Ярость мщения - Герролд Дэвид - Страница 74

Не исключено, что мы не могли расхлебать все наши беды потому, что дети слишком напуганы. Собаками, темнотой, людьми, червями, своим собственным телом – сплошная психопатология, а не ребятишки. Те, кто понимал, чего боится, были счастливчиками, остальные же боялись таких вещей, которые можно найти разве что в каталоге Безымянных Страхов. (Хотя как их там расположишь по алфавиту?) Сомневаюсь, что наши дети боялись чего-то конкретного, дело обстояло гораздо хуже: они боялись испугаться.

Если бы можно было сделать так, чтобы дети осознали, насколько они напуганы, это стало бы самым честным переживанием в их жизни и положило бы начало настоящему общению.

Вот в чем фокус. Мы должны заставить их говорить.

Теперь я знал, что делать.

Это было одно из упражнений Джейсона.

Он часто повторял: – То, чему ты противишься, сопротивляется в ответ. Оно черпает энергию из твоего сопротивления.

Правильно. Если противишься своему страху, тебя охватывает ужас. Если хочешь подавить в себе злость, приходишь в ярость. Если стараешься перебороть печаль, погружаешься в безысходное отчаяние.

– Не сопротивляйтесь, – всегда говорил Джейсон. – Злитесь, бойтесь, печальтесь, делайте что угодно. Само чувство не ранит так больно, как нежелание его испытать. Как только вы даете ему волю, оно тут же покидает вас. Дайте ему выйти, и оно исчезнет навсегда.

Я знал, что игра сработает.

Испытал это на себе. И продолжал испытывать снова и снова.

Проклятье!

Я знал, что со мной происходит.

Я лишился круга. Потерял любовь. И лишился того хорошего, что было в Племени.

Я не хотел, чтобы Семья стала Племенем, но мечтал о чувстве семьи, какое у меня было там.

К вечеру я вернулся с работы с таким задумчивым видом, что Би-Джей остановила меня: – Что с тобой?

– А что со мной?

– Ну, твой вид.

– А? Да нет, ничего. Я думал о сегодняшнем вечере.

– Ну и что надумал?

Я понял, что она проверяет меня, нет, подталкивает ко все большей и большей ответственности – как делала это с детьми. Как поступал со мной Джейсон. Как муштровал меня Дьюк. И все остальные тоже. Это раздражало.

«Почему я не могу сам выбрать скорость, с которой иду по жизни?» – хотелось мне спросить, но я лишь кивнул.

– Хочу устроить соревнование, кто громче расшумится.

– Выглядит абсолютно сумасбродно, – улыбнулась Бетти-Джон, – но детям понравится. – Я хотел рассказать об остальном, но она опередила меня: – У меня сейчас абсолютно нет времени, Джим.

– Но мне нужно, чтобы ты выслушала, Би-Джей. Я думаю, что у нас есть надежда на прорыв.

– Джим, я же говорю, у меня нет времени. – Она подтолкнула меня. – Я доверяю тебе. Иди и учи их кричать.

Так я и сделал.

После обеда я отвел детей в главный вестибюль. Мы все были в шортах и майках. Дневная жара еще не спала, даже вечером было еще нечем дышать.

В душе я испытывал нечто вроде боязни актера перед премьерой. Хотелось передумать. Я могу не справиться, но если уж не сумею я, тогда вообще никто не сумеет.

Ладно, черт с ним! Надо просто попробовать и посмотреть, что получится.

Мы протолкались в ярко освещенный зал. Алек, Холли, Томми и я.

Всего двое или трое детей постарше могли помочь мне – Маленькая Айви, Триш и Майк. Все остальные должны были присутствовать на совете директоров, но эти были достаточно опытными помощниками. Каких-то особых трудностей не ожидалось. Я отвел их в сторонку и коротко объяснил, что собираюсь делать и за чем они должны следить.

– Вероятно, вам понадобятся бумажные салфетки. Некоторые начнут плакать. Я заранее объясню, что плакать можно и даже нужно. Чтобы победить в этой игре, надо как можно сильнее кричать и плакать. Так что успокаивать не нужно – пусть хорошенько накричатся, а если заплачут – пусть плачут. Все будет в порядке. Вы разберетесь, если кому-нибудь действительно станет плохо.

Я вышел на середину комнаты. Дети быстро образовали вокруг меня большой круг. Игра всегда начиналась с него.

