Скажи изюм - Аксенов Василий Павлович - Страница 48

Общество, собравшееся у сенегальского атташе Клода Мари Пиянка (кстати говоря, довольно бледнокожего господина), было заинтриговано появлением незнакомой красавицы. Все здесь, в принципе, или знали друг друга, или примелькались друг другу, для Насти же это был первый в жизни выход из зоны марксизма-ленинизма, и она, еще не выпив ни глотка, была как бы «под газом» и неотразима.

Ее поразило, что Жеребятников вполне свободно, во всяком случае, без смущения объясняется по-французски. Насте он сказал на языке Тургенева:

– Хавай! Знакомиться будешь постепенно. Пока что бей по рубцу! Глухо! Сенегал – страна богатая!

Гости и сам месье Пиянка с супругой стояли вокруг стола с закусками, мирно ели и перебрасывались мирными фразами о последней премьере Театра им. Ленинских Профсоюзов, где во втором акте посредством световых эффектов и трепещущих ладоней дерзко был сделан намек на возможность полового акта между женщиной и мужчиной. Спектакль был тут же запрещен. В настоящий момент либеральная общественность Москвы с подключением мировой прессы боролась за его возобновление.

Анастасия вдруг обалдела, увидев, кто дринки подает, – мамочки мои, настоящий бармен в белой куртке с крученым погоном на левом плече! Такое настоящее буржуазное событие! Еще больше она обалдела, когда услышала самое себя как бы со стороны и сообразила, что говорит и хохочет по-английски! ВООБЩЕ! А кто же собеседник? Тоже униформа, но уже явно не барменская. Седые виски, шрам на щеке, орлы в петлицах, an American military attache, ну и ну, собралась компашка...

– I am a scientist, – сказала она. – I study the mountains.

Полковник охотно захохотал.

– Извини, друг, – сказал Шуз, чуть-чуть полковника подвигая. – Настя, закусывай! Джин с тоником – коварная, фля, штука! Que desirez vous manger, малышка?

Анастасия, вспомнив свою роль, расхохоталась вульгарно. Американец шарахнулся, ибо каждую минуту ощущал у себя между лопатками любящий взгляд супруги.

К Жеребятникову с другой стороны приблизилась дама с острыми протокольными глазками, сотрудник Министерства культуры по связям с франкоязычными странами.

– Это что же, Шуз Артемьевич, ваша новая невеста?

– Невеста! – гоготнул он. – Да я с ней только вчера на ночь глядя познакомился.

– И сразу же на дипломатический прием? Недурно, недурно! – Дама даже чуть-чуть постонала от каких-то неведомых ощущений.

– А чего же? По рубцу! Глухо! – гаркнул Шуз.

Возле Анастасии уже стоял великолепный молодой человек, похожий на манекен мужской одежды в хорошем магазине.

– Я познакомился в Москве со многими достопримечательностями, – говорил он, – но я еще не удовлетворил своего любопытства и продолжаю знакомство со все новыми и новыми достопримечательностями.

– Знакомься, – прорычал из-за плеча Шуз. – Это Филип.

– Ха-ха-ха! Хелло, Филип! – очень убедительно сыграла Настя и для пущей убедительности прикоснулась к нему бедром.

Вот так вечер – дипломаты, шпионы, бармены, такое не сравнишь даже с высокогорной эйфорией!

Анастасия, конечно, не представляла, какое она сама внесла возбуждение на этот рутинный сенегальский прием. Присутствие среди протокольных гостей пьяноватой и абсолютно доступной красавицы волновало мужчин и злило дам.

VIII

Михайло Каледин, как обычно после «большого шумства», пребывал в ужаснейшем состоянии. Разогнав всех своих «молодушек», лежал на чердаке один, бородой в потолок. Со стен наплывали дикие хари собственного производства. Здоровенный фонарь херачил с соседней стройки, освещая неуместным светом ошизденевшие предметы быта. В одном из окон торчал хвост не замеченного ранее омерзительного слова, да еще с гнуснейшей дубиной восклицательного знака. Дико шпарили батареи парового отопления. Ненавистная борода увлажнялась невыносимым потом. Встать, прикрыть шторой фонарь, открыть форточку, пустить с воли морозцу не было сил.

