Ярость мщения - Герролд Дэвид - Страница 30

О червях он говорил мало. Это не было главной целью круга. Он предназначался для людей. А для червей – ночи Откровения.

Многого я не понимал и постоянно требовал объяснений. Люди смеялись, когда я задавал вопросы. Джейсон успокаивал их: – Не надо смеяться. Глупых вопросов вообще не существует. Единственный глупый вопрос – тот, что не задан. А тебе, Джим, надо понять, что они смеются не над тобой. Они вспоминают свои собственные недоумения. Они смеются, потому что находятся уже по другую сторону этих вопросов.

Ты должен знать, что все объяснения ничего не значат. Истинное понимание приходит, только когда сам испытаешь что-нибудь. Я мог бы объяснять всю ночь напролет, как надо кататься на велосипеде, но это не научит тебя ездить на нем. Однако как только ты сам сядешь на велосипед, никаких объяснений больше не потребуется. Теперь ты понимаешь, что объяснения ничего не значат?

– Э… – Я вспыхнул, смутившись. – Да. – И сел на место.

Все зааплодировали. Мы аплодировали каждому и по любому поводу, подогревая свое возбуждение.

– Жизнь – не то, что с нами случается, а то, что мы сами создаем для себя. Здесь мы создаем наш энтузиазм.

Лучше бы мы этого не делали. Энтузиазм выглядел чересчур искусственным. Я не желал испытывать его, а потому встал и заявил: – Я расстроен.

Круг пришел в восторг: – Ура! Джим расстроен. Джейсон поблагодарил: – Спасибо за признание. Я спросил: – Ну и что вы собираетесь делать?

– Ничего. Ведь это ты расстроен. Выпутывайся сам.

– Вы даже не хотите знать почему?

– Нет, не хочу. Но ты испытываешь желание поделиться с нами, не так ли?

– Кажется, да, испытываю.

– Тогда давай. Мы готовы разделить твое плохое настроение.

– Мне не нравится ваше веселье, вопли, крики. От них несет фальшью.

– Понятно. Что-нибудь еще?

– Нет, это все.

Я сел. Раздались аплодисменты. Я чувствовал себя глупо, но настроение поднялось. Кто-то похлопал меня по спине. Остальные дружески улыбались.

Джейсон сказал: – Сегодня я буду говорить о трансформации. Все шумно выразили одобрение. Это была любимая тема.

Джейсон продолжал: – Но сначала нам необходимо поговорить об опыте, потому что я часто буду использовать слово «опыт». И вы должны четко представлять, о чем идет речь. Когда я говорю о вашем опыте, я не имею в виду историю, не говорю о принципах, убеждениях и разных сказках, которых вы придерживаетесь. Все это ерунда. Все в прошлом. Я имею в виду настоящее. Сегодня. Сейчас. – Деландро прищелкнул пальцами, чтобы закрепить свою мысль. – Сейчас, сейчас, сейчас – и так далее. Настоящее – это всегда настоящее. Это то, где вы живете. – Он сделал паузу и улыбнулся нам. – Сейчас, сейчас, сейчас.

Почти сразу же круг начал скандировать вслед за ним: «Сейчас, сей-час, сей-час…» – пока он не поднял руку, как ножом отрезав наш смех.

– Правильно. Вы поняли меня. Момент настоящего и есть то, что вы представляете в действительности. Вы – место, где живет опыт настоящего. Ваше "я" не сводится к вашим мыслям и рассуждениям. Вы – это даже не ощущения в чистом виде. Вы – место, где это происходит, и не более того. Вы – не ваше тело. Не ваше имя. Усвойте это! Вы – не вещь. Вы – не ваши отношения, ваши взгляды и убеждения. Все это лишь представления, которые вы создаете, которых придерживаетесь и которым следуете. Но вы не тождественны своим представлениям. Вы – просто то место, где все происходит. Вы – место, где вы творите свою жизнь.

Сейчас мы проделаем упражнение, которое даст вам возможность испытать свою способность творить себя как личность. Эту игру выигрывают все, проиграть невозможно. Так что не бойтесь сделать что-нибудь не так. Что бы вы ни делали, все будет правильным. Просто вы должны испытать состояние игры, в ней человек создает себя. Прочувствуйте все, что придет к вам. А теперь встаньте. Сперва надо выбросить все из головы. Она переполнена разными мыслями, так что сначала мы вытрясем их оттуда, все до одной. Итак, пусть каждый найдет себе партнера… – Джейсон подождал, пока мы разобрались по парам. Моим напарником оказался Франкенштейн. – Теперь возьмитесь за руки и прыгайте. Раз-два, раз-два, по кругу, по кругу…

Это было потрясением – видеть чудовище Франкенштейна улыбающимся, смеющимся, хохочущим и скачущим вверх-вниз, вверх-вниз. Я старался попадать в такт, ибо в противном случае он оторвал бы мне руки.

