Скажи изюм - Аксенов Василий Павлович - Страница 32

Линда Шлиппенбах и здесь оказалась вовремя. Она проскользнула к главному столу и толчком пустила по гладкой поверхности свой тэйп-рекордер. Машина остановилась точно там, где нужно было: между Огородниковым и фон Дерецки. Последний, когда первый начал говорить, приосанился и нацепил на нос очки в железной оправе, ни дать ни взять теоретик из Пномпеня.

Парень, должно быть, нищ, как монастырская крыса, подумал Огородников. Кожаночка говенненькая, рубашонка бросовая. Дрочит на богатеньких, вот и стал революционером. И конечно, бездарен. Они все бездарны, эти ворошиловские стрелки.

– Глупо противоборствовать правительству, еще глупее лизать ему жопу, – глубокомысленно изрек Огородников и протянул оппоненту руку, до которой тот при всем желании не смог бы дотянуться через огромный стол. – Как фотограф фотографа вы должны меня понять, Ганс, да-да, простите, Иоахим, – продолжал Огородников, непринужденно помахивая непригодившейся рукой. – Мы должны при нашей жизни осуществить попытку очень многих соотношений. Например, с водой и огнем, с природой... В частности, с деревьями... в принципе, важнейшее – это соотношение с Богом – не нужно вздрагивать, дружище Леонард, да-да, простите Иоахим... человек и Храм – что вы по этому поводу думаете?.. ваше собственное тело и тело внешнее, переплетение тел?.. фазы, цивилизации?.. нравственность и комбинация цветов спектра? – вот где-то здесь, по периферии от этого, лежит соотношение с правительством... Обратите внимание, коллега, и вы, дамы и господа, что нас окружает в данную минуту, какие таинственные брызги времени и вечности: дятел среди веток, рыжая туча летит мимо, ниже основной, сероватой с прорехами массы, а в этом окне, коллеги, взгляните, какая возникла случайная гармония – зеленая куртка почтмейстера и красное пятно вон того спортивного «Феррари» на фоне всего серого и лиловатого.

– Не хитрить! – гаркнул тут фон Дерецки, как заправский полевой фебель. – Уходите от вопроса? Маскируетесь под чистое искусство? Я вижу, кто вы! Вы – замаскированный диссидент!

Теперь он стоял и держал над столом направленный на Огородникова разоблачающий палец.

– Всюду теперь шляются русские отщепенцы и чернят нашу идею! Пожалуйста, теперь они уже и в советских делегациях!

– Тэйкитизи, – мягко нажал на свою педаль Огородников.

Гретцке и патер Брандт обменялись встревоженными взглядами. Гретцке вмешался:

– Товарищ Дерецки слишком горяч. Наша общественность знает его как слишком темпераментного парня. Не обижайтесь, Максим, что он сгоряча назвал вас диссидентом.

– А я и не обижаюсь, – пожал Ого плечами. – Я и есть диссидент, только не замаскированный, как Иоганн сейчас сказал. Любой настоящий фотограф – это диссидент. Коллега, желая разоблачить, сделал комплимент.

Он резко встал. Резко встал и немец на своей стороне стола. Почти одновременно оба подняли свои камеры и в упор сфотографировали друг друга. Нажимая затвор, Огородников отсылал фон Дерецки в подвалы 37-го года. Иоахиму же казалось, что он матрос Октября и целится в колчаковского офицера.

Прошла минута недоуменного молчания, потом Линда Шлиппенбах шлепнула себя по бедру и расхохоталась. Захихикали три русистки. Глядя на них, вальяжно заулыбались турки. Берлинские фотографы повернулись друг к другу, как баскетболисты в тайм-ауте. Том Гретцке амортизировал обеими ладонями. Патер Брандт одной ладонью делал овальные примиряющие жесты. Представитель кемеровского отряда «нашей партии» сидел как пыльным мешком из-за угла стукнутый. «Сибирские огни», ободренные своим удачным выступлением, с превосходством суперсилы взирали на суматоху среди малых народов.

За день до дискуссии Огородников повел сибиряков на Курфюстендам и там купил обоим по кожаной куртке на свой тайный «Америкэн экспресс». Парням такая удача даже и не снилась. Ради таких «кожаных изделий» можно и на родную марксистско-ленинскую махнуть. Авось не заложат. Впрочем, кажется, и не поняли ни шиша. Косноязычный переводчик, после того как диалог перешел на международный ломаный английский, совсем вырубился.

