бэллин в испуге почесывал. Сильно боялся

Он королевского гнева — и сразу же начал по книге

Над пилигримом читать. Но тот и не очень-то слушал:

«Если помочь это может, — поможет и так, надо думать».

Благословенье прочли — и котомку и посох вручили

Рейнеке-лису. Все было готово, но лгал богомолец.

Слезы притворные ливнем лились по щекам у пройдохи,

Залили бороду, будто жестоко он каялся в чем-то.

Он и действительно каялся в том, что не всех поголовно

Недругов сделал несчастными, что лишь троих опозорил.

Все же он, кланяясь низко, просил, чтобы каждый сердечно,

Кто как умеет, о нем помолился, — и стал торопиться:

Рыльце-то было в пушку — он имел основанья бояться.

«Рейнеке, — молвил король ему, — что за чрезмерная спешка?»

«Делая доброе дело, не следует медлить, — ответил

Рейнеке. — Я вас прошу отпустить меня, мой благодетель.

Час мой урочный настал, — отправиться мне разрешите».

«Что ж, — согласился король, — отправляйтесь!» И тут же велел он

Всем господам, при дворе состоящим, за лжепилигримом

Тронуться в путь — проводить его. В это же время в темнице

Мучились Изегрим с Брауном, плача от боли и горя…

Так вот полностью вновь заслужил королевскую милость

Рейнеке-лис. Уходил со двора он с великим почетом,

Шел с посошком и с котомкой — ну, прямо ко гробу господню,

Где оказался б он так же на месте, как в Ахене клюква.

Он совершенно другое таил на уме, но отлично