Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой) - Бернетт Фрэнсис Ходгсон - Страница 31

— Плохие дела, — говорила она. — И если вы хотите знать мое мнение, сударыня, так я вам скажу: это ему наказание за то, что он так обошелся с этой милой молодой женщиной, миссис Эррол, и разлучил ее с собственным ребенком. Вот он теперь и расплачивается, потому как он до того привязался к мальчику и до того его полюбил, что теперь прямо с ума сходит ото всей этой истории. А эта новая-то к тому же на леди и не похожа, не то что мать нашего маленького лорда. Лицом дерзкая, глаза черные… Мистер Томас говорит, ни один из тех джентльменов, что служат в замке, не унизится до того, чтобы ее приказы выполнять; если только она поселится в доме — он тут же с места уйдет. Да и этого нового мальчика разве можно с нашим сравнить! Чем все это кончится, Бог весть… У меня прямо ноги подкосились, когда Джейн мне обо всем рассказала…

Всюду в воздухе витало беспокойство: в библиотеке замка, где совещались граф и мистер Хэвишем; в людской, где мистер Томас, дворецкий и вся прислуга день-деньской с жаром обсуждали происшествие; в конюшне, где Уилкинс угрюмо начищал до блеска гнедого пони и говорил кучеру, что никогда раньше ему не приходилось «учить верховой езде молодого джентльмена, до того понятливого и до того смелого, что ехать за ним было одно удовольствие, право слово».

Посреди всех этих волнений один лишь человек оставался совершенно спокоен. Это был маленький лорд Фаунтлерой, о котором теперь говорили, что он не имеет права так называться. Когда ему сказали о том, что произошло, он, правда, пришел поначалу в замешательство и слегка обеспокоился; впрочем, не потому, что его мечты не сбылись. Когда граф сообщил ему печальное известие, он выслушал его, сидя на скамеечке и обхватив руками коленку, как сидел обычно, когда слушал что-нибудь интересное; по окончании рассказа он задумался.

— У меня какое-то очень странное чувство, — проговорил он, — очень… странное!

Граф молча посмотрел на мальчика. Все это и ему представлялось очень странным — необычайно странным! Впрочем, еще более странным показалось ему озабоченное выражение на личике, которое он привык видеть веселым.

— А у Дорогой они отберут ее дом — и коляску? — неуверенно спросил Седрик, и голос его дрогнул.

— Ну нет! — решительно произнес граф. Он говорил очень громко. — Они ничего не могут у нее отобрать!

— А-а, — произнес Седрик с явным облегчением. — Правда? А потом он поднял взгляд на деда, и в его больших и нежных глазах проскользнула грусть.

— Этот другой мальчик, — спросил он с волнением, — теперь он будет вашим мальчиком… как был я… да?

— Ну нет! — вскричал граф так громко и гневно, что Седрик вздрогнул.

— Нет? — воскликнул он с изумлением. — Правда нет? А я думал… И он вскочил со скамеечки.

— Я останусь вашим мальчиком, даже если потом не буду графом? — спросил он. — Вашим мальчиком, как раньше?

Его лицо раскраснелось от волнения. Боже, как посмотрел на него старый граф! Как сдвинул он лохматые брови, как странно засветились его глаза, — как все это было странно!

— Мой мальчик! — произнес он, и голос его — возможно ли? — прозвучал как-то странно, совсем не так, как можно было бы ожидать, в нем слышалась хрипотца, он чуть ли не дрожал и не прерывался, хотя говорил граф еще решительнее и тверже, чем обычно. — Пока я жив, ты будешь моим мальчиком! Клянусь небом, иногда мне кажется, что у меня никого другого никогда и не было!

От радости и облегчения кровь бросилась Седрику в лицо. Он засунул руки поглубже в карманы и посмотрел деду прямо в глаза.

— Правда? — сказал он. — Ну, тогда мне все равно, буду я графом или нет. Я думал… понимаете, я думал, что вашим мальчиком должен быть тот, кто станет графом, а я… я им не буду. Вот почему мне стало не по себе.

