Сиддхартха - Гессе Герман - Страница 18

Ранку от укуса промыли, но она вскоре почернела. Тело Камалы отекло; они влили ей в рот целебное питье, и сознание вернулось к ней. Она лежала в хижине на постели Сиддхартхи, и над ней, склонившись, стоял сам Сиддхартха — тот, кто когда-то так любил ее. Это казалось ей сном. Улыбаясь, смотрела она в лицо друга… Постепенно вспоминая то, что произошло с ней, она вспомнила укус и испуганно позвала мальчика.

— Он рядом с тобой, не беспокойся, — сказал Сиддхартха.

Камала смотрела в его глаза. Она говорила с трудом, яд действовал.

— Ты постарел, милый, — сказала она, — и поседел. Но ты похож на того молодого самана, который когда-то без одежды, с запыленными ногами пришел ко мне в сад. Ты похож на него много больше, чем тогда, когда ты оставил меня с Камасвами. Ты похож на него глазами, Сиддхартха. Ах, и я тоже стала старой, старой… ты еще узнаешь меня. Сиддхартха улыбнулся ей:

— Я узнал тебя сразу, Камала, любимая. Камала взглядом указала на мальчика:

— А его ты тоже узнаешь? Это твой сын. Глаза ее стали безумными и закрылись, ребенок плакал. Сиддхартха посадил его к себе на колени, не утешал, гладил его волосы. Это детское лицо напомнило ему молитву брахманов, которую он выучил, когда сам еще был маленьким ребенком. Медленно, нараспев он начал читать, — из прошлого, из детства приходили к нему слова молитвы. И под ее напев мальчик затих, несколько раз еще всхлипнул и заснул. Сиддхартха уложил его на постель Васудевы. Васудева стоял у очага и варил рис. Сиддхартха взглянул на него, и Васудева, усмехаясь, ответил взглядом.

— Она умрет, — тихо сказал Сиддхартха. Васудева кивнул, отсветы огня пробежали по его доброму лицу.

Камала еще раз пришла в сознание. Боль изменила ее лицо, глаза Сиддхартхи читали муку в изгибе ее губ, на ее побелевших щеках. Он читал эти знаки безмолвно, внимательно, сосредоточенно, погрузившись в ее страдание Камала чувствовала, ловила его взгляд. Глядя в его лицо, она произнесла:

— Теперь я вижу: твои глаза тоже изменились. Они стали совсем другими… С чего же я взяла, что ты — Сиддхартха… Это ты и это не ты.

Сиддхартха молчал, мягко глядя в ее глаза.

— Ты достиг этого? — спросила она. — Ты нашел мир и покой?

Он улыбнулся и положил ладонь на ее руку,

— Я это вижу, — сказала она. — Я это вижу. И я тоже найду мир…

— Ты нашла его, — прошептал Сиддхартха Камала не отрываясь смотрела в его глаза, все думала о том, что собиралась идти к Готаме, чтобы увидеть лицо Совершенного и дышать его покоем, и вот вместо Готамы она нашла Сиддхартху. И это было хорошо, так же хорошо, как если бы она увидела того. Она хотела сказать ему это, но язык больше не слушался… Она молча смотрела на него, и он видел, как в ее глазах угасала жизнь. И когда эти глаза наполнились последней болью и последняя дрожь пробежала по ее телу, его пальцы прикрыли ей веки.

Долго сидел он, глядя в ее уснувшее лицо. Долго смотрел на ее рот: старость, усталость; высохшие губы — и вспоминал, что когда-то, в годы своей весны, он сравнивал этот рот со свежеразломленным плодом. Долго сидел он, вглядываясь в бледное лицо, в скорбные морщины, впитывал в себя черты ее лица, и видел свое лицо таким же запрокинутым, таким же белым, таким же безжизненным, и одновременно видел их лица юными, с алыми губами, с горящими глазами, и его насквозь пронизывало ощущение одновременности существования, ощущение вечности. В этот час он глубоко, глубже, чем когда-либо, почувствовал неуничтожимость каждой жизни, вечность каждого мгновения.

Когда он поднялся, его уже ждал приготовленный Васудевой рис, но есть Сиддхартха не стал. В сарае, где они держали коз, старики постелили себе соломы, и Васудева лег спать. А Сиддхартха вышел и всю ночь просидел перед хижиной, слушая реку, вглядываясь в прошлое, окутанный картинами разных времен своей жизни и взволнованный ими. Иногда он поднимался, подходил к двери хижины и прислушивался, спит ли мальчик.