В следующую минуту «горячий парень» Иоахим фон Дерецки, фиксируясь, как памятник огня и стали, стал выкрикивать, что одобряет деятельность советского правительства и КГБ, очищающих свою землю от диссидентской заразы.

Снова возникло всеобщее смущение.

– Ну, это вы, однако, Иоахим, слегка чуть-чуть, – пробормотал патер Брандт.

– М-м-м, – сказал председатель собрания Гретцке.

Фон Дерецки тогда отшвырнул стул левой рукой, правой же как бы пощупал перед собой воздух, после чего рванул на выход. Возникло ощущение чего-то исторического, сходного с происшествием в цюрихской кондитерской «Сюзанна», когда товарищи высмеяли предложения Владимира Ильича по демократическому централизму.

Все смотрели бегущему вслед. Бедные волосы персоны в этот момент неплохо отлетали назад, напоминая еще одного героя, легендарного Че на борту яхты «Гранма» после пяти дайкири. Он выскочил на крыльцо. Всплеск чего-то белого – фрау Кемпфе: куда ж вы, сударь, ведь фрюштик на носу! Фон Дерецки упал в красный «Феррари». Спортивный кар с кривой улыбкой вылез из ряда, броском подтянул стильную задницу и мигом перенес седока в пространство, которое участниками дискуссии «Артист и Власть» уже не просматривалось.

– Он не ошибся машиной? – невинно спросил Огородников.

Теперь уже все вокруг расхохотались, включая и турок, которые мало что поняли, и русских, которые не поняли ничего. Да, он миллионер, этот фон Дерецки, объяснила Линда Шлиппенбах. Вернее, он зять миллиардера, вот и все...

За фрюштиком бодро выдергивали пробки из бутылок рейнского. Огородников хотел расслабиться, хватанул один за другим три стакана, однако вместо «релакса» почувствовал подъем энергии и начал распространяться о немецкой склонности к тоталитаризму, о том, что позорно жить за стеной и называть ее «границей», а также позорно обсуждать ущемление прав человека в Турции в присутствии русских, ведь Турция по сравнению с СССР – это Афины Перикла по сравнению с Персией Дария Гистаспа.

При этих словах одна из девушек-русисток разрыдалась, сказав, что товарищ Огородников разрушил все ее идеалы. Линда тем временем хохотала. Макс шутит, неужели юмора не понимаете? Патер Брандт сказал, что у него есть серьезные возражения концепции герра Огородникова, хотя он и понимает разочарование русской интеллигенции советской моделью марксизма. Максим начал было снова заводиться, но в это время «левый поп» как раз извлек билеты на джаз-фестиваль и обезоружил «правого» члена Союза фотографов СССР.

Завтрак завершался, когда в трапезной появились советские дипломаты Зафалонцев и Льянкин, проперли через зал прямо к Огородникову с таким видом, словно у них чемодан украли. Надо немедленно поговорить! Жарким шепотом прямо в ухо: скажите Брандту, что нужно согласовать некоторые технические, чисто технические вопросы. Зафалонцев полностью утратил привычную томность в движениях, которая казалась ему признаком международного стиля, в глазах его был дикий перепуг. Льянкин же смотрел на Максима, как бы оценивая, через какое бедро кинуть.

Они вышли из трапезной и пошли на крыльцо. В конце переулка стояла машина с советским флажком. Московская муть мгновенно заполнила Огородникова. Нет, от них не уйти.

– Максим Петрович, – с некоторой торопливостью начал Зафалонцев, – обстоятельства резко изменились, и нам нужна ваша программа во всех деталях. Что вы намерены делать, куда направляетесь сегодня, завтра и послезавтра?

– Дружище Зафалонцев, не пейте крепкого до захода солнца, – посоветовал Огородников и присел на каменного льва, который охранял этот дом, невзирая ни на какие обстоятельства.

Зафалонцев нервно хохотнул.

– Да я ведь серьезно, товарищ Огородников. Многое изменилось, мы вам скажем позже. А лучше бы всего, айдате поедем в посольство?

– В консульство, вы хотите сказать? – Максим старался ответить и Льянкину, меряя его взглядом, как бы прикидывая, чем ответить на нападение.