– Итак, – начал я. – Сегодня мы поиграем в шум. В любой шум. Громкий, тихий, счастливый и даже несчастный. Для начала попрактикуемся. Давайте проверим, как громко мы можем шуметь. Поглядим, кто кричит громче всех.

И мы начали.

Ребята завывали, как привидения, улюлюкали, как дикие индейцы, выли, как сирены воздушной тревоги.

Айви улыбнулась мне. Маленьким чудовищам понравилась идея. Их постоянно просили не шуметь, а здесь взрослый разрешает им устроить бедлам. И уж они постарались!

– Должно быть, я туговат на ухо! – выкрикнул я, Приходилось орать во все горло. – Но я вас не слышу!

Уровень шума поднялся по крайней мере на десять децибел.

– Вот теперь кое-что слышно, но почему молчит Алек? – Я выждал, когда шум слегка пошел на убыль, и опустился перед Алеком на одно колено. – Ты можешь не кричать, если не хочешь. Но твой медведь не умеет разговаривать. Так, может, покричишь за медведя?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Даже за медведя?

Алек, казалось, очень расстроился. Я не хотел сильно давить на него, но нужно, чтобы он пошумел хоть чуть-чуть.

– Знаешь, – нарочито небрежно сказал я, – спроси медведя, не хочет ли он, чтобы ты пошумел? Если хочет, тогда покричи. Если нет – ну что ж…

Алек кивнул.

– Ну, давай. Спрашивай.

Алек отвернулся и склонился над дырой в шее игрушки. Я ждал, но, вероятно, его медведь не отличался болтливостью.

– Отлично. – Я выпрямился и обратился ко всем: Мы неплохо размялись. Теперь закричим по-настоящему. Теперь давайте кричать по-настоящему. Пусть они нас услышат – там, в большом доме.

На этот раз дети вложили в крик всю душу. Как только они поняли, что не возбраняется вывернуть наизнанку легкие, были отпущены все тормоза. Я заметил, что со стен посыпалась штукатурка, а на некоторых деревьях за окном кора пошла пузырями.

Я дирижировал рукой, как пропеллером, чтобы крик не ослабевал как можно дольше. Лица детей покраснели я лоснились. Все они подпрыгивали от возбуждения и орали изо всех сил. Отлично! Мне было нужно, чтобы они достигли пика возбуждения непосредственно перед тем, как выдохнуться. Требовался еще один хороший крик.

– Прекрасно, это то, что надо. Еще разок, последний, – распорядился я. – Самый главный.

Бросив взгляд на Алека, я увидел, что он кричит. Сначала мне показалось, что все идет хорошо и наконец-то удалось заставить его издать хоть какой-то звук. Но потом сообразил, что малыш, уронив медведя, заходится в самом настоящем шоке.

О-хо-хо…

Инстинктивно я обхватил его и крепко прижал к груди. Он задеревенел и никак не мог остановиться. Напротив, вопль его становился все неистовее, неистовее и неистовее. Он не слышал меня и не мог прервать свой крик. Остальные дети понемногу утихомирились и смотрели на Алека и меня. Лица были озадаченны, неуверенны. Что это, тоже элемент игры? Я дал сигнал Маленькой Айви – описал пальцем круг в воздухе, мол, пусть еще немного покричат – и вышел на улицу с по-прежнему кричащим Алеком на руках. Широкими шагами я пересек темную лужайку, сбросив на ходу туфли, и, подойдя к бассейну, не останавливаясь, шагнул прямо в воду вместе с малышом.

Мы вынырнули, ловя ртом воздух. Правой рукой я по-прежнему держал Алека, загребая по-собачьи и колотя по воде как сумасшедший. Мальчик все еще пытался кричать, но, совершенно застигнутый врасплох, в основное кашлял и отплевывался..

– Все хорошо, Алек, все просто прекрасно. Я люблю тебя, маленький. Ты все сделал правильно. Просто ты забыл, как надо остановиться.

Он сердито посмотрел на меня, но я обнял его и крепко поцеловал. Тут Алек обозлился по-настоящему. Злость хорошая примета. Она гораздо лучше безразличия. Этот человек, по крайней мере, живет. Я поплыл с ним к мелкому концу бассейна, где была лесенка.

Когда мы вернулись в большую комнату, с нас обоих текло ручьями, я смеялся, а Алек безуспешно пытался прийти в себя. Он и сердился на меня, и в то же время не хотел отпускать. И еще ему хотелось снова закричать, а вот бассейн его не привлекал.