Рано утром, еще до восхода солнца, Васудева вышел из сарая и подошел к другу.

— Ты не спал, — сказал он.

— Нет, Васудева. Я сидел здесь, я слушал реку. Она много сказала мне, она наполнила мою душу исцеляющими мыслями, мыслями о единстве.

— Ты страдал, Сиддхартха, но я вижу, что печаль не вошла в твое сердце.

— Нет, милый, как же могу я быть печален? Я был богат и счастлив, я стал еще богаче и счастливее. Мне подарили моего сына.

— Да будет твой сын и мне в радость. Но теперь, Сиддхартха, пойдем работать, многое надо сделать. Камала умерла на той же постели, на которой когда-то умерла моя жена. И мы сложим ей погребальный костер на том же холме, где я похоронил мою жену.

Они сложили костер, пока мальчик еще спал.

СЫН

В страхе, в слезах смотрел мальчик, как хоронили его мать. Угрюмо дичась, слушал он Сиддхартху, который называл его своим сыном и говорил, что теперь он будет жить вместе с ними в хижине Васудевы. Мальчик целыми днями сидел у могилы матери, был бледен, не ел; и взгляд, и сердце его ожесточилось, он боролся, он восставал против судьбы.

Сиддхартха оберегал мальчика, не мешал ему: понимал его тоску. Сиддхартха понимал, что сын не знает его и не может любить его как отца. Постепенно понял он и то, что этот одиннадцатилетний малыш — ребенок изнеженный, маменькин сынок, выросший в привычках богатства, привыкший к изысканной пище, к мягкой постели, привыкший командовать слугами. Сиддхартха понимал, что тоскующий и капризный ребенок не сразу и не охотно согласится на жизнь чуждую и бедную. Он не принуждал его, щадил его, выискивал для него лучшие куски. Он надеялся постепенно, дружелюбием и терпением, завоевать его сердце.

Богатым и счастливым назвал он себя, когда в его жизни появился этот мальчик, но время проходило, а ребенок оставался угрюмым и чужим, в сердце его гнездились гордость и упрямство, он не хотел делать никакой работы, не оказывал старикам никакого почтения, обирал фруктовые деревья Васудевы, и Сиддхартха начинал понимать, что не радость и счастье пришли к нему вместе с сыном, а мука и забота. Но он любил его, и эти муки и заботы любви были ему милее, чем радость и счастье — без ребенка.

С появлением в хижине маленького Сиддхартхи старики разделили свою работу. Васудева опять стал один работать на переправе, а Сиддхартха, чтобы быть рядом с сыном, — в хижине и в поле.

Долгое время, долгие месяцы ждал Сиддхартха, чтo сын поймет его, примет его любовь и, быть может, ответит на нее. Долгие месяцы ждал Васудева, смотрел, ждал, молчал. Однажды, когда Сиддхартха-младший в очередной раз измучил своего отца упрямством и капризами и разбил обе их миски для риса, Васудева отвел вечером своего друга в сторону и заговорил с ним.

— Прости меня, — сказал он, — с дружбой в сердце говорю я тебе. Я вижу, что ты мучишься, я вижу, что у тебя горе. Твой сын, милый, приносит тебе заботы, и мне он тоже приносит заботы. К другой жизни, к другому гнезду привыкла маленькая птичка. Ты бежал от богатства и города пресытившись и в отвращении, а он был вынужден оставить и то и другое против своей воли. Я спрашивал реку, о друг, много раз я спрашивал ее. Но река смеется, река насмехается, она высмеивает и меня и тебя, она хохочет над нашей глупостью. Воду влечет к воде, молодость — к молодости; твой сын не там, где он может расти. Спроси и ты реку, послушай ее!

Печально смотрел Сиддхартха в это дружеское лицо — в лучиках его бесчисленных морщинок светилась неумирающая усмешка.

— Разве я могу с ним расстаться? — тихо, пристыженно сказал он. — Дай мне только время, милый! Ты видишь, я борюсь за него, за его сердце, я завоюю его любовью, лаской, терпением. И с ним тоже должна когда-то заговорить река, и он тоже призван.

Усмешка Васудевы стала еще светлее и мягче.

— О да, и он тоже призван, и в нем тоже вечная жизнь. Но ведь мы знаем, ты и я, к чему он призван, какие ждут его пути, какие дела, какие страдания. Велики они будут: твердое, гордое у него сердце — такие много страдают, много ошибаются, творят много несправедливостей, совершают много грехов. Скажи мне, мой милый, ты не слишком сурово воспитываешь сына? Ты не мучишь его? Не бьешь, не наказываешь?