Скажи изюм - Аксенов Василий Павлович - Страница 54

Пока искали нужный дом, несколько раз спрашивали дорогу у прохожих и всякий раз получали ответ с сильнейшим русским акцентом. Огородникову однажды даже показалось, что один ленинградец знакомый ответил. Выглянул с заднего сиденья лимузина, где полный холодного достоинства беседовал с мисс Янг, – и впрямь: Сашка Панков со своей большой глупой собакой, с которой он, казалось, еще вчера прогуливался по Литейному.

Вот наконец увидели электрическую вывеску из лампочек на старинный манер: BRUCE POLLACK ART GALLERY, NEW YORK, PARIS, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Разбитое стекло парадной двери было частично прикрыто фанерой с надписями на трех языках «добро пожаловать!». Какая-то густая жижа вытекала из торчащего хвостика канализационной трубы на так называемый тротуар, которому не хватало, пожалуй, только пары миргородских свиней.

Внутри гостей встречало пуэрториканское чучело в белом парике, чулках и перчатках. Оно хрипело watch your step, что звучало, как напутствие «ночью в степь».

Дом, недавно купленный конторой Поллака для осуществления каких-то наполеоновских художественных идей и, в частности, для монополизации русского искусства, был огромен и уродлив. Не все еще «лофты» были пущены в ход, но из поднимающегося в открытой шахте дребезжащего асансора на трех, по крайней мере, этажах можно было видеть вполне непринужденную художественную жизнь: бледные личики все с теми же кудряшками и красными губками, разномастные и разнокалиберные бороды, подсвеченные картины и скульптуры, цыганка с гитарой, кружок денди в белых галстуках и проходящего мимо голого человека с полугаллоном дешевой водки в руке; из-под волосатого брюха торчала пиписка.

Между тем кабинет Поллака был уже завершенным шедевром делового стиля, уютным, полным хороших запахов кофе и сигар и украшенным к тому же огромным старинным глобусом доколумбовской эпохи, на котором Америка еще не значилась.

Ну, вот и хорошие новости. У Брюса их ждал молодой международный Филип.

– Удачно съездили? – спросил Огородников.

– До исключительности удачно, – ответил Филип и улыбнулся. Что-то человеческое в улыбке появилось, оживает манекен.

Рыжий Брюс Поллак жарко потер ладони. Шампанского, господа! За нашу удачу! В углу на круглом столе под сильной нацеленной лампой лежала плита альбома «Скажи изюм!». Терри-фик! – воскликнула Марджори Янг. Ремаркабл, ремаркабл! – подработал Даглас Семигорски. Три восклицания прозвучали, как фраза из джазового трио. Все повернулись к Огородникову – теперь было его соло. Он вытянул вперед обе руки и исполнил то, что всеми ожидалось. Горю желанием увидеть свое детище! Так и сказал – чайльдище! Все зааплодировали. У него есть чувство юмора. Далеко не всем русским оно присуще, но Макс Огородников – счастливое исключение. Насчет юмора, может быть, они и правы, подумал Огородников, но вот все остальное в явном упадке. «Изюм» в Нью-Йорке, в безопасности, на грани роскошного издания – казалось бы, прыгать надо до потолка, а меня это как будто «не колышет», как будто все в порядке вещей. Утрачиваю естественность, в говенном снобизме суждено, видимо, влачить остаток дней. И все-таки мы выпустим наш альбом в Москве, потребуем у «фишки» обратно права на наши души! Мы тебе, Целковый, покажем «второе по важности искусство»! Нашлись тоже! Разложили искусство, как рыбу на базаре, по важности для них, не для всех, а для своей только гоп-компании.

– Большое дело вы сделали, Филип. Спасибо от всех русских фотографов! – воскликнул Огородников.

– Я рад оказать русскому искусству эту... – чуть запнулся, чтобы не сказать «медвежью», – эту большую услугу! – воскликнул Филип. Продемонстрировано было, что ни Запад, ни Восток не чужды патетике. Все стояли с шампанским в руках.

– «Фараон» может хоть завтра начать рекламную кампанию, – сказал Семигорски. Брюс снова сильно потер ладони. – Джентльмены, нет лучшего места, чтобы представить этот уникальный фотоальбом публике, чем галерея «Москва – Париж – Санкт-Петербург»! Давайте наметим дату вернисажа.

– Боюсь, что с этим придется подождать, – сказал тут Огородников. – Джентльмены, вам еще придется подождать нашего сигнала.

– Вашего сигнала, Макс? – осторожно переспросил Поллак. – Откуда?

– Естественно, из Москвы. Мы еще там попробуем прорваться через ленинские штаны.

Все присутствующие переглянулись.

– Не говорите мне, пожалуйста, что собираетесь вернуться в Москву, – сказал Семигорски.

– Скажу. Именно это я и собираюсь сделать.

Возникла пауза. За дверью нарастал шум толпы: там уже вовсю шел прием «с вином и сыром», как говорят в Америке, то есть по дешевке.

– Дело в том, Макс, – очень задушевно сказал Филип, – что по имеющимся сведениям вас в Москве не ждет ничего хорошего.

– Откуда эти сведения? – спросил Огородников.

Все улыбнулись, и Филип откланялся.

С его уходом какая-то воцарилась неуклюжесть, неловкость, как будто говорить больше было не о чем. Брюс Поллак снова сильно потер ладони. Огородников дернулся. Вы не могли бы, Брюс, воздержаться от этих движений, а то уже пахнет жженой кожей. Поллак обиженно поднял подбородок. А вот это бестактность, сэр. Боюсь, что попахивает тут русской бесцеремонностью. Приоткрылась дверь, и какой-то служащий сказал, что в соседней комнате ждут журналисты. Осталось только обескураженно развести руками. Что ж, придется идти к журналистам с обескураженными руками. Итак, договорились, господа, сказал Огородников, об альбоме пока ни слова.

– Do nothing till you hear from me, – с полностью неуместной игривостью пропел он строчку известного блюза и попросил Поллака на минуту задержаться. – Скажите, Брюс, что это за игры разыгрываются вокруг меня? Я к вам сейчас обращаюсь как к своему адвокату.

Рыжий и кудрявый при этом вопросе быстро, наподобие Ленина в Смольном, пробежался по своему кабинету и, конечно, не удержался опять от растирания ладоней.

– Мне не все еще ясно, Макс. Амбруаз Жигалевич, как вы, конечно, поняли, не имеет никакого отношения к «Фотоодиссее», но он работает фрилансом в AFP и UPI. Ясно, что кто-то хотел вас подтолкнуть к принятию решения. Надеюсь, вы понимаете, что не я. Дорогой Макс, я профессионал, и для меня интересы моих клиентов превыше всего. Профессиональный адвокат никогда ничего не решает за своего клиента. Помимо этого, чисто по-человечески я считаю это полным свинством. Всякая попытка со стороны изменить судьбу индивидуума – это свинство. Кроме того, позвольте добавить, дорогой Макс, что за годы нашего сотрудничества у меня появились к вам дружеские чувства, а это, может быть, самое важное.

Я сразу понял, что это фальшивка, когда прочел интервью. Не ваш лексикон, совершенно не свойственная вам определенность. На кого же работал Жигалевич? В современном мире в таких случаях чаще всего приходится разводить руками...

Купился, дешевка, сказал себе Огородников. Нашел у кого спрашивать, нашел где искать ответа. Никто ничего не знает точно и не может знать. Пустынный холодок опять заструился вдоль позвоночника. Он взял из поллаковского бара бутылку коньяку и налил себе полный стакан.

– Между прочим, Макс, вот так стаканами пить коньяк – это все-таки варварство.

Бухнула вниз и мгновенно омыла нижние «чакры» волна виноградной бузы.

– Вот что, Брюс. Мне кажется, мы устроим в Москве какой-нибудь шумный вернисаж, что-то вроде бала оставшихся либералов... звучит недурно, а?.. какой-нибудь «завтрак с шампанским»... Это и будет сигналом для вас и для Дага, вот тогда вы устроите вернисаж в этом борделе. Лады?

Поллак на минуту задумался, потом на конопатом лице полыхнула улыбка, рыжие спиральки волос как бы на глазах заряжались электричеством, ладони терлись друг о дружку все сильнее.

– Бьютифульная айдийка, Макс, ей-ей, красиво! Нет-нет, вы умеете играть! Рискованно, но красиво!

Благодарю за такую оценку. Ого поклонился и нахлобучил широкополую шляпу. Плащ с поднятым воротником. Шарф. Так никто не узнает. Подумают – в Нью-Йорке снова Диккенс! На прощание мне хочется вас спросить, господин адвокат: почему же вы ничего мне не сообщили о подлянке Конского? Вы хотите знать почему, Макс? Вообразите, у меня нет ответа. Просто трудно вмешиваться в отношения между двумя друзьями, к тому же если оба они твои клиенты. Благодарю. Ответ прост и любопытен, как с правовой, так и с нравственной точек зрения. Вы не так уж прост, как рыж, мой друг, прошу не принять это за политическую бестактность. Обняв большого друга, большого профессионала и антисвинью, неопознанный маэстро и дерзновенный игрок вышел в первый зал экзибиции. Попал, куда надо! Это был зал Алика Конского. Обуялый восторгом народ плотной толпой созерцал античные мотивы мастера: из-за колонн и промеж олив мелькали то мордочка Урании, то пяточка Эвтерпы; увы, и то и другое напоминало черты лица пилота сталинской поры Марины Гризодубовой.