Граф положил ему руку на плечо и притянул его к себе.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы у тебя ничего не отняли, — произнес он, тяжело дыша. — Я не желаю верить в то, что им удастся у тебя что-то отнять. Ты просто создан для того, чтобы занять это место, — и я не исключаю, что ты его и займешь. Но что бы ни произошло, ты всегда будешь иметь все, что я смогу тебе дать! Все, что я смогу! Похоже, он говорил не с ребенком — такая решительность читалась на его лице и звучала в голосе; казалось, он самому себе давал слово, — впрочем, возможно, так оно и было.

Граф никогда не задумывался о том, как сильно он привязался к мальчику и как гордится им. Казалось, только сейчас он по-настоящему увидел силу, достоинство и красоту своего внука. Ему казалось невероятным отречься от того, чего он желал всем сердцем; все его упрямство восставало против этого — он просто не желал это принять. Он твердо решил не сдаваться без отчаянной борьбы.

Спустя несколько дней после его разговора с мистером Хэвишемом женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, явилась в замок и привезла с собой сына. Граф отказался ее принять. Граф не желает ее видеть, сказал преградивший ей вход лакей, ее делом займется адвокат. Этим лакеем был Томас; позже он высказал все, что о ней думал, в людской.

— Надеюсь, — сказал он, — что уж я-то понимаю, кто леди, а кто нет, вон я сколько в знатных-то семьях отработал! И уж если она леди, то я ничего не смыслю в женщинах!

— Вот та, что в Корт-Лодже живет, — продолжал Томас величественно, — американка она там или не американка, вот та настоящая леди, это любой джентльмен с одного взгляда поймет! Я это Генри сразу сказал, в первый же день, как мы в Корт-Лодже побывали.

Претендентка уехала. Страх и ярость боролись на ее красивом и грубом лице. Беседуя с ней, мистер Хэвишем заметил, что нрав у нее страстный, а манеры грубые и дерзкие, а также что она вовсе не так умна или смела, как хотела показать; порой она чуть ли не тяготилась положением, в котором очутилась. Видно, она совсем не ожидала, что ее притязания встретят столь решительный отпор.

— Судя по всему, она принадлежит к низшим слоям общества, — сказал мистер Хэвишем миссис Эррол. — Она невоспитанна и крайне невежественна и совершенно не умеет держать себя с людьми нашего круга. Она просто не знает, как себя вести. Съездив в замок, она испугалась. Рассердилась, но присмирела. Граф отказался ее принять, но я уговорил его съездить со мной в «Доринкортский герб», где она остановилась. Когда он вошел в комнату, она побелела, а затем принялась бушевать — грозила и требовала одновременно.

Вот как прошел этот визит. Граф, войдя в комнату, остановился и с высоты своего величия пристально глядел из-под густых бровей на претендентку, не удостаивая ее ни словом. Он молча разглядывал ее, словно она была какой-то отвратительной диковинкой, предоставив ей изрыгать угрозы, пока наконец, обессилев, она не смолкла.

— Вы утверждаете, что были женой моего старшего сына, — произнес тогда граф. — Если это правда и мы не сможем оспорить предъявляемых вами доказательств, закон на вашей стороне. В таком случае ваш сын — лорд Фаунтлерой. Вы можете не сомневаться, что дело будет рассмотрено самым тщательным образом. В том случае, если ваши притязания будут доказаны, вы получите все, что вам положено по закону. Я же, пока жив, не хочу видеть ни вас, ни вашего сына. После моей смерти, к сожалению, поместье перейдет в ваши руки. Именно такую женщину, как вы, и должен был выбрать мой сын Бевис.

Он повернулся и удалился так же величественно, как вошел.

Несколько дней спустя миссис Эррол сидела в маленькой утренней комнате и что-то писала, как вдруг ей доложили, что к ней приехали. Служанка была явно взволнована: глаза у нее округлились от изумления, и, будучи совсем юной и неопытной, она взирала на хозяйку с сочувствием и испугом.

— Это сам граф, сударыня! — проговорила она с трепетом. Войдя в гостиную, миссис Эррол увидела высокого величественного старика, который стоял на коврике перед камином. Красивое, упрямое, мрачное лицо с орлиным профилем украшали длинные седые усы.