Джейсон тем временем командовал: – Продолжаем прыгать! Раз-два! Раз-два! Танцуем друг с другом! Танцуем! Все расслабились! Не спите!

Теперь смеялись все. Я не поспевал за Франкенштейном. Тогда он по-медвежьи сгреб меня в охапку, как ребенка, и поскакал по кругу. Все улюлюкали и показывали на нас. Потом мы упали на траву, и Франкенштейн стал меня целовать и говорить, что любит меня, а я почувствовал себя таким счастливым, что поцеловал его в ответ и сказал, что тоже люблю его. Потом мы поднялись с земли и приступили к следующему упражнению.

– Теперь, – сказал Джейсон, – вы должны установить контакт со своим дыханием. Все положили руки на колени. Опустили головы. Закрыли глаза и медленно дышим. Задержали дыхание. Теперь выдохнули. Не дышим. Медленно вдохнули. Прочувствуйте собственное дыхание. Сконцентрируйтесь на нем. Не дышим. Теперь выдох. Будьте своим дыханием. Вдохнули.

Сначала я чувствовал раздражение. Потом расстроился. А через минуту заскучал, Долго ли это будет продолжаться? Я сконцентрировался на дыхании. Перестал прислушиваться к словам Джейсона, начал считать про себя и дышать, считать и дышать; я жил внутри своих легких. Спустя какое-то время остальная Вселенная исчезла. Голос Джейсона доносился откуда-то издалека. Он был ориентиром, если бы я захотел вернуться. Но я не хотел.

– Все, хватит, хорошо – Прекрасно. Теперь пришло время потянуться. Потянулись и достали до неба. Все тянемся. Давай, Джим, тянись до самого неба. Как можно выше.

Затем он заставил нас раскачиваться. Мы превратились в деревья. Мы качались на ветру. Мы чувствовали, как ночной бриз шевелит наши листья. Мы качались, как лес из людей-сосен, поворачиваясь к Джейсону – Солнцу, в то время как он ходил вокруг нас. Среди нас были маленькие деревца, тянущиеся, чтобы увидеть его лицо, и великаны, спокойные и величавые. Деревья-мужчины и деревья-женщины. Негнущиеся и гибкие, шумящие и молчаливые. Мы дышали. Раскачивались. Проходили дни. Сменялись времена года. Наступила весна, и мы расцвели.

А потом мы стали птицами, парящими над деревьями. Мы плыли в потоках воздуха. Смотрели на своего вожака и летели следом за ним. Ловили восходящие потоки и лениво поднимались вверх. Мы кружили и кувыркались. Парили в бело-голубом океане воздуха.

После этого мы были водой. От холода мы превращались в снежинки, беззвучно падавшие на траву. Мы медленно оседали на землю, друг на друга и таяли там. Мы перетекали друг в друга, мы становились друг другом.

А в конце мы были обезьянами, голыми, приседающими и подпрыгивающими, издающими вопли. Мы жались друг к другу перед лицом ночи. Кроме жестов и хриплых звуков, другого языка не существовало. Слова еще не изобрели. Мы снова были приматами, животными, человекоживотными. Детеныши уже свернулись клубочками и спали. Две обезьяны начали тихонько спариваться. Самка была слишком стара, чтобы иметь талию. Груди у нее обвисли. Совсем молоденький самец охотно и радостно оседлал ее. Я с одобрением наблюдал за ним.

Рядом со мной сидела молодая самка с. большими грудями. Я потянулся к ней и похлопал ее по спине. Она шлепнула меня в ответ. Мы потерлись носами. Это было приятно. Я решил спариться с ней – это тоже было бы приятно. Я похлопал ее еще немного, начал щупать груди. Она засмеялась и оттолкнула мои обезьяньи лапы.

Пожав плечами, я отвернулся посмотреть, что происходит в стае.

Высокая обезьяна, наш вожак, издавала звуки. Она изобретала слова.

– Довольно, пора возвращаться. Давайте придумаем века. Много веков. Придумаем наш век, двадцать первый. Давайте придумаем человека разумного. Станем на какое-то время людьми.