Ну почему я не эмигрировал, думал Михайло Каледин. Сил уже нет русского ваньку валять в советском царстве. Сил нет ни на что и на бессилье сил не хватает, спаси меня, Господи, дурака...

Художник-монархист даже не подозревал, что в этот момент он становится эпицентром настоящего театра военных действий.

А между тем несколько часов назад коллегия ГФИ дала генералу Планщину «добро» на проведение операции и закодировала ее двумя заглавными буквами МК, то есть инициалами терзаемого депрессухой художника.

Руководил операцией сам В. К. Планщин из своего оперативного кабинета с видом на рубиновые звезды Кремля. По рации генерал держал связь с несколькими оперативными машинами, в том числе с группой капитана Слязгина, который прикрывал высадку капитана Сканщина. Всего в этом деле было занято восемь машин и сорок человек.

Михайло в астральной тоске ждал чего-то уже знакомого, чего-то подобного эффекту левитации, когда казалось, что тяжелое тело отрывается от лежанки. В этот момент, бывало, звучал беззвучный хорал, и «депрессуха» малость отпускала.

Вместо хорала в ту ночь он услышал перезвон в дверях коровьих колокольчиков, затрубили пастушьи рожки, то есть сработала входная система. Какая сволочь тащится, подумал Михайло, ведь всех уже отучил являться на следующий день. Вот сволочь, стучит, трубит, звонит – ни за что не открою.

Тут полы заскрипели, бухнуло что-то возле трапезного стола, как будто ящик с коньяком поставили, зацокали какие-то бабские каблучки, потом мужской голос проперхнулся:

– Миша, чего же ты дверь-то не закрываешь, когда спишь?

– Не принимаю, господа, катитесь в шерупу, – слабо отозвался Каледин.

Кто-то чиркнул зажигалкой. Огонек прошел вдоль полок, как бы инспектируя всю наставленную там дрянь – самовары, ступки, паровые утюги, граммофон, фотоальманах «Скажи изюм!»... Руки не доходят очистить полки, засасывает утиль...

Послышался металлический женский голос:

– А где здесь тепленький лежит? Хочу тепленького!

В трапезной, за выступом стены, зажглась лампочка. Теперь можно было увидеть плечистую фигуру в дубленке, обозревающую полки. Фарцовщик какой-нибудь, прикидывает стоимость «антиквариата» на валюту.

– Тепленького мужчиночку жалаю. – Из-за выступа появилась девка в пятнистой шубе искусственного меха и в здоровенных сапогах. Среднего роста девка с круглым лицом и выпученными, как солдатские пуговицы, глазами. Ярко-красная блямба рта.

– Смотри, Элка, влюбишься! – предупредил, не оборачиваясь, незнакомец. – Михайло – мужчина видный. Влюбишься по гроб жизни. – Он был как будто заворожен чем-то на полках.

– Кто вы такие, что вам угодно? – простонал художник. – А ну-ка убирайтесь! Стрелять буду!

Стрелять ему было решительно нечем, в отличие от незваного гостя, который при слове «стрелять» немедленно сунул руку в карман.

– Вот он! – Девка прыгнула, будто рысь, склонила над Михайлой Калединым немытые патлы. – Ах ты, моя лапочка бородатая! – Сбросив пошлейшую шубейку с пятнами грязной жизни и оказавшись в преотвратнейшем мини, она хапнула Михайлу за промежность. – Хуишко есть?

К удивлению распростертого художника, затребованный орган дал о себе знать с полной убедительностью.

– Ох, клевый кадр! – восхитилась девка.

– Я, кажется, тут лишний? – Посетитель мужского пола повернулся наконец своим гладко выбритым лицом с отчетливо русским выражением. – Третий лишний, да, ребята? О’кей, я в трапезной пока посижу, альбомчик вот полистаю, а вы пока позанимайтесь сексуальной революцией, а потом и на коньячок наляжем.

Сказано все это было с русской наивной задушевностью.

– Назовись, человече! – завопил тогда Михайло Каледин, пытаясь пробудить свою знаменитую сибирскую мощь. Рука его между тем вела рекогносцировку в слегка подванивающем, но почему-то дико желанном ущелье незнакомки.

– Кончай, Миша! – устыдил его незваный гость. – Вот когда ты ко мне на Северный Кавказ приедешь, я тебя узнаю.

– А, это ты, товарищ, – вспомнил наконец